Дюверже М. Политические партии

16.08.2011 14:21 |

Автор: Кризис и Мир |

Дюверже М. Политические партии / Пер. с франц. - М.:

Академический Проект, 2000. - 538 с. - (Серия "Концепции")

ISBN 5-8291-0096-7

Книга известного французского политолога второй половины XX века Мориса

Дюверже посвящена происхождению и сущности политических партий, законам их

развития и функционирования в рамках различных политических режимов и

избирательных систем. Ставшая уже классической работа французского

исследователя переведена на многие языки мира и принесла ее автору

репутацию создателя современной теории политических партий. Она будет

интересна не только ученым, преподавателям, студентам и аспирантам, но и

всем тем, кто профессионально занят практической политической

деятельностью, кого волнуют проблемы политической стратегии и тактики,

предвыборной борьбы и избирательных технологий в условиях демократии.

Maurice Duverger

LES PARTIS POLITIQUES

LIBRAIRIE ARMAND COLIN

PARIS, 1951

ПO ПРОЕКТУ "УНИВЕРСИТЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА"

Издание выпущено при поддержке Института "Открытое общество" (Фонд Сороса)

в рамках мегапроекта "Пушкинская библиотека"

Редакционный совет серии "Университетская библиотека":

Н.С.Автономова, Т.А.Алексеева, М.Л.Андреев, В.И.Бахмин, М.А.Веденяпина,

Е.Ю.Гениева, Ю.А.Кимелев, А.Я.Ливергант, Б.Г.Капустин, Ф.Пинтер,

А.В.Полетаев, И.М.Савельева, Л.П.Репина, Л.М.Руткевич, Л.Ф.Филиппов

При содействии института философии и права Уральского отделения РАН

Научный редактор: доктор исторических наук, профессор, действительный член

Академии политической науки

А.А. Кириллов

Морис Дюверже и его книга "Политические партии"

Предисловие переводчика

Книга М. Дюверже "Политические партии" выходит в России накануне пятидесятилетия своего первого парижского издания: срок достаточный, чтобы ее оценил самый беспристрастный судья - время. Судьба подарила Дюверже завидное жизненное и творческое долголетие: он родился в 1917 году, его первая работа написана еще в 1944 (рукопись погибла в годы фашистской оккупации). Юрист, сорбоннский профессор права, он стал автором многочисленных социологических и политологических монографий, был политическим обозревателем еженедельника "Монд", консультантом и советником многих послевоенных французских правительств, участником разработки основных правовых документов Пятой республики и последующих реформ ее политического устройства и избирательного режима, организатором и руководителем продуктивного научно-исследовательского Центра сравнительного анализа политических систем, работающего по международным программам. Многие его книги - такие, как "Демократия без народа" (1961), "Янус. Два лика Запада" (1972), "Республиканская монархия" (1974), "Открытое письмо социалистам" (1976), "Республика граждан" (1982) оказывались в свое время заметными фактами не только научной, но и общественной жизни Франции, а сам Дюверже стал признанным авторитетом в области политических наук.

Впечатляет количество осуществившихся за полвека прогнозов Дюверже: в 1958 г. в своей знаменитой передовице в "Монд" под названием "Когда?" Дюверже с хронологической точностью предсказал неизбежность второго пришествия де Голля к власти; в "Политических партиях" он предупреждал о возможности появления во Франции неофашистских партий, что казалось тогда, вскоре после великой победы над фашизмом, совершенно невероятным; но прошло совсем немного времени, и явился Пужад, а ныне всех демократически настроенных французов периодически тревожит рост электората "Национального фронта" Ле Пена на каких-нибудь очередных [c.3] выборах... В книге Дюверже немало "русских сюжетов", и один из них хотелось бы здесь привести: говоря о неизбежности естественной либерализации тоталитарных партий с течением времени, он тем не менее пессимистически оценивает подобную перспективу коммунистической партии СССР, сомневаясь, что в обозримом будущем ее обновляющийся "внутренний круг" позволит ей следовать этим естественным путем. И действительно, понадобилось больше 30 лет только для того, чтобы "процесс пошел"... Неудивительно, что за Дюверже закрепилась еще и слава одного из самых проницательных политологов Франции. Но все же и поныне Дюверже остается широко известным в стране и за ее пределами прежде всего как автор книги "Политические партии", увидевшей свет в 1951 г. французские политологи нередко самокритично сетуют на излишний "франкоцентризм" своей отрасли научного знания, который серьезно ограничивает ее международный резонанс. Книга "Политические партии" благодаря глобальному характеру темы, широте и разнообразию эмпирической базы и уровню теоретичности исследования давно приобрела мировую известность. Она заслуженно принесла автору репутацию создателя современной теории политических партий и переведена более чем на 20 языков мира.

"Политические партии" М.Дюверже продолжили и в известном смысле завершили тот блестящий ряд исследований политической организации общества и демократии, который в конце XIX - начале XX века был открыт трудами Э.Дюркгейма, М.Острогорского, М.Вебера, Р.Михельса и других выдающихся мыслителей, в ходе своих изысканий по существу заложивших и основы политической социологии как самостоятельной отрасли научного знания. Опираясь на этот фундамент, Дюверже по-новому подошел к самому понятию современной политической партии. Современные партии, по Дюверже, - это те партии, которые складываются в эпоху становления всеобщего избирательного права как единственного способа легитимации власти и качественного расширения прав парламента; они возникли в неразрывной связи с крушением абсолютистских феодальных режимов, сословно-иерархической структуры средневекового общества, авторитарной политической власти и цензовых избирательных режимов. Нужно особо подчеркнуть, что современная партия для Дюверже - это не какой-то один определенный тип партий (например, массовые социалистические партии, как это ему иногда приписывают, хотя эти партии с их сильной организацией, дисциплиной, а главное "народным способом" финансирования выборных кампаний вместо обращения к пожертвованиям "денежных мешков" и способностью демократического обновления политической элиты он действительно рассматривает как наиболее адекватно соответствующие эпохе демократии и считает их возникновение настоящей революцией). Современная партия, согласно Дюверже, - это партия, способная реализовать всеобщее избирательное право и завоевать парламентское большинство путем нормального использования институтов демократического общества. Но что же является мерилом, критерием такой способности? Дюверже в отличие от своих ближних и дальних предшественников рассматривает [c.4] современную политическую партию не как общность идейную, "доктринальную" (либеральная концепция партии) или социально-классовую, идеологическую (марксистская концепция партии), а прежде всего как общность структурно-функциональную. Отнюдь не принижая ни роли идей, ни значения социально-классовой детерминации, Дюверже формулирует свое ключевое положение: сущность современных политических партий полнее и глубже всего раскрывается в их организации; партия есть общность на базе определенной организационной структуры; характер этих базовых структурных единиц и способ их интеграции в единое целое самым существенным образом влияет на ее социально-классовый состав и доктринальное единство; эффективность деятельности партии и даже сами принципы и методы этой деятельности непосредственнее всего определяются самой устойчивой характеристикой партии - ее базовой организационной структурой.

Главные исторические типы элементарных базовых образований, лежащих в основе современных политических партий, способы их интеграции в единую целостную партийную общность прежде всего и исследуются в труде Дюверже (этот анализ занимает его первую часть). При этом данные структуры - комитет, секцию, ячейку, милицию (вооруженное формирование) - он рассматривает не просто как исторический континуум таких структур, последовательно возникавших и сменявших друг друга, как порой полагают. Набор качеств и характеристик, обеспечивающих возможность реализации всеобщего избирательного права, весьма широк и вариабелен, а относительная самостоятельность социальных явлений и особая творческая активность человека как субъекта социально-политической жизни приводят к тому, что каждая реально существующая, конкретная партия неизбежно выступает как уникальная точка пересечения принципов и закономерностей различных исторически сложившихся типов структур. В ныне существующих партиях всегда обнаруживаются черты и комитетов, и секций, etc., хотя в них всегда можно и нужно выделить доминантную, системообразующую структуру, определяющую саму сущность, облик и стиль каждой отдельной партии.

Во второй книге "Политических партий" Дюверже на базе огромного конкретно-исторического материала, охватывающего историю политических партий самых различных стран и континентов - от Америки до Австралии - анализирует партийные структуры в более широком и до него систематически совершенно не рассматривавшемся аспекте: он исследует партийные системы (двухпартийность, многопартийность, однопартийность), естественно-исторические условия, конкретные пути и факторы их становления (главным среди последних Дюверже считает избирательную систему); далее, союзы партий - их причины, закономерности, характер политического поведения и эволюции партий в рамках этих союзов; и, наконец, характер взаимодействия политических партий и политических режимов, многообразные практические модификации реального разделения властей, выступающие следствиями конкретного соотношения сил в зависимости от результатов выборов. Специально исследуются такие формы реализации власти, как [c.5] доминирование и чередование партий, особый раздел посвящен функции оппозиции - одним словом, мы в первоисточнике найдем здесь анализ многих и многих понятий, которые прочно вошли ныне в инструментарий современной политологии и политической социологии, в язык политической практики.

Здесь нет ни возможности, ни необходимости раскрывать все богатейшее содержание и внутреннюю логику исследования Дюверже - они наглядно выражены в исключительно четкой структуре книги. Но нельзя еще раз не подчеркнуть его теоретический характер: используя системный подход и метод структурно-функционального анализа в широких рамках диалектики, Дюверже по существу строит теоретическую модель современной политической партии (сам он предпочитает скромно именовать ее схемой, справедливо подчеркивая ограниченность структурно-функционального моделирования сложных общественных явлений). При этом ему совершенно чужда односторонность: в отличие от представителей той тупиковой ветви структурализма, которая абсолютизировала структурно-функциональную детерминацию и анализ социальных структур, а потому с логической неизбежностью пришла к идее "смерти человека" в современной социологии, для Дюверже человек не просто равноценный, а центральный и повсеместно присутствующий объект анализа и последующего теоретического синтеза. Человек в "Политических партиях" представлен не только специальной главой "Члены партии"; любой магистральный и второстепенный сюжет рассматривается французским политологом сквозь призму человеческой активности, социальной, групповой и индивидуальной психологии - именно в них Дюверже ищет и находит ответ на вопрос о реальном происхождении, бытии и функционировании организационных структур, их подчас неожиданном и парадоксальном сочетании в строении конкретных современных политических партий. Важнейший сюжет его исследования - сущность и характер принадлежности человека к организационной структуре, связи человека и партийной общности, сложный двусторонний характер их взаимной детерминации. Этот аспект анализа дал целый спектр глубоких характеристик-обобщений, вошедших в понятийный аппарат и язык современной политологии: кадровые и массовые партии; партии тоталитарные и специализированные; партия-общность, партия-общество и партия-орден (три последние понятия сегодня часто заменяются понятиями первичной и вторичной организации, думается, значительно обедняющими аналитический инструментарий политолога по сравнению с переосмысленной Дюверже применительно к партийным организмам дихотомией Ф. Тенниса). Все это не только своеобразные организационные структуры, но и определенный тип причастности (partipation) к ним человека, и здесь необходим, по выражению Дюверже, настоящий "политический психоанализ" - его образцы порой и являет нам книга, иные фрагменты которой достигают выразительности художественной прозы.

Нелишне напомнить, что то время, когда Дюверже работал над своей книгой, отмечено в политических науках непрекращающимися методологическими дискуссиями: скрещивали [c.6] шпаги сторонники юридического и содержательного подходов к исследованию политической жизни и политического поведения, адепты бихевиористской "революции" и структурно-функциональной аналитики, сторонники индивидуального и группового начала в изучении политического действия, строгой объективности - и ценностного подхода; молодая и динамичная американская эмпирическая социология атаковала традиционный европейский академизм. Парадигмы всех этих школ и течений, как правило, поначалу обогащая политическую науку новыми методиками и ценнейшим эмпирическим материалом, в конечном счете обнаруживали неправомерность своих претензий на роль универсальной методологии и нередко становились препятствием в развитии теоретического ее этажа.

Дюверже совершенно неслучайно предпочитает называть избранную им отрасль научного знания не политологией, а политической социологией. Особо не вдаваясь в вышеуказанные дискуссии (уже после "Политических партий" он создаст специальные работы по методологии социологических и политических наук), но и не пренебрегая новейшими методами эмпирического исследования, он счастливо избегает крайностей, абсолютизации какого-либо из них. Пронизывающая его книгу глубокая, в лучшем смысле слова традиционная философская культура, своего рода картезианская интеллектуальная интуиция, а иногда и просто "острый галльский смысл" неизменно удерживают Дюверже в рамках доброй старой диалектики. Для внимательного и неторопливого читателя (а как же еще читать классику!) будет очевидно, что настоящая, пусть нигде специально и не декларируемая, но органически определяющая движение его мысли парадигма - это диалектика Канта, Гегеля, Маркса с ее принципами развития, противоречия, различия онтологического и гносеологического, восхождения от абстрактного к конкретному, вне которых невозможно подлинно теоретическое исследование. И, заметим, настоящее понимание и использование результатов такого исследования. Авторы некоторых наших учебников и политологических пособий, воздавая должное Дюверже как "автору наиболее успешной типологии современных политических партий", нередко сетуют на то, что не все современные партии (чаще всего указываются аграрные или христианско-демократические, реже - лейбористские) "укладываются в типологию французского политолога". Хотелось бы видеть типологию, в которую они "уложатся", да еще без остатка... Ведь это был бы верный признак ее несостоятельности и ненаучности. Само желание осуществить подобную операцию связано с непониманием диалектики реального явления и его идеального отражения, сущности теоретического знания. Как и вообще в теории, гносеологическим понятиям в политической социологии было бы неправомерно придавать статус реальности: это научные абстракции, своего рода веберовские "идеальные типы", достоинство которых отнюдь не в том, что они буквально равновелики каким-то реальным объектам и явлениям. Их подлинная ценность заключается в способности выступать в качестве объяснительных и прогностических принципов, что неустанно подчеркивает и сам автор. Так что не реальные партии следовало бы "укладывать " в систему его понятий, а, напротив, сами эти понятия применять к [c.7] анализу конкретных действующих на современной политической арене партий, чтобы осмыслить их сущность, прогнозировать и направлять их дальнейшую эволюцию.

Книга Дюверже - это поистине энциклопедия знаний, необходимых для сознательного действия в сложнейшем мире политической жизни и направленного влияния на эволюцию такой специфической ее структуры, как политическая партия. Дюверже не обещает и не навязывает нам никаких "железных законов" (в редких случаях он характеризует сформулированные им зависимости как однозначные) - он предлагает всего лишь проверенное практикой современных политических партий знание того, к каким последствиям приводило и может привести то или иное решение, тот или иной выбор или исторически сложившееся стечение обстоятельств. Теоретический анализ постоянно переплетается у Дюверже с органичными экскурсами в практику политической истории и политической борьбы. Мы найдем в книге французского автора немало блестящих примеров практического приложения теоретических понятий к анализу сложнейших "биографий" конкретных политических партий нашего времени. И эти страницы его книги незабываемы: так впечатляет "актерский показ" выдающихся театральных режиссеров, создателей знаменитых систем, которые в неумелых руках не только не обнаруживают все свои возможности, но и способны погубить сам театр, превратив его в музей восковых фигур...

Дюверже назвал свою книгу "Политические партии", но содержание ее гораздо шире и глубже, ибо лейтмотивом его труда выступает проблема соотношения демократии и политических партий. И он подсказан самой жизнью: ведь уже к концу XIX века демократия с ее всеобщим избирательным правом, представлявшаяся наконец-то найденным решением проблемы социального и политического равенства и личной свободы, сама оказалась величайшей проблемой. И суть ее можно было бы выразить так: противоречие демократии и тирании - сердцевинное противоречие новейшей истории, притом отнюдь не только в форме внешнего противостояния еще существующим и вновь нарождающимся тоталитарным режимам. Отцы-основатели политической социологии поставили вопрос иначе: авторитарная власть возникает и утверждается внутри самой демократии, ее институты непостижимым образом сами становятся источником такого тотального господства над породившими их социумами, перед которым бледнеют реалии античных диктатур и средневекового абсолютизма. Уже тогда среди этих институтов М.Острогорским, М.Вебером и Р.Михельсом были особо выделены политические партии. "Проклятие свободных правительств" - эта эмоциональная инвектива А.Токвиля, в свое время определившего демократию как необратимую общую тенденцию мирового развития, начала обретать статус научно аргументированной концепции.

Время, казалось бы, работало именно на нее. Вопрос об ограниченности либеральной демократии был поставлен еще Марксом: исследуя сущность и различные формы социального отчуждения, он дал справедливую критику ущербности практики парламентаризма, формальности прав и свобод человека [c.8] в классово разделенном обществе. Соединившись с борьбой рабочего класса, возникшее вокруг его доктрины, по точному выражению Дюверже, "мощное интеллектуальное движение" заложило основы принципиально нового типа политических организаций - массовых социалистических партий, ставших одним из важнейших факторов утверждения и практической реализации всеобщего избирательного права и, как представлялось, колоссального расширения самой демократии и выхода ее на новый качественный уровень. Однако авторитарные и олигархические тенденции этих организаций уже достаточно определенно проявили себя к концу XIX и еще более отчетливо и угрожающе - в первой половине XX века. Кризис европейского парламентаризма, реалии тоталитарных режимов во всех их формах как будто бы однозначно подтверждали сформулированный Р.Михельсом "железный закон": политические партии, подобно любой иерархически построенной организации, неизбежно вырождаются в ту или иную форму олигархии; демократия невозможна в силу природы человека, сущности политической борьбы и самого института организации. Не будем забывать, что в том же ключе звучали и созданные Г.Моска и В.Парето "теории элит". Так из критики политических партий постепенно рождались апология авторитаризма и очертания будущей фашистской идеологии, допускающей существование лишь одной партии - во имя уничтожения всех политических партий вообще.

Без учета этого невозможно вполне оценить действительное место и значение труда Дюверже, в центре которого стоит вопрос: отвечает ли демократия условиям нашего времени и соответствует ли ей режим политических партий? А ко всему тому нельзя не добавить и чисто "французский" штрих: Дюверже писал свою книгу в конце 40-х; еще не утратила актуальности тема ответственности довоенных политических партий за национальную катастрофу Франции 1939-1940 годов, а короткая история политической борьбы после Освобождения - уже в который раз! - возродила в общественном мнении традиционный мотив обличения "кошмара политических партий", всегда (а в такие времена - особенно) находящий отклик отнюдь не в одних лишь консервативных или откровенно реакционных слоях "правящего класса". И уже громко заявила о себе РПФ ("Объединение французского народа") - партия-движение, созданная в 1947 г. генералом де Голлем, со свойственной ему энергией и во всеоружии своего тогда еще для многих непререкаемого авторитета развернувшим яростную атаку против всех и всяких политических партий во имя решения действительно острейших социально-экономических проблем послевоенной Франции на путях авторитарного правления - "режима без партий". Вспомним еще, что в мире уже шла "холодная война", и под ее прицелом в странах развитой демократии оказались те самые демократические идеалы, за которые они, казалось бы, и сражались в составе антигитлеровской коалиции. Нельзя не оценить прежде всего личное гражданское мужество ученого, который именно в такое время бескомпромиссно заявил: ""режим без партий" - это режим без демократии". [c.9]

В своей книге М. Дюверже всесторонне обосновывает объективную необходимость политических партий как атрибута современной демократии, и это сообщает особый смысл чисто ценностному убеждению в том, что демократия - высшее социально-политическое завоевание нашего времени.

Свойственное ему на протяжении всей его долгой жизни сочетание преданности высокой науке и политической ангажированности (у этого специфически французского, введенного в оборот Сартром термина так много смыслов и оттенков, что все их можно передать, наверное, только русским понятием "гражданственность") сделало автора "Политических партий" живым носителем лучших традиций французской социально-философской и политической мысли, идущих от Вольтера и Монтескье. В книге Дюверже просто невозможно не ощутить дух Франции и дух Парижа, того Парижа, который поистине сам представляет собой настоящий институт гражданского общества - с его не имеющей аналогов концентрацией интеллигенции, деятелей науки, искусства, литературы, с особым умением материализовать достижения прогрессивной мысли в практических движениях всегда живо откликающегося на них общественного мнения и реформах политического и правового устройства общества.

Все это вместе взятое и объясняет непреходящую актуальность книги Дюверже. В "Политических партиях" мы найдем критический анализ входившей тогда в моду так называемой концепции "научной демократии", согласно которой партии как таковые должны сойти с политической сцены, поскольку представительство в парламенте и других выборных демократических органах якобы может отныне без всяких выборов оптимально устанавливаться с помощью той методики, посредством которой институты Гэллапа или Харриса определяют объем и состав репрезентативного массива для проведения опросов общественного мнения. С тех пор по разным конкретным поводам такого рода концепций возникало немало. Так было и в 70-80-е годы, когда лавинообразный рост СМИ, их невиданные технические возможности породили понятие и целую концепцию "теледемократии". Известнейший американский футуролог О.Тоффлер отводил СМИ роль наконец-то найденного средства подлинной демократизации общества; французский публицист и политик (а тогда и генеральный секретарь партии радикалов) Ж.-Ж.Серван-Шрайбер приветствовал их как "новую технологию демократии", которая делает политические партии анахронизмом. В 1972 году американский социолог Д.Бродер в своей книге призовет повременить с похоронами указанного института, но - очевидно ощущая реальность угрозы - назовет ее "Конец партий"... В самих дискуссиях М.Дюверже не участвует, но именно в эти десятилетия его книга и завоевывает международное признание, снова оказывается востребованной: ведь в то время проблема создания и воссоздания партий обретает особую актуальность в таких странах, как Испания, Португалия, Греция. Да и сама Франция примерно в тот же период проходит путь от многопартийности к своеобразной двухпартийной системе в форме чередования у власти блока новых правых партий и социалистов (в полном соответствии [c.10] со сформулированными в книге Дюверже закономерностями, главной вехой такого пути стал переход от пропорциональной избирательной системы к мажоритарной с одним туром). "Политические партии" вызывали острый интерес научной общественности и неформальных движений в СССР в первые годы горбачевской перестройки; тогда еще запертая в "спецхраиах", книга распространялась в виде "самиздатских дайджестов", переведенных чаще всего с английских изданий.

Отстаивая политические партии как институт демократического общества, Дюверже отнюдь не идеализирует политические партии вообще, а тем более какую-либо конкретную партию. Напротив, с предельной объективностью ученого он видит и со скрупулезностью юриста фиксирует те черты этого созданного для реализации демократии института, которые демократии-то как раз и противоречат, - даже в странах и партиях, претендующих олицетворять собою эталон демократии. Но все же это - свидетельство не обвинения, а защиты. Для Дюверже всеобщее избирательное право остается ничем не заменимым способом легитимации власти, избирательный бюллетень - единственно реальной формой общественного договора граждан с властью, а политические партии - инструментом выражения, формирования и представительства общественного мнения, средством политического самоопределения граждан и субъектом ответственности власти перед ними. Ведь демократия в понимании Дюверже - это не "управление народа самим народом" (такое представление вряд ли соответствовало даже античному полису), а вещь, как он выражается, более скромная, но и более реальная - это свобода для народа и для каждой части народа; она обеспечивается "управлением народом элитами, вышедшими из самого народа". Режим же без политических партий неизбежно отдает власть элитам, обязанным своим привилегированным положением происхождению, деньгам или должностям, а он еще дальше от демократии, чем "режим партий".

Демократия отнюдь не является социальной панацеей и простым устройством: нужно привыкнуть к мысли, что она всегда была и останется проблемой, требующей повседневного решения. В одной из своих публицистических работ он сравнивает ее с находящимся в полете современным самолетом или действующим атомным реактором, которыми надо постоянно и со знанием дела управлять, чтобы избежать катастрофы, неустанно приводя их параметры к норме. Демократии угрожает не режим партий, а потенциальная возможность авторитарной, олигархической и тоталитарной их ориентации. Однако в результате своего исследования Дюверже приходит к обоснованному выводу о том, отнюдь не все партии совместимы с такой ориентацией, а в самой природе современных партий заложены черты и тенденции, способные противостоять ей и даже исключать ее. Задача состоит не в том, чтобы отнять у общества современные средства его организации, но в том, чтобы вернуть этим средствам их действительное предназначение. А для этого необходимо понимать их происхождение, сущность, законы функционирования и развития, чему и посвящен фундаментальный труд М. Дюверже. [c.11]

* * *

С тех пор, когда М. Дюверже работал над своим исследованием, в мире многое изменилось. Собственный путь критических испытаний и реформ прошли старые, развитые демократии; понятие "западных" ценностей перестало быть прямым синонимом ценностей демократических - восточные демократии ныне пополнили представление о них своим интереснейшим опытом. Институты, нормы и ценности демократии становятся атрибутами не только национальных государств, но и межгосударственных, не знающих национальных границ образований. И, конечно, одним из самых значительных событий современной истории стало вступление России на путь демократического развития.

Книга Дюверже выходит у нас с большим опозданием - и все же очень вовремя. И не просто потому, что классика актуальна всегда. В силу определенных исторических причин страна заново переживает период становления гражданского общества и демократического государства. Но это происходит в колоссально изменившемся по сравнению с эпохой формирования классических демократий мире, а потому наша далеко еще не сложившаяся демократия с особой силой искушается всякого рода научными, политическими и технологическими иллюзиями. И пожалуй, самая опасная среди них - это иллюзия, будто бы для России возможен некий сокращенный, минующий формирование настоящих партий путь к демократии. "Продвинутые" политтехнологи уверенно рассуждают об устарелости классических политических партий и уверяют нас, что теперь наступает время господства "партийных машин", больших денег, избирательных технологий и своего рода плебисцитарной демократии, когда главным орудием борьбы за голоса избирателей становится "административный ресурс". Надо ли говорить, что в обществе с огромным грузом нерешенных экономических, социальных, политико-правовых, национальных и других проблем все это может не только задержать становление демократии, но и привести к накоплению энергии нового социального взрыва, угрожающего ее уже оформившимся зачаткам. В стране, где с такими трудностями, а порой и просто заходя в тупик, идет процесс формирования современных партий и органического включения их в политическую систему общества, книга Дюверже найдет сегодня самого заинтересованного читателя.

Этот перевод осуществлен благодаря просветительским издательским программам Института "Открытое общество". Вместе с тем переводчик не может не выразить самой глубокой признательности всем, кто своей личной помощью способствовал подготовке русскоязычной версии монографии и научного комментария к ней: особенно кандидату философских наук С.А.Ханаш, заведующей иностранным отделом Свердловской научной библиотеки им. В.Г.Белинского В.А.Терехович и ее сотрудникам, а также А.Ю.Понизовкину.

Л. А. Зимина,

кандидат философских наук.

Екатеринбург,

октябрь, 2000 г. [c.12]

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Памяти моего отца

Основное противоречие, вызвавшее к жизни этот труд, следовало бы сформулировать следующим образом: сегодня пока еще невозможно дать глубокое сравнительное исследование механизмов политических партий и в то же время сделать это совершенно необходимо. Оказываешься в порочном кругу: только многочисленные и достаточно основательные монографии, которые носили бы предварительный характер, позволят когда-нибудь построить общую теорию партий - однако такие монографии не смогут быть по-настоящему глубокими, будучи созданы при полном отсутствии общей теории партий. Природа отвечает только тогда, когда ее спрашивают; но в данном случае неизвестно, какие же вопросы следует поставить. Характерен пример Америки, где исследований по интересующей нас проблеме - в избытке. Они опираются на массу серьезных наблюдений и нередко представляют действительно большую ценность; однако ни одно них совершенно не освещает проблему эволюции партийных структур, количества и взаимосвязей партий, их роли в государстве, поскольку все наблюдения осмысливаются сквозь призму самой лишь Америки. Обозреваются проблемы специфически американские, без обращения к общим вопросам. Да и как подступиться к этим общим вопросам, если они по большей части даже не поставлены со всей определенностью?

Главная цель данной книги заключается в том, чтобы разорвать этот порочный круг и хотя бы в общих чертах наметить первую общую теорию партий - пусть неточную, приблизительную и даже гипотетическую, [c.15] которая смогла бы служить базой и руководством для движения вглубь. В книге сначала определяются конкретные методы исследования. Некоторые из них не являются оригинальными: это всего лишь применение к проблеме изучения политических партий методик уже известных и испытанных; другие более или менее новы. Но все они призваны внести объективность в область, где обычно царит пристрастие и предубеждение. Автор весьма рассчитывает на то, что руководители политических партий оценят значимость таких исследований и предоставят в его распоряжение серьезную документацию, пока еще не доступную ученым. Во вторую очередь он пытается наметить общие рамки исследования, подводя итог всем основным вопросам, соотнося их друг с другом и рассматривая их взаимную зависимость и значимость. Эта задача методической классификации выступает сегодня как наиважнейшая: в политических науках невозможно никакое продвижение вперед, пока их исследования будут сохранять атомизированный характер, что более свойственно эмпиризму, нежели подлинной науке.

Наконец, автор пытается, отправляясь от первых наблюдений (также многочисленных, разнообразных и широких по охвату, насколько это только возможно, а потому неизбежно фрагментарных и неудовлетворяющих) сформулировать гипотезы, способные направлять дальнейшие поиски, которые позволят сформулировать в будущем настоящие социологические законы.

Пусть читателя не удивляет постоянное стремление автора к классификации и систематизации - это результат сознательного намерения перенести в политическую социологию прием моделирования, который в новых внешних формах опять вводит в обращение старую добрую методику гипотезы в науке. Мы стремились построить "модели" (при этом менее всего - методами математики и статистики, область применения которых в данном случае более ограничена по сравнению со всеми другими возможными средствами исследования) - предпочтительнее было бы говорить о "схемах", - то есть более или менее приблизительные непротиворечивые системы, единственное достоинство которых состоит в том, что они смогут инициировать и направлять последующие монографические исследования, способные подтвердить или (что более вероятно) опровергнуть эти [c.16] модели. И в том, и в другом случае они равно послужили бы поиску истины. Проистекая из суммы наблюдений, служащей их базой, эти схемы, разумеется, в разной степени вероятностны и всякий раз нуждаются в уточнении. Читателя просят всегда иметь в виду в высшей степени приблизительный характер большинства выводов, сформулированных в этой книге, о чем мы не устаем ему напоминать. На протяжении лет пятидесяти быть может удастся описать реальное функционирование политических партий - то есть в данный момент наука пока еще в младенческом возрасте. Достигнув зрелости, она судит о своем предмете строже, но без несовершенных заключений не было бы и самой науки, разве что эта наука вечно запаздывала бы.

* * *

Подавляющая часть исследований политических партий связана главным образом с анализом их доктрин. Такая ориентация вытекает из либерального представления о партии, в котором она рассматривается прежде всего как идеологическое объединение. "Партия есть общность лиц, публично исповедующих одну и ту же политическую доктрину", - писал Бенжамен Констан в 1816 г. Эта концепция вызвала к жизни множество интересных исследований, раскрывающих скорее историю политических идей, нежели дающих их социологический анализ. В рамках сравнительного изучения партий ограничиваются почти исключительно описанием влияния доктрин на структуры, которое, кстати, гораздо менее значимо, чем принято думать. Давид Юм тонко отметил в своем "Опыте о партиях" (1760), что программа играет основную роль на ранней стадии, когда она служит объединению разрозненных индивидов, но затем на первый план выходит организация, тогда как платформа становится всего лишь аксессуаром - лучше не скажешь! Замечание, впрочем совсем не относящееся к иным современным политическим партиям, где доктрина приобрела поистине религиозный характер, что дает им тотальную власть над жизнью их членов.

В последние годы марксистская концепция партии-класса, сменившая либеральную концепцию партии-доктрины, ориентировала научные исследования в другом [c.17] направлении. Изучались связи между уровнем жизни, профессией, воспитанием и политической принадлежностью. Эти изыскания существенны, и на многих страницах данной книги они явно заставят автора прибегнуть к строгим методам характеристики социального состава партий. Здесь будет часто использоваться также исходное марксистское противопоставление - только широко понимаемое - буржуазии и рабочего класса ("пролетариат", "массы", etc.). Разумеется, указанное противопоставление остается весьма условным, и марксистские социологи знают об этом не хуже, чем их противники. Социальная стратификация слишком сложна и богата оттенками, чтобы впасть в подобное вульгарное манихейство. Тем не менее и такая схема в чем-то истинна: буржуазия и пролетариат, быть может, и не образуют двух классов, определяемых в строго экономических терминах; но они характеризуют два менталитета, два социальных положения, два образа жизни, четкое различение которых проясняет проблемы, касающиеся структуры партий.

Это тем более оправданно, что ни доктрины, ни социальный состав партий не станут главным объектом нашего исследования, ориентированного в основном на партийные институты и их роль в государстве. Ибо в природе организации современных политических партий их сущность раскрывается куда более полно, нежели в их программах или классовом составе: партия есть общность на базе определенной специфической структуры. Современные партии характеризуются прежде всего их анатомией: протозавров предшествующих эпох сменил сложный дифференцированный организм партий XX века. Эта эволюция просвечивает и в языке. Американцы говорят "машина" [1], чтобы обозначить некоторые формы, которые порой приобретают их партии; коммунисты называют иерархическую структуру своей партии "аппаратом" и обычно обозначают ее выразительным термином "Организация" (заглавная буква симптоматична). Первым проложил дорогу этим интереснейшим исследованиям М.Острогорский1: его замечательный труд, имеющий в основном аналитический характер, обрел немало поклонников, но гораздо меньше последователей; он к тому же ограничен лишь двумя [c.18] странами и только "буржуазными" партиями. Позже развитие социализма вдохновило Р.Михельса на небольшую, но превосходную книгу2, где на языке не устаревших и ныне понятий описаны олигархические тенденции массовых партий. Если не считать этих двух сочинений, сравнительные исследования партийных структур отсутствуют полностью. Можно назвать еще книгу Гартмана3, где дан анализ 12 уставов основных партий Центральной Европы, но это работа описательна и посвящена достаточно частной теме.

Пора наконец отважиться ступить на девственную почву, где исследователя ждут специфические трудности. Организация партий покоится главным образом на практических установках и неписаных правилах, она почти полностью регулируется традицией. Уставы и внутренние регламенты всегда описывают лишь ничтожную часть реальности, если они вообще описывают реальность; ведь на практике им редко следуют неукоснительным образом. А с другой стороны, партии сами охотно окружают свою жизнь тайной, и поэтому нелегко добыть о них точные сведения, даже элементарные. Здесь сталкиваешься с первобытной юридической системой, где законы и ритуалы секретны, а посвященные фанатически укрывают их от мирских взоров. Одним только ветеранам партии хорошо известны все перипетии организации и тонкости интриг, которые в ней завязываются. Но они редко обладают научным складом ума, что мешает им сохранять необходимую объективность; и они так неохотно говорят... Все это объясняет, почему несмотря на годы исследований, удалось собрать далеко не полную документацию; в ней множество пробелов и неточностей. Вот почему автор заранее просит своеобразной индульгенции за ошибки, зачастую неизбежные; он был бы счастлив, если бы читатели соблаговолили обратить на них его внимание и таким образом умножить усилия в поисках, которые обречены на поражение, если к ним не привлечь как можно больше сотрудников. Он выражает свою признательность всем тем, кто помог собрать документы, без которых эта книга не увидела [c.19] бы свет, особенно профессору Джеймсу К. Поллоку, г-ну Жану Мейно, Международной и Французской ассоциации политических наук; г-ну Мейриа и Национальному фонду политических наук; профессору Баренцу и г-ну де Ионгу; профессору Кастбергу; г-ну Эйнару Лохену и студентам факультета политических наук университета Осло; д-ру Ж. Гормагтигу; г-ну Хейсу и г-ну Ван Хуту, г-ну Нильсону и Христианскому институту Мишлена; Швейцарскому федеральному бюро социальной статистики; д-ру Тарику З. Тунайя и г-ну Ильгену Арселю; секретариатам и канцеляриям различных политических партий etc..., включая своих студентов из институтов политических наук в Париже и Бордо. [c.20]

ВВЕДЕНИЕ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПАРТИЙ

Нас не должна вводить в заблуждение словесная аналогия. Партиями одинаково называют как большие народные организации, которые выражают общественное мнение в современных демократиях, так и враждующие группировки античных республик или кланы, которые складывались вокруг какого-нибудь кондотьера в Италии эпохи Ренессанса; клубы, объединявшие депутатов революционных ассамблей, и комитеты, подготавливавшие цензовые выборы в конституционных монархиях. Отчасти это оправдано, ибо отражает некоторое глубокое их родство:

разве эти институты не играют одну и ту же роль, сущность которой - борьба за политическую власть и ее отправление? И тем не менее очевидно, что речь идет о разных вещах. На самом деле история подлинных партий едва ли насчитывает век. Еще в 1850 г. ни одна страна мира (за исключением Соединенных Штатов) не знает политических партий в современном значении этого термина: мы обнаруживаем течения общественного мнения, народные клубы, философские общества, но отнюдь не партии в собственном смысле слова. В 1950 г. они функционируют в большинстве цивилизованных стран, все прочие стремятся им подражать. Как же всего за сто лет совершился этот переход? Данный вопрос представляет не один только исторический интерес: все партии испытывают сильнейшее влияние своего происхождения, подобно тому, как люди всю жизнь несут на себе печать своего детства. Невозможно, к [c.21] примеру, понять структурное отличие, разделяющее британскую лейбористскую и французскую социалистическую партии, не зная обстоятельств их рождения. Нельзя серьезно анализировать французскую или нидерландскую многопартийную и американскую двухпартийную системы, не обращаясь к происхождению партий в каждой из этих стран - именно здесь мы найдем объяснение тому факту, что в одних странах они множились, а в другой - сокращались. В целом развитие партий оказывается связанным с развитием демократии, то есть с расширением народного волеизъявления и прав парламентов. Чем больше возрастают функции и независимость политических ассамблей, тем настоятельнее их члены ощущают потребность в объединении по признаку родства, чтобы слаженно действовать. Чем более расширяется право голоса и множится число голосующих, тем более необходимым становится организовывать избирателей с помощью комитетов, способных познакомить с кандидатами и привлечь голоса в их пользу. Итак, возникновение партий связано с возникновением парламентских объединений и избирательных комитетов. В то же время история некоторых из них не укладывается в общую схему: генезис их совершается вне электорального и парламентского цикла, общее лицо таких партий наиболее определенно формируют именно внешние факторы.

Электоральное и парламентское происхождение партий

Общий механизм генезиса прост: сперва создаются парламентские объединения, затем возникают избирательные комитеты; наконец, устанавливается постоянная связь этих двух образований. Разумеется, на практике чистота этой теоретической схемы оказывается нарушенной самыми различными способами. Парламентские группы обычно появлялись раньше избирательных комитетов: ведь политические ассамблеи существовали еще до всяких выборов. Парламентские же объединения с равным успехом зарождаются в лоне как автократических, так и выборных палат: действительно, борьба "группировок" обычно обнаруживается во всех наследственных или кооптируемых ассамблеях, идет ли речь о Сенате античного [c.22] Рима или Сейме Речи Посполитой. Разумеется, группировка - это еще не парламентская группа; между ними существуют все те различия, что отделяют стихийное от организованного. Но последнее вышло из первого путем более или менее быстрой эволюции.

A priori кажется, что главной движущей силой формирования политических объединений выступает общность политических доктрин. Однако факты не всегда подтверждают это предположение. Зачастую оказывается, что первый импульс дает географическое соседство, желание защитить профессиональные интересы; только потом появляется доктрина. В некоторых странах первые парламентские образования были локальными группами, а уже на их базе в дальнейшем формировались идеологические объединения. Возникновение парламентских групп в недрах французского Учредительного собрания 1789 года являет хороший пример такого пути. В апреле 1789 г. депутаты Генеральных Штатов от провинций начинают прибывать в Версаль, где они чувствуют себя как бы вырванными из родной почвы. Совершенно естественно, что посланцы одной и той же провинции стараются держаться вместе, дабы освободиться от преследующего их ощущения изолированности, а заодно и подготовиться к защите своих местных интересов. Инициатива принадлежала депутатам-бретонцам, которые снимают зад кафе и организуют там свои регулярные встречи. Тогда-то они и обнаруживают, что общность их взглядов распространяется не только на региональные вопросы, но и в равной степени на основные проблемы общенациональной политики. Они ищут контактов с депутатами других провинций, которые разделяют их воззрения, - так "бретонский клуб" принимает форму идеологического объединения. Когда собрание перевели из Версаля в Париж, клуб вынужден был прервать свои заседания и вновь подыскивать место. На этот раз за неимением зала кафе его инициаторы арендовали монастырскую трапезную. Именно с названием этого монастыря им и предстояло войти в историю: почти все забыли бретонский клуб, но кто же не знает клуб якобинцев? Аналогичный процесс превращения региональной группы в инициативное ядро доктринальной группировки позднее породит клуб жирондистов.

Такие объединения не следует смешивать с местами их сбора. Здесь еще раз стоит привести пример якобинцев - [c.23] он, по-видимому, действительно исчерпывающе характеризует фазу предыстории партий. Точно так же во французском Учредительном собрании 1848 года мы находим объединения "Дворец науки" и "Институт" (умеренные республиканцы), улиц Пуатье (монархисты-католики), Кас-тильон и Пирамид (левые). Можно вспомнить и Франкфуртский парламент с его партиями "кафе "Милани" " (крайне левые), "Казино" (правый центр), а также "Вюртемберг" (левый центр, откуда выделились партии "Вестендаль" и "Аугсбург"), "Германия" (левые) и, наконец, "Монт-Тоннер" (крайне левые) - все последние получили свои названия по имени отелей, где собирались. В данном случае речь идет о феномене, весьма отличном от бретонского клуба или клуба жирондистов: депутаты встречаются в одном и том же месте, так как разделяют одни и те же взгляды; оба же упомянутые клуба сложились по принципу землячества, а уж затем их члены констатировали свою идейную общность. Здесь же перед нами - идеологическое, а не региональное объединение; использование для его обозначения названия места заседаний говорит лишь о том, что доктрина еще не настолько прояснена, чтобы служить характеристикой группы.

Наряду с факторами локальными и идеологическими не меньшее место нужно отвести также интересам: так, некоторые объединения носят характер своего рода профсоюзов по защите парламентариев (более или менее определенно выраженный). Озабоченность переизбранием, естественно, играет огромную роль: она никогда полностью не покидает даже достигшие зрелости парламентские группы. Избирательные технологии, которые требуют коллективных усилий, особенно выборы по партийным спискам и система пропорционального представительства, очевидно усиливают эту естественную тенденцию: в некоторых странах (Швейцария, Швеция) формирование первых действительно организованных парламентских групп совпадаете принятием пропорциональной системы. Стремление получить министерский пост также выступает значительным фактором концентрации энергии парламентариев: многие объединения центра во французских собраниях есть нечто иное, как коалиции "министериалов", которые в иных случаях так и не могут преодолеть этой стадии и превратиться в настоящие партии. И, наконец, если верить Острогорскому, в развитии парламентских групп, например, британских, довольно большую роль [c.24] играет коррупция. В течение длительного времени английские министры обеспечивали себе прочное большинство, покупая голоса,- иначе говоря, совесть депутатов. Это явление получило чуть ли не официальный статус: в Палате даже существовало окошечко, где парламентарии могли узнать цену своего голоса в момент баллотировки. В 1714 г. В Англии был учрежден пост политического секретаря казначейства, ответственного за эти финансовые операции; так называемый секретарь вскоре кстати был переименован в the Patronage seсretary (англ. секретарь-покровитель. - Прим. перев.) поскольку устраивал выдвижение на правительственные должности с помощью подкупа. Распределяя таким образом правительственную манну среди депутатов большинства, секретарь-покровитель неусыпно контролировал их голоса и речи: он становился для них "чело веком с кнутом", "загонялой" - "The whip" [2] (этимологически англ. "whip" означает "кнут"; на жаргоне псовой охоты - это псари, вооруженные хлыстами и направляющие свору к загоняемому животному). Таким образом в партии большинства постепенно устанавливается строгая дисциплина. По логике вещей меньшинство приходит к необходимости ввести в целях самообороны аналогичную, хотя и основанную на других методах дисциплину. Хотя позднее парламентские нравы постепенно цивилизовались, структура парламентских групп с их жесткой организацией и властью их whips пережили те основания, которые их когда-то породили. Интересно было бы исследовать, не использовалась ли британская система в других странах и не была ли парламентская коррупция - будь то действие или противодействие - порождена именно усилением внутренней организации депутатских групп? Известен размах, который принимает коррупция на определенных этапах развития демократии как средство противостояния правительства растущему давлению парламентов, - примеры Гизо во Франции и Джолитти в Италии присутствуют во всех мемуарах. Но оказывало ли это такое же воздействие на развитие партий, как и в Англии? В этом отношении нужно остерегаться любых поспешных обобщений. Представляется, что в Италии система Джолитти, напротив, рассеивала формирующиеся парламентские группы и усиливала личностный характер политической борьбы.

Появление избирательных комитетов в стране прямо связано с расширением народного волеизъявления, [c.25] поскольку последнее ставит перед необходимостью привлечения новых избирателей. Введение всеобщего избирательного права привело, например, в начале XX века к росту социалистических партий в большинстве европейских стран. Вместе с тем простой количественный рост голосующих - не единственная причина появления комитетов:

это связано и с развитием эгалитаристских настроений, и со стремлением в той или иной форме вытеснить традиционные социальные элиты, без чего первый фактор не сработал бы. Возьмем политический режим с ограниченным правом голоса, как, допустим, во Франции периода Реставрации или в Англии до 1832 года. Здесь нет нужды в комитетах, чтобы привлечь избирателей, которые социально достаточно развиты и многочисленны, чтобы сделать прямой выбор между кандидатами вне всякого партийного представительства: выбор происходит между состоятельными людьми, лицами одного и того же социального круга, где все или почти все знакомы между собой. Конечно, избирательные комитеты встречаются иногда и в условиях ограниченного избирательного режима, но они не играют там значительной роли. Представим теперь, что количество голосующих неожиданно увеличилось; если одновременно не созданы или не расширены избирательные комитеты, способные канализировать симпатии новых избирателей, голоса этих последних будут неизбежно отданы тем, кого они хотя бы немного знают, то есть традиционным социальным элитам. Так и случилось на выборах 1871 г. в Национальное собрание во Франции, где свободное голосование неожиданно было восстановлено после почти двадцатилетнего засилья официальных кандидатур; между тем партий как таковых не существовало, и масса голосующих в сельских округах отдала голоса владельцам окрестных замков. Это была "Республика герцогов "...Создание избирательных комитетов чаще всего - инициатива левых, поскольку это в основном и выгодно левой: речь идет о том, чтобы с помощью этих комитетов создать известность новым элитам, способным затмить престиж прежних в сознании избирателей. Правая же неизбежно вынуждена следовать этому примеру, чтобы попытаться сохранить свое влияние; указанный феномен подражания левой нередко обнаруживается в ходе анализа партийных структур.

Трудно доподлинно описать общие принципы механизма создания избирательных комитетов - решающую [c.26] роль здесь играют местные особенности. Иногда сам кандидат создает вокруг себя группу из нескольких преданных друзей, чтобы обеспечить избрание или переизбрание: такой комитет носит довольно недолговечный характер. В некоторых странах - в Англии, например, - с недоверием смотрят на кандидата, который сам себя выставляет на всенародное одобрение; он старается, чтобы несколько единомышленников поддержали его инициативу: в XIX веке множество комитетов имело именно такое происхождение. Иногда, напротив, небольшая группа людей объединяется, чтобы выставить кандидата и помочь ему вести избирательную кампанию: назовем, к примеру, комитет, образованный в 1876 г. в VI округе Парижа группой студентов, к которым присоединилось несколько рабочих для того, чтобы поддержать кандидатуру Эмиля Аколла, профессора факультета права, который был первым кандидатом-социалистом в период Третьей республики. Весьма часто созданию комитета предшествует ассоциация: в эпоху Французской революции философские общества играли таким образом активную роль на выборах; в 1848 г. то же самое делали народные клубы; в Соединенных Штатах избирательная деятельность местных клубов приобрела большое значение с началом объединения. Инициаторами создания комитетов часто выступают газеты - известна роль "На-сиональ" и "Реформы" во Франции 1848 года.

Подчас созданию комитетов способствовали какие-либо особые обстоятельства, например система регистрации избирателей, установленная английским избирательным законом 1832 г. Он доверял составление списков избирателей попечителям бедных из церковных приходов, которые были казенными работниками, мало пригодными для такого рода деятельности; вместе с тем широко принимались и заявления частных лиц, так что собственная инициатива играла большую роль. Но она, по-видимому, развивалась медленно, тем более что за право регистрации закон предусматривал плату в один шиллинг, которую многие не желали вносить. Таким образом вокруг кандидатов, как грибы, росли ассоциации регистрации (регистрационные общества), с тем чтобы облегчить операцию составления списков и привлечь избирателей. Инициатива в этом деле принадлежала либералам, но довольно скоро за ними последовали и консерваторы. Вначале регистрационные общества вовсе не занимались [c.27] выдвижением кандидатов, которые полностью сохраняли свою независимость, но по мере своего упрочения они начали проникать и в эту сферу.

В Соединенных Штатах избирательные комитеты также обязаны своим происхождением особым обстоятельствам. Многие общественные должности были выборными, и народное волеизъявление не имело бы никаких ориентиров, если бы не направлялось каким-то механизмом отбора. А с другой стороны, поскольку конституция совершенно не регулировала выдвижение выборщиков на президентских выборах, вмешательство хорошо организованных комитетов было необходимо, чтобы избежать полного распыления голосов. К тому же продолжавшийся приток эмигрантов постоянно вводил в избирательный корпус массу вновь прибывших, абсолютно не сведущих в американской политике, и нужно было привлечь их голоса к кандидатам, которых они совсем не знали - кроме тех, что были рекомендованы комитетом. Наконец, утверждение начиная с Джексона "системы ощипывания", которая отдавала партии-победительнице все чиновничьи места, предоставило в распоряжение комитетов огромные материальные средства; подобно тому, как коррупция в Англии укрепила структуру парламентских групп, в Америке она усилила структуру избирательных комитетов.

Достаточно было постоянной координации и регулярных связей двух этих однажды возникших материнских клеток - парламентских объединений и избирательных комитетов, чтобы появилась настоящая партия. На этой последней стадии главную роль обычно играют как раз парламентские объединения. Наверху деятельность депутатов координирует парламентская группа, но, с другой стороны, любой из них вынужден развивать контакты с собственным избирательным комитетом, от которого зависит возобновление мандата: так разные избирательные комитеты оказываются косвенно связанными через сотрудничество своих избранников в рамках парламентского объединения. И тогда достаточно превращения связей из личных в институциональные, чтобы акт рождения партии был официально признан; но эта юридическая констатация положения дел куда менее значительна, чем постепенный практический процесс их развития. Для полноты картины добавим, что первая забота только что родившейся партии естественно заключается [c.28] в том, чтобы создать избирательные комитеты в тех округах, где она пока их совсем не имеет. В отличие от первых, они формируются под влиянием импульса из центра: механизм развития партии, следовательно, перевернут. Это существенно, когда речь пойдет об определении степени централизации или децентрализации партии или соответственно о влиятельности парламентариев и "внутренних вождей " в ее руководстве; на второй стадии создание комитетов в округах, не представленных в Палате, ведет обычно к созданию штаба партии, отличного от парламентской группы - она удаляется от своих истоков (хотя подспудно хранит их отпечаток). Она начинает тогда походить на партию второго типа, менее близкого по своей структуре к избирательному и парламентскому механизму, поскольку партии второго типа зародились помимо него: это партии внешнего происхождения. [c.29]

Внешнее происхождение партий

Рассматривая генезис партий в рамках электоральных и парламентских структур, мы уже отмечали вмешательство внешних по отношению к ним организмов: это философские общества, народные клубы, газеты, например. Разграничение партий "внешнего происхождения" и партий, возникших на основе электоральных и парламентских структур, не является жестким: оно характеризует скорее общие тенденции, нежели резко очерченные типы, так что на практике провести его подчас оказывается нелегко. Но тем не менее нередко бывает, что весь строй партии сложился в основном посредством действия предшествующих ей институтов, собственная деятельность которых протекает за пределами парламента и выборов; в этом случае можно с полным основанием говорить о внешнем происхождении.

Таким путем политическую партию могут породить весьма многочисленные и разнообразные объединения. Дело не в том, чтобы составить их исчерпывающий список: ограничимся лишь несколькими примерами. Наиболее известны профсоюзы: многие из социалистических партий непосредственно были созданы ими и к тому же [c.29] более или менее долго сохраняли характер "светской руки" профсоюзов в парламентской и электоральной сферах. В этом смысле наиболее типична британская лейбористская партия: она родилась в осуществление принятого Конгрессом тред-юнионов в 1899 г. решения о создании электоральной и парламентской организаций (предложение Холмса, собравшее 548.000 мандатов против 434.000). Правда, уже существовала Независимая лейбористская партия, руководимая Кейр-Гарди, и объединение интеллигентов-социалистов "Фабианское общество"; оба они, особенно последнее, сыграли весьма значительную роль в принятии предложения Холмса (он сам, кстати, был членом Независимой лейбористской партии). Но решающей была акция профсоюзов, и поэтому новая партия находится в непосредственной зависимости от них. Здесь можно оценить влияние происхождения на структуру. Джеймс Брюс справедливо предлагал различать две категории социалистических партий: рабочие, организованные профсоюзами, и собственно социалистические, созданные парламентариями и интеллектуалами, так как вторые были гораздо более теоретичными, но куда менее реалистичными, чем первые.

Примерно ту же роль, что и рабочие профсоюзы, в создании партий играют сельскохозяйственные кооперативы и профессиональные крестьянские объединения. И хотя аграрные партии были менее распространены, чем рабочие, они тем не менее проявляли большую активность в некоторых странах - особенно в скандинавских демократиях, в Центральной Европе, Швейцарии, Австралии, Канаде и даже в Соединенных Штатах. Речь идет порой о простых электоральных или парламентских образованиях, соответствующих первому из описанных здесь типов (во Франции, например). В других случаях это, напротив, ближе к механизму возникновения британской лейбористской партии: профсоюзные и сельскохозяйственные объединения принимают решение о создании избирательного организма или непосредственно преобразуются в партию. Роль Фабианского общества в создании лейбористской партии в свою очередь иллюстрирует влияние философских обществ или "обществ мысли", как их называли в XVIII веке, и объединений интеллектуалов на генезис политических партий. Известна роль студенческих ассоциаций и университетских корпораций в народных движениях [c.30] XIX века в Европе и формировании первых политических партий левой. Нечто подобное происходит сегодня в некоторых государствах Латинской Америки. Аналогичным образом франкмасонство оказалось причастным к созданию радикальных партий во Франции и различных либеральных партий в Европе. В Бельгии его вмешательство особенно наглядно: в 1841 г. великий магистр бельгийского масонства Дефакз основал политическую ассоциацию - Альянс, которая создала местные общества по всей стране. В 1846 г. Альянс созвал Конгресс всех провинциальных обществ в Брюсселе; он собрал 320 делегатов. Конгресс под председательством Дефакза решил учредить постоянные либеральные ассоциации в кантонах. Есть также множество примеров создания партий кружками интеллектуалов, но такая партия крайне редко находит себе затем массовую опору, которая позволила бы ей добиться успеха в условиях всеобщего избирательного права. Тому свидетельство - недавнее поражение во Франции "Демократического революционного объединения", созданного Ж.-П.Сартром и несколькими левыми писателями. Такой способ создания партий скорее соответствует режиму с ограниченным правом голоса.

В противоположность этому влияние церквей и религиозных сект всегда оказывается огромным. Так, например в Нидерландах кальвинисты создали Антиреволюционную партию, чтобы противостоять консервативной католической партии; в 1897 г. наиболее непримиримые протестанты учредили Христианскую историческую партию, с целью противодействовать сотрудничеству католиков и "антиреволюционеров". Католические организации, а то и само духовенство, непосредственно причастны к созданию правых христианских партий, возникших до 1914 г., к появлению современных демократических партий. В Бельгии участие религиозной власти стало решающим фактором развития консервативной католической партии. В 1879 г., вознамерившись противодействовать влиянию "сил зла" на светское образование и покровительствовать религиозному воспитанию, духовенство насаждало по всей стране школьные католические комитеты, которые спровоцировали отток детей из публичных школ и рост школ свободных. В 1884 г. эти комитеты преобразовались в местные секции католической партии, которая стала таким образом одной из самых организованных партий Европы. Более опосредованным выглядит участие церкви в создании [c.31] христианско-демократических партий в 1945 г. Во Франции, например, церковные власти не взяли на себя инициативы в этом отношении; однако нужно подчеркнуть, что католическая Ассоциация французской молодежи (A.C.J.F.), как и различные ее специализированные филиалы (Христианская рабочая молодежь, Христианская студенческая молодежь, Христианская сельская молодежь), выступила здесь в качестве катализатора. Если участие ACJF. как таковой и не имело места, то именно она поставила этой партии основных кадровых работников и активистов - как национального, так и местного уровней. Представляется, что подобную же роль сыграло Католическое действие в Италии, хотя вмешательство духовенства было здесь зачастую более откровенным; то же самое можно сказать и о Германии.

Вслед за профсоюзами, философскими обществами, церковью в качестве внешних организмов, способных породить партии, следует назвать объединения ветеранов. Они сыграли очень большую роль в возникновении фашистских и псевдофашистских партий сразу после войны 1914 г. Общеизвестно влияние традиций прежних балтийских "вольных цехов" на истоки национал-социализма, так же как и подобная взаимосвязь объединения бывших итальянских участников войны с фашизмом. Еще более яркий феномен в этом отношении - Франция 1936 года, где союз бывших фронтовиков - "Боевые кресты" [3] - просто-напросто превратился в политическую организацию, став французской Социальной партией. Частично утратив характер объединения бывших товарищей по оружию, "Боевые кресты " уже через два года действительно приобрели характер лиги - в том смысле этого слова, который оно имеет во французском политическом словаре. Как и партии, лиги - это ассоциации, в отличие от других внешних организмов, изученных на сегодняшний день, учрежденные в политических целях; однако они употребляют совершенно другие средства для достижения этих целей. Партии обычно действуют в электоральном или парламентском поле - если не исключительно, то по крайней мере в основном. Лиги же не выдвигают кандидатов на выборах и не стремятся к объединению депутатов - это всего лишь машины для пропаганды и агитации. Стало быть, по самой своей природе лиги носят резко антипарламентский характер: они отказываются от демократических игр - в отличие от фашистских и коммунистических партий, которые тоже имеют [c.32] антипарламентаристскую доктрину, но используют парламент в борьбе за власть. Феномен лиги выражает архаичные политические методы: разве не ясно, что в демократическом обществе, если вы хотите разрушить существующий режим, гораздо более эффективно использовать для этого электоральные и парламентские возможности, нежели действовать извне? Поэтому естественная эволюция лиг - это превращение их в экстремистские партии: некоторые из них действительно носили характер лиг, прежде чем стать настоящими партиями (как, например, партия итальянских фашистов).

Роль лиг в образовании партий можно сравнить их с тайными обществами и подпольными группами. В том и другом случае речь идет об организациях, созданных в политических целях, но действующих вне электорального и парламентского поля; первые - потому что не хотят, а вторые - потому что не могут, находясь все время под угрозой запрета извне. Понятно, что наше определение тайных обществ имеет в виду не объединение типа франкмасонов, которое строго говоря - не секретное, а всего лишь дискретное (игра слов: франц. discret - скромный, сдержанный, потаенный. - Прим. перев.). Когда угроза запрета исчезает, подпольные группировки имеют тенденцию преобразовываться в партии. Это было хорошо видно в 1945 г. во многих бывших оккупированных странах, где группы движения Сопротивления пытались преобразоваться в партии, что обычно редко им удавалось. Тем не менее, партия "Народное республиканское движение" во Франции, а также христианско-демократическая партия в Италии могут в значительной мере рассматриваться как выходцы из бывших подпольных организаций. Именно таково и происхождение партии коммунистов в СССР, которая в 1917 г. пришла к власти из подполья, сохраняя к тому же заметные черты своей прежней организации (проникшие затем во все коммунистические партии мира, реорганизованные по этому первому образцу). Более того, нужно сразу же констатировать влияние генезиса партии на ее окончательную структуру. В случае с коммунизмом ясно, что опора на подпольные организации оправдывалась также возможностью быстро воспроизвести структуру тайного общества, если правительственные преследования вынудят это сделать.

Наконец, перечисляя различные внешние организмы, которые инициируют создание партий, нельзя [c.33] забыть об участии промышленных и коммерческих образований: банков, предприятий, промышленных союзов, советов предпринимателей, etc. К сожалению, здесь очень трудно выйти за пределы общих соображений и гипотез, поскольку вмешательство этих структур всегда окружается глубокой конфиденциальностью. Ф.-Х.Андерхилл в Энциклопедии социальных наук раскрывает роль банка "Монреаль", Великой магистральной железной дороги и вообще монреальского большого бизнеса в возникновении в Канаде консервативной партии в 1854 г. Подобное влияние без сомнения можно было бы обнаружить у истоков почти всех партий правой. Однако по большей части в этом отношении имеются лишь предположения (достаточно, впрочем, серьезные), но не доказательства. Чтобы действительно выявить формы и степень влияния капиталистических объединений на генезис политических партий, нужны особенно скрупулезные исследования.

Но каковы бы ни были истоки партий внешнего происхождения, они обладают целым комплексом признаков, которые достаточно четко отличают их от партий, сложившихся в электоральном и парламентском процессе. Прежде всего им обычно свойственна большая централизация. В самом деле: первые начинают с вершины, тогда как вторые - с фундамента. У одних комитеты и местные секции учреждаются по инициативе центра, который возник раньше и потому волен ограничить свободу их действия. А у других, напротив, именно уже возникшие местные организации создают центральный орган, чтобы координировать свою деятельность, и, следовательно, ограничивают его полномочия, с тем чтобы сохранить себе максимум автономии. Степень децентрализованности внешнего фактора, создающего партию, обусловливает степень децентрализации последней. Так, лейбористские партии менее централизованы, чем коммунистические, а партии, инициированные капиталистическими объединениями, менее централизованы, чем лейбористские, etc. Но при любых обстоятельствах правилом остается общее соответствие внешнего происхождения и централизованного характера. По аналогичным мотивам партии внешнего происхождения обычно отличаются большей сплоченностью и дисциплинированностью, чем их собратья электорального и парламентского [c.34] происхождения. Действительно, первые располагают уже существующей организацией, которая естественно связывает все их исходные клеточки, - вторым нужно еще установить эту связь всех частей, имея в качестве отправного пункта лишь нескольких депутатов, сосуществующих в лоне одного и того же парламента.

Роль самих парламентских групп в партиях этих двух типов также различна. Парламентские партии испытывают глубокое их воздействие; депутаты играют здесь первую скрипку, учреждают ли они коллективно центральный орган или фигурируют индивидуально в каком-либо руководящем комитете: их там так много, что от парламентской группы он отличается лишь теоретически. Такое преобладание легко объясняется происхождением партии, в котором депутаты сыграли решающую роль. И, напротив, в партиях внешнего происхождения, конституировавшихся без участия депутатов, их роль, вполне понятно, обычно бывает меньшей. Здесь всегда обнаруживаются более или менее выраженное недоверие к парламентской группе и более или менее явное стремление подчинить ее власти независимого от нее руководящего партийного органа. Разумеется, есть немало и других факторов, объясняющих этот феномен: можно констатировать, что он обнаруживается во всех социалистических партиях, будь то партии, созданные парламентским путем, как во Франции, или партии внешнего происхождения, как в Англии. Но этот пример не опровергает предшествующего, напротив: разве не поразительно, что практическое влияние парламентской группы куда более развито во французской социалистической партии, нежели в лейбористской? И что все социалистические партии, даже самые близкие к электоральному и парламентскому циклу, испытали большее или меньшее воздействие внешних сил?

Среди факторов, которые определяют влиятельность депутатов в партии, решающим остается ее генезис. Нужно сказать больше: вся жизнь партии несет на себе родовую печать ее происхождения, и положение депутатов в партии служит частным проявлением общего соотношения электоральной и парламентской активности с другими формами ее деятельности. Партии, созданные вне парламента, гораздо более индифферентно относятся к нему, нежели те, кто вскормлен и рожден в тени этого сераля. [c.35] Для последних завоевание мест в политических ассамблеях выступает основой жизни партии, оправданием ее существования и высшей целью бытия. Для первых же избирательная и парламентская борьба хотя и остается весьма значимой, но она всего лишь один из элементов общей деятельности, одно из средств, которое наряду с другими используется для достижения политических целей. Во Франции, например, для партии радикалов основной заботой неизменно выступает завоевание максимума парламентских мест; для МРП главное - это продвижение в политическую жизнь определенных духовных и моральных ценностей, и она придает воспитательной деятельности такое же значение, как и политическим битвам; для коммунистической партии, наконец, избирательные баталии есть прежде элемент, зачастую второстепенный, общей стратегии, нацеленной на полный захват власти и тоталитарное ее отправление. Конечно, подобные различия связаны не только с особенностями генезиса, но влияние последних неоспоримо. Этим и объясняется, что партии внешнего происхождения, даже доктринально связанные с парламентской системой, никогда не придают ей той же значимости, которую она имеет для партий первого типа. Их развитие фактически обнаруживает известное равнодушие (часто неосознанное и подавляемое) по отношению к парламенту и выборам.

Это замечание настолько серьезно, что порой представляется, будто электоральный и парламентский путь соответствуют традиционному, а внешнее и происхождение - современному типу. До 1900 г. большая часть политических партий зарождалась первым способом: если не считать влияния церкви на некоторые католические партии (в особенности бельгийскую консервативную), финансово-промышленных образований - на партии правой, а кружков интеллектуалов (и франкмасонства) - на ряд либеральных, до появления социалистических партий в начале XX века вмешательство внешних сил в политические процессы обнаруживается очень редко. Но с этого момента именно внешнее происхождение становится правилом, а парламентское - исключением. Недавний пример возникновения и поражения Республиканской партии свободы во Франции и ее поражение хорошо показывает исключительный характер такого пути в современную эпоху. Нужно, однако, сделать исключение для молодых (с точки зрения демократии) стран, то есть [c.36] государств, где политические ассамблеи и всеобщие выборы реально только еще начинают функционировать: здесь развитие партий в основном соответствует первому из описанных типов. Это не противоречит предшествующему утверждению, но, напротив, подтверждает его истинность, показывая, что электоральный и парламентский путь создания партий характерен для определенной фазы эволюции демократии, а именно стадии постепенного становления всеобщего избирательного права (на практике, а не только в юридических документах, поскольку последние ей обычно предшествуют). Речь идет о прогрессирующем вовлечении массы новых избирателей, переходе от личного выбора к коллективному: развитие комитетов этому как раз и соответствует. Но как только эта первая фаза закончилась и партии вполне конституировались, возникновение новых наталкивается на барьер уже существующих: чтобы его преодолеть, разрозненных местных инициатив совершенно недостаточно, они глохнут там же, где зарождаются, и неспособны создать настоящую национальную партию. Иначе говоря, первый путь соответствует созданию политических партий в стране, где еще не существует системы организованных партий. С тех пор как такая система функционирует, настойчиво заявляет о себе второй путь. [c.37]

[1] "Машины"- полутеневые бюрократические организации, сложившиеся в последней трети XIX века в США, Англии, Германии, включающие профессиональных политиков и влиятельных претендентов на политические должности, от которых постепенно стала зависеть вся внутренняя жизнь партий, выдвижение кандидатов и проведение избирательных кампаний, распределение государственных постов и высших должностей. "Машины" фактически зачастую возвышались и над парламентариями, и над официальными лидерами партий, феномен "машины" впервые исследован М.Острогорским и М.Вебером. В США и некоторых других англосаксонских странах и сегодня машинами называют аппарат политических партий, реальная власть которого во многом носит неофициальный характер. [c.37]

[2] Whip в наше время руководителей и организаторов фракций иной партии британского Парламента. [c.38]

[3] "Боевые кресты" - в 30-е годы была самой крупной фашистской организацией во Франции (насчитывала до 350 тыс.). Создана в 1927 г. полковником графом де Ля Роком на базе лиги ветеранов. Первоначально в нее входили только участники Первой мировой войны, награжденные орденом Боевого креста. Название самой организации точнее было бы перевести как "Огненные кресты", однако во избежание трудностей для читателя в данном случае переводчик находит необходимым посчитаться с давней и повсеместно представленной уже сложившейся традицией перевода. [c.38]

КНИГА ПЕРВАЯ

СТРУКТУРА ПАРТИЙ

ВВЕДЕНИЕ

Структура партий характеризуется многообразием. За одним и тем же понятием стоят три или четыре социологических типа, различающиеся по базовым элементам, способам их интеграции в определенную целостность, внутренним связям и руководящим институтам. Первый из них соответствует "буржуазным" партиям XIX века, которые и сегодня все еще существуют в виде консервативных и либеральных партий. В США они продолжают полностью занимать политическую сцену (вместе с тем американские партии отличаются и весьма оригинальными чертами). Они базируются на небольших комитетах, довольно независимых друг от друга и обычно децентрализованных; они не стремятся ни к умножению своих членов, ни к вовлечению широких народных масс - скорее они стараются объединять личностей. Их деятельность целиком направлена на выборы и парламентские комбинации и этом смысле сохраняет характер наполовину сезонный; их административная инфраструктура находится в зачаточном состоянии; руководство здесь как бы распылено среди депутатов и носит ярко выраженную личностную форму. Реальная власть принадлежит то одному, то другому клану, который складывается вокруг парламентского лидера; соперничество этих группировок и составляет жизнь партий. Партия занимается проблемами исключительно политическими, доктрина и идеологические вопросы играют весьма скромную роль; принадлежность [c.41] к партии чаще всего основана на интересе или традиции.

Совершенно иначе построены социалистические партии континентальной Европы: они основаны на вовлечении максимально возможного количества людей, народных масс. Здесь мы обнаружим четкую систему вступления, дополненную весьма строгим механизмом индивидуальных взносов, что в основном и обеспечивает финансирование партии (тогда как для так называемых "буржуазных" партий первого типа источником средств чаще всего выступают пожертвования и субсидии каких-либо частных кредиторов - коммерсантов, предпринимателей, банков и других финансовых структур. Комитеты уступают место "секциям" - рабочим единицам более широким и открытым, важнейшей функцией которых помимо чисто электоральной деятельности выступает политическое воспитание членов. Массовость членства и взимание взносов требуют создания значительного административного аппарата. В такой партии всегда есть большее или меньшее количество так называемых "постоянных" - то есть функционеров, которые естественно тяготеют к превращению в своего рода класс и закреплению определенной власти; так складываются зачатки бюрократии. Личностный характер руководства здесь смягчен целой системой коллективных институтов (съезды, национальные комитеты, советы, бюро, секретариаты) с настоящим разделением властей. В принципе на всех уровнях царит выборность, но на практике обнаруживаются мощные олигархические тенденции. Гораздо более важную роль внутри самой партии играет доктрина, так как личное соперничество принимает форму борьбы различных идеологических течений. Кроме того партия выходит далеко за пределы собственно политики, захватывая экономическую, социальную, семейную и другие сферы.

И уже в наше время коммунизм и фашизм создали еще более оригинальный социологический тип организации. В целом для него характерны: развитая централизация, противостоящая полуцентрализации социалистических партий; система вертикальных связей, устанавливающая строгую изоляцию базовых элементов друг от друга, которая противостоит любой попытке фракционирования или раскола и обеспечивает беспрекословную дисциплину; основанное на автократических [c.42] принципах (назначение сверху и кооптация) руководство, роль парламентариев в котором практически равна нулю. И тот и другой отводят избирательной борьбе всего лишь второстепенную роль: их настоящая деятельность - иная, она развертывается на почве непрерывной пропаганды и агитации. Они используют прямые, а подчас и насильственные методы: забастовки, восстания, путчи, etc. И те, и другие стараются приспособиться к условиям как открытой, так и подпольной борьбы, если государство применяет против них запреты и преследования. Оба основываются на жестких тоталитарных доктринах, требующих от членов партии не только политической приверженности, но и полного подчинения всего существа. Они не приемлют разграничения публичной и частной жизни, претендуя распоряжаться как той, так и другой. Обе партии развивают в своих членах нерассуждающую преданность, замешенную на мифах и преданиях религиозного толка, соединяя таким образом церковную веру и армейскую дисциплину.

Вместе с тем коммунистические и фашистские партии коренным образом отличаются друг от друга. И прежде всего по своей структуре: первые опираются на систему производственных ячеек, вторые - на своеобразную милицию, разного рода негосударственные военизированные отряды. И затем - по своему социальному составу: первые представляют себя как политическое выражение рабочего класса, передовой отряд пролетариата, борющегося за свое освобождение; вторые созданы как орудие защиты среднего класса и мелкой буржуазии с целью противостоять их вытеснению и захвату политической власти рабочим классом. Они различны, наконец, по содержанию своих доктрин и коренным принципам: коммунизм верит в массы, фашизм - в элиты; первый исповедует эгалитаризм, второй - аристократизм. Коммунизм исходит из оптимистической философии, веры в прогресс, твердой убежденности в цивилизаторской миссии техники; фашизм отличает пессимистическое воззрение на человечество, он отвергает сциентизм XIX века точно так же, как и рационализм XVIII, и настаивает на ценностях традиционных и первозданных - общности расы, крови, почвы. Подсознательно эти высшие ценности олицетворяет для него не рабочий, а крестьянин.

Многие партии не укладываются в эту общую схему. И прежде всего - христианско-демократические, занимающие [c.43] промежуточное положение между старыми партиями и социалистическими. Далее это лейбористские партии, созданные на базе кооперативов и профсоюзов но принципу непрямой структуры, которая нуждается в специальном анализе. Это агарные партии, организационное разнообразие которых весьма велико, хотя они и не получили большого распространения. Это партии архаического и предысторического типа, которые встречаются в некоторых странах Востока и Среднего Востока, Африки или Центральной Европы (до 1939 г.). Простые клиентелы, складывающиеся рядом с влиятельными личностями; кланы, объединенные вокруг феодальных семейств; камарильи, собранные каким-то военным диктатором - все они не будут непосредственно рассматриваться в этой книге. С другой стороны, схема о которой идет речь, остается приблизительной и неточной, она описывает скорее тенденции, нежели четко обозначенные различия. Вернее, она основана на взаимодействии специфических различий, относящихся к базовым элементам партий, механизмам вовлечения членов, степеням и природе принадлежности к партии, выдвижению вождей, роли парламентариев, etc. Главная цель этого исследования - максимально точное определение этих базовых различий, поскольку все вышеперечисленное образует только пространство для их взаимодействия. [c.44]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ИНФРАСТРУКТУРА ПАРТИЙ

В любой группе людей принято различать два элемента: ее членов и ее лидеров; тех, кто повинуется, и тех, кто руководит; "управляемых" и "управляющих", как сказал бы Л.Дюги [1], - такое видение реальности в общем верно, но слишком абстрактно. К тому же оно рождает вполне определенные ассоциации: скопление индивидов, связанных некоторой солидарностью с одной стороны, несколько вожаков - с другой. на ум приходит толпа бунтовщиков, шумная компания детей на школьном дворе во время перемены, банда грабителей, предводительствуемая своим главарем... Одним словом, такое описание соответствует общностям малым и нестабильным, а если говорить о нашем предмете - то предысторическим партиям, которые были еще личными кланами, клиентелами, сплотившимися вокруг одного человека. Оно совершенно недостаточно для обозначения тех больших и долговременных объединений, какими являются современные партии. Их члены включены в четкие институциональные рамки, в определенную - более или менее сложную - инфраструктуру; эта глобальная общность представляет собой целый ансамбль малых базовых общностей, связанных координационными механизмами. В современных партиях инфраструктура имеет огромное значение: она устанавливает общие рамки деятельности их членов, предписывает форму их связи между собой; она определяет способ отбора руководителей и их [c.45] полномочия. Она зачастую объясняет, почему одни партии сильны и добиваются успеха, а другие слабы и недееспособны.

Особенно значительно изменились политические партии за последние пятьдесят лет: тогда как у большинства крупных наций Запада инфраструктура государства, например, осталась в общих чертах неизменной, инфраструктура партий по крайней мере дважды полностью трансформировалась. В результате двух - а в некоторых странах и трех - революций, потрясших всю инфраструктуру демократии, изменились общие условия политической жизни. В 1890-1900 гг. социалистические партии заменили прежнюю редкую сеть довольно независимых друг от друга комитетов множеством массовых секций, широко открытых для всех желающих и прочно связанных между собой. А в 1925-1930 гг. коммунисты развили структуры еще более оригинальные, положив в основу партии небольшие, но жестко скрепленные с помощью "демократического централизма" и в то же время достаточно разобщенные благодаря технике "вертикальных связей" производственные ячейки. Эта замечательная система овладения массами имела для успехов коммунизма еще более решающее значение, чем марксистская доктрина или низкий уровень жизни рабочего класса. И, наконец, в ту же самую эпоху фашистские партии создавали настоящее политическое войско - собственные вооруженные формирования, способные завладеть государством насильственным путем и затем служить ему чем-то вроде преторианской гвардии. Однако эти перемены совершились далеко не во всех западных странах. Америка, где партии и сейчас еще сохраняют старую, традиционную инфраструктуру, вообще их не знала. Суперсовременная материальная техника уживается там с обветшалой политической технологией. В Англии и ее доминионах не было значительных коммунистических и фашистских партий. Что касается социалистов, то они, сформировав свою партию на базе профсоюзов, создали весьма оригинальную инфраструктуру: с одной стороны - "базовые элементы " политических партий, с другой - целостность, которая интегрирует и координирует эти составные базовые единицы. Эту непрямую структуру (в других странах она встречается лишь в виде исключения) следовало бы специально изучить, прежде чем ее анализировать. [c.46]

I. Прямая и непрямая структура

Сравним две партии: СФИО - современную французскую социалистическую и британскую лейбористскую 1900 г. Первая состоит из лиц, которые подписали заявление о приеме, ежемесячно платят членские взносы и более или менее регулярно присутствуют на собраниях местной секции. Вторая была учреждена профсоюзами, кооперативами, страховыми кассами, кружками интеллектуалов - все они объединились для того, чтобы создать общую избирательную организацию: здесь нет членов партии, есть лишь члены базовых объединений - профсоюзов, кооперативов, страховых касс, etc. СФИО являет нам пример партии прямой; лейбористы 1900 г.- образец партии непрямой. Это различие применительно к партиям соответствует отличию унитарного государства от федеративного применительно к нации. В унитарном государстве граждане непосредственно связаны в национальной общности; точно так же в прямой партии сами ее члены без посредства каких-либо других социальных объединений образуют общность партийную. Напротив, в федеративном государстве граждане объединены в нацию через государства-субъекты федерации. Подобно этому и непрямая партия существует лишь как союз базовых социальных объединений (профессиональных или каких-то иных). Это сравнение даже не вполне удовлетворительно, ибо федеральное государство налагает печать глобальной общности на любую частную общность членов-учредителей: есть швейцарская нация, швейцарский патриотизм, реальная швейцарская общность - помимо кантональных. Понятие же "непрямой" партии, напротив, предполагает, что не существует никакой реальной партийной общности, отличной от базовых социальных объединений. Строго говоря, нет члена партии - есть член социальной ассоциации, которая коллективно входит в партию. Разумеется, эта теоретическая схема нередко преображается, воплощаясь в действительность. [c.47]

Формы непрямых партий

Две категории партий как правило принимают непрямую форму: социалистические и католические. У первых "тело" партии образуют рабочие профсоюзы, рабочие кооперативы, рабочие страховые кассы: партия приобретает характер общности, опирающейся на единственный социальный класс. Во втором случае партия представляет собой федерацию рабочих профсоюзов и кооперативов, крестьянских ассоциаций, союзов коммерсантов, промышленников, etc. Она объединяет различные социальные классы, каждый из которых сохраняет и свою собственную организацию. В той и другой категории встречается немало различных вариантов структур, любая партия имеет свое неповторимое лицо. Здесь можно ограничиться описанием нескольких конкретных примеров, связанных с общими тенденциями: из социалистических партий - это британская лейбористская и бельгийская Рабочая партия, а из католических - бельгийский Католический блок и австрийская Народная партия.

Существует и третья категория непрямых партий - партии аграрные, где сельскохозяйственные профсоюзы и кооперативы играют ту же роль, что рабочие объединения такого рода - в социалистических. Однако ни одна из них не достигает столь высокого уровня организации, как последние: непрямая форма выступает у них всего лишь в качестве основной тенденции, которая никогда не реализовалась до конца, а зачастую и вообще сохраняла лишь эмбриональный характер. Тем не менее можно назвать в качестве иллюстрации аграрные партии балканских стран, особенно болгарскую Аграрную партию, австралийскую Сельскую партию, скроенную точно по лекалу британской лейбористской, фламандскую Крестьянскую лигу - ветвь Католического блока в 1921-1939 гг., который мы еще будем иметь повод описать далее. Внутри непрямых партий нужно еще различать две их разновидности. Одни образовались благодаря тому, что на каком-либо локальном уровне путем объединения всех существующих групп сложилось некое инициативное политическое ядро; у вторых же этот базовый элемент был создан представителями таких групп. Первой разновидности соответствует британская лейбористская партия, а второй - бельгийская рабочая и шведская социал-демократическая. Но строго [c.48] говоря, понятию непрямой партии соответствует лишь первая.

Британская лейбористская партия существенно изменилась со времени своего создания в 1900 г. В ее долгой истории можно выделить несколько этапов, отметив в качестве основных вех Закон о профсоюзах 1913 г., реформу устава 1918 г., Закон о профсоюзах 1927 г. и его отмену в 1946-м. В общем это был процесс превращения классической непрямой структуры в партию смешанного типа, где коллективное членство совмещалось с индивидуальным. Чисто коллективное членство просуществовало до 1918 г., хотя было несколько смягчено уже в 1913 г., после знаменитого "дела Осборна". Индивидуальное членство помимо профсоюза или каких-либо социалистических объединений было невозможно, а внутри последних не существовало никакого различия между теми, кто поддерживал партию, и всеми прочими. Различные подразделения в разных ее эшелонах, как и вся она в целом, учреждались представителями базовых объединений. Однако введение в этих подразделениях постоянных должностей, и особенно поста секретаря (доверенного Рамсею Макдональду), сыграло большую роль в формировании "сознания партии". Таким образом, благодаря усилиям руководства довольно быстро сложилась настоящая партийная общность. Но реформа, предписанная лейбористской партии законом 1913 г., и преобразования, которые она сама решила провести в 1918, значительно сгладили ее непрямой характер. Еще до 1913 г. профсоюзы, входившие в лейбористскую партию, перевели на ее счет субсидию, изъятую из общей суммы взносов, которые они сами собирали со своих членов, не требуя от них дополнительно никакого особого взноса политического характера. Но в 1908 г. железнодорожник У.-В.Осборн возбудил процесс против своего профсоюза с целью помешать ему использовать эти средства на политическую борьбу. После многочисленных обжалований дело в конце концов перешло в Палату лордов, которая и дала ответ истцу (1909 г.): предметом разбирательства оказалось само существование лейбористской партии. В итоге было принято умиротворяющее решение в виде Закона о профсоюзах (1913 г.), основанного на двух принципах: 1) профсоюзы могли коллективно решать вопрос о вступлении в политическую ассоциацию (практически - лейбористскую партию) и перечислении ей [c.49] денежных средств - после проведения тайного голосования и получения большинства голосов; 2) если решение принято, то средства, перечисленные профсоюзами лейбористской партии, поступают на специальный счет в виде личного взноса, уплаченного каждым членом профсоюза; притом любой из них имеет право отказаться от такого "политического взноса", подписав прямое заявление об этом.

Первое положение ничего не меняло в организации лейбористской партии, кроме требования тайного голосования по вопросу вступления в нее профсоюза. Второе же, напротив, глубоко трансформировало ее структуру. До 1913 г. у нее совсем не было черт прямой партии: никакая личная связь не объединяла с партией членов присоединившегося к ней профсоюза. Теперь же "политический взнос" создал связь именно такого характера: стало возможным различать внутри профсоюза членов партии (тех, кто платил политический взнос) и всех прочих (кто отказывался его уплачивать). Однако индивидуальное вступление имело характер почти автоматический, по принципу: молчание - знак согласия; новый член профсоюза, который не заявляет об отказе, считается автоматически включенным в партию. Основательная реформа была проведена Законом о профсоюзах 1927 г., принятым консерваторами вслед за попыткой (неудачной) всеобщей забастовки. Правило, установленное в 1913 г., было отменено. Восторжествовал принцип: молчание - знак отказа; платить политический взнос обязаны лишь те члены профсоюза, которые формально заявили о своем согласии на этот счет. При такой системе партия фактически приняла прямой характер: заявление нового члена профсоюза о согласии платить политический взнос равноценно индивидуальному вступлению в партию. Оно выражено здесь даже более ясно и четко, нежели в обязательстве, требуемом многими партиями при вступлении нового члена. На этом этапе лейбористская партия оказалась куда ближе к классическому типу, нежели к чисто федеративной системе, установившейся в момент ее рождения. Однако в 1946 г., придя к власти, лейбористы пересмотрели закон 1927 г. и вернули прежний порядок. Процедура, именуемая contracting out (англ.: отсутствие контракта; без контракта. - Прим. перев.), вновь обрела силу закона: простое умолчание члена профсоюза означало, что он согласен платить политический [c.50] взнос, и только прямое заявление об отказе могло его от этого освободить. Партия снова возвратилась к непрямой структуре.

Однако после реформы устава, предпринятой в 1918 г., надолго восторжествовала другая точка зрения. Наряду с коллективным приемом профсоюзов, кооперативов и других социалистических объединений, лейбористы допускают отныне индивидуальное членство мужчин и женщин, не входящих ни в какие вышеупомянутые организации. Таким образом настоящая прямая партийная общность признавалась наряду с профсоюзными, корпоративными общностями, включенными в партию по федеративному принципу. Это имело для партии все возрастающее значение: насчитывая в 1949 г. 729624 индивидуальных члена, лейбористы и сегодня остаются наиболее массовой социалистической партией Европы - фикция, достигнутая благодаря использованию численности профсоюзов (табл. 1). Тем не менее профсоюзы и ныне сохраняют прочное большинство в руководящих органах всех уровней.

Подобную же эволюцию - от непрямой структуры к прямой - еще более ярко демонстрирует Бельгийская социалистическая партия, которая пережила глубокие преобразования в 1945 г. Кстати, это повлекло за собой, и перемену названия: прежняя Рабочая партия именуется с тех пор Социалистической партией. Старая партия представляла собой федерацию кооперативов, профсоюзов, страховых касс и социалистических ассоциаций (социалистические молодежные союзы, культурные группы и т. д.) - миниатюрную копию британской лейбористской партии, несмотря на заметные различия. На первых ролях здесь были не профсоюзы, а кооперативы. До учреждения партии рабочие не располагали сильной профессиональной организацией, она-то как раз и была создана партией, а не зародилась самостоятельно; партия, опираясь на кооперативы, дала импульс профсоюзному движению. Профсоюзы не имели и солидного центрального органа вне партии, кроме Генеральной комиссии, само скромное название которой указывает на ее второстепенную роль. В принципе, все члены профсоюза считались членами партии, и наоборот. Такое дублирование порождало, кстати, тройной и даже четверной счет: ведь члены профсоюза до того, как войти в партию, состояли еще в кооперативах и страховых кассах. Однако фактически [c.51] совпадение этих групп было далеко не полным: не все кооператоры входили в профсоюз, и не все члены профсоюза были членами страховых касс; даже члены так называемых социалистических ассоциаций иногда не входили в профсоюзы.

С другой стороны, элементарная ячейка партии была сформирована не делегатами составляющих ее объединений (профсоюзы, кооперативы, страховые кассы), а непосредственно их членами: местная Рабочая лига объединила всех приверженцев партии. Эту структуру уместно сравнить со структурой шведской рабочей социал-демократической партии: в ее местную секцию (arbetarekommun) может вступить и отдельный индивид, и объединение: практически - профсоюзы, кооперативы и т.д. Руководители секций избирались общим собранием всех членов, каким-либо образом входивших в партию, без особого представительства составляющих ее объединений: организация, таким образом, более прямая, чем британская лейбористская партия. С 1945 г. Рабочая партия стала еще более прямой: под давлением коммунистов от нее отделились профсоюзы, и она реорганизовалась в партию с индивидуальным членством, подобно другим континентальным социалистическим партиям. Однако и тогда ее новый устав предусматривал коллективное членство "экономических, социальных и культурных групп, решивших объединить свои усилия с партией": обеспечивать эту связь на различных уровнях должны были паритетные комиссии. Но на деле борьба, развернувшаяся тогда в стране против Леопольда III, способствовала новому сближению между партией и профсоюзами, объединенными с кооперативами и страховыми кассами, сплотившимися в рамках Национального комитета общего действия. Четко вырисовывается тенденция возврата к прежним структурам.

В 1921-1945 гг. бельгийская католическая партия дала пример непрямой структуры, отличной как от лейбористской, так и от рабочей партии. Сразу после войны 1914-1918 гг. развитие демо-христианских течений ослабило старую Федерацию католических обществ - пробуржуазную консервативную организацию, глубоко чуждую партии. В 1921 г. была осуществлена фундаментальная структурная реформа - с целью восстановить единство, хотя бы относительное, и дать больший простор "социальным" католикам и их организациям. Этой [c.52] реформой в основу партии были положены социальные standen, то есть штаты (в том смысле этого слова, который оно приобрело в дореволюционной Франции: например, в термине "Генеральные Штаты"). Под именем Католического союза отныне слились четыре базовые ассоциации: прежняя федерация католических обществ, представляющая консервативную буржуазию; Воеrепbond- Лига фламандских крестьян (которая была дополнена в 1931 г. Валлонским сельскохозяйственным альянсом); национальная Лига христианских рабочих, включающая рабочие профсоюзы, кооперативы и страховые кассы; и, наконец, федерация средних классов, объединяющая торговцев и ремесленников. Каждая из этих групп направила в Генеральный совет Католического союза по шесть представителей, которые по очереди там председательствовали. Влияние Совета было слабым: он не имел почти никаких полномочий, кроме права предложения и арбитража. Его основной функцией было достижение согласия между standen для формирования единых католических списков на выборах. То есть никакой реальной партийной общности не существовало - ни на уровне рядовых членов, ни на уровне руководства. Прямое вступление в партию было невозможно - только в тот или иной standen. Генеральный совет партии был всего лишь собранием выборных представителей standen, по крайней мере если судить по его примитивной форме. Однако постепенно он приобретал все большую самостоятельность: была учреждена должность постоянного председателя; в нем появились члены, не делегированные standen, и, наконец, он получил право принимать решения. Это были первые, пусть и небольшие, шаги к установлению прямой партийной общности на высшем уровне.

Бельгийский Католический союз 1921-1939 гг., о котором выше шла речь, можно сравнить с современной австрийской Народной партией. Он состоял из трех профессиональных объединений: одно - крестьянское (Bauernbund), второе - рабочих и служащих (Arbeiles und angstellten bund), и третье - средних классов (Wirtschaftbund). К ним присоединились другие ассоциации, например, Молодежное движение (Jungendbevegung), культурные, спортивные группы и т.д. Однако Bunden австрийской народной партии гораздо менее автономны, чем standen бельгийского Католического союза. Те были [c.53] объединены лишь сверху, общим руководством с весьма слабыми полномочиями и конфедеративной структурой. Эти же координировались на всех уровнях посредством сложных иерархических органов с весьма значительными прерогативами, и члены их - не просто представители каждого Bund. Возникает вопрос: не идет ли речь и подразделении единой политической общности на корпоративные секции вместо сплочения независимых организаций для совместного политического действия? Тогда этот случай ближе к партии прямой, чем к непрямой. Но такая интерпретация неточна: каждый Bund так же экономически и финансово самостоятелен, как и standen; точно так же он является и юридическим лицом. В парламентской группе народной партии можно четко выделить депутатов того или иного Bund (что не всегда возможно в отношении бельгийского Католического союза). Речь идет о партии хотя и непрямой, но с более усложненной и усовершенствованной организацией. [c.54]

Причины непрямой структуры

Прямые партии составляют правило, а непрямые - исключения: это означает, что первые распространены гораздо больше, чем вторые. Интересно выяснить, какие же факторы вынуждают партию принять непрямую структуру, вместо того чтобы следовать классическому пути прямых структур? Здесь трудно выявить какие-то общие схемы. Очень часто основную роль играют особые политические обстоятельства. Так, например, в Бельгии конфликт профсоюзов и социалистической партии, в итоге ограничивший ее непрямой характер, - это следствие влияния в 1945 г. В профсоюзах коммунистов, спровоцировавших их на создание автономной организации - FGTB (ВФТБ - Всеобщая конфедерация труда Бельгии). Во Франции же влияние коммунистов, наоборот, повлекло за собой раскол в профсоюзах, и новый, некоммунистический профсоюзный центр - CGTFO (ВКТ ФО - Всеобщая конфедерация труда - "Форс Увриер") оказался еще теснее связанным со старой социалистической партией, чем прежний. В Бельгии подобное же сближение профсоюзов и социалистической партии в 1950 г. было результатом конкретного политического события: [c.54] стоял вопрос о судьбе монархии. Объединенный комитет действия, направленный против Леопольда III, пережил это событие и превратился в инструмент постоянного сотрудничества. Ясно, что попытки вывести в данном случае какие-либо общие правила сталкиваются с немалыми трудностями.

Разумеется, доктринальные мотивы вероятно также сыграли здесь свою роль. Так, велико искушение связать непрямой характер некоторых католических партий с корпоративистскими доктринами христианской демократии, вдохновленными папскими энцикликами Rerum Novarum и Quadragesimo Anno. Это влияние столь же определенно прослеживается и на примере австрийской народной партии: корпоративистские доктрины до аншлюса действительно имели глубокое влияние в Австрии, где они выступали даже официальной организационной основой государства. Однако поспешные заключения, как всегда, были бы преждевременны. Большинство крупных современных социальных христианских партий, особенно во Франции, Германии и Италии, имеет прямую структуру. Вероятно, подражание социалистическим партиям и заимствование их методов сыграло более значительную роль, чем воздействие корпоративистских доктрин: все современные католические партии более или менее тесно связаны с христианскими профсоюзами, подобно тому как социалистические партии - со светскими.

Что касается социалистических партий, то существует еще более сильное искушение объяснить их непрямую структуру доктринальными соображениями. Возьмите марксистскую концепцию партии - носителя классовой политики. Разве не укладывается в это определение самым точным образом структура лейбористской партии? Но тот неоспоримый факт, что как раз лейбористы менее всех других социалистических партий связаны с учением Маркса, заставляет нас отказаться от такого объяснения. Непрямая структура, как правило, свойственна социалистическим партиям Скандинавии, где марксистская доктрина не играет заметной роли, тогда как латиноязычные партии (в особенности СФИО), где идеологические предпочтения доминируют, организованы по принципу прямого членства. Без сомнения, этому нужно дать прямо противоположное объяснение: структура лейбористской и подобных ей партий обусловлена их прагматической ориентацией; они стремятся к реформистской [c.55] деятельности и мало озабочены доктринальными проблемами. А вот прямая политическая структура СФИО и подобных ей партий действительно не может быть объяснена вне теоретических соображений. На самом деле не марксизм привел к профсоюзной структуре, а профсоюзная структура, спонтанно сложившись под влиянием реальных обстоятельств, отвергла марксизм, отдан предпочтение повседневным эффективным реформам, а не вечной озабоченности планами глобального переустройства общества. Куда больше, чем любые доктрины, на выбор непрямой структуры безусловно влияет национальный характер. Партии этого типа почти не встречаются в латиноязычных странах - только в скандинавских, англосаксонских, германских. В Бельгии, где обе главные партии в определенный период своей истории одновременно приняли непрямую организацию, она все же кажется более сильной во Фландрии, чем в Валлонии: не сказалось ли здесь влияние того мощного корпоративного инстинкта, немало следов которого можно обнаружить в истории фламандцев? Не меньшую роль играет, по-видимому, и избирательная система. Так, мы видим, что отсутствие всеобщего избирательного права, тормозя развитие социалистических партий в пользу профсоюзов и кооперативов, явно способствовало воздействию последних на структуру первых. А с другой стороны, голосование по партийным спискам, быть может, закрепило в Бельгии и Австрии федеративную организацию католических партий на базе штатов и бундов, позволяя каждому из них выбирать из общего списка тех, кого они сами туда делегировали; система же одномандатных округов повсюду вынуждала эти ветви партий объединяться вокруг единственного кандидата и тем побуждала к взаимному слиянию. К сожалению, все эти объяснения остаются фрагментарными, поверхностными и довольно гипотетическими.

Продолжим наш анализ, ограничившись только социалистическими партиями. В начале века имела место довольно острая борьба между лейбористскими партиями (с непрямой структурой) и собственно социалистическими (с прямой структурой). Часто оба типа сосуществовали в рамках одной и той же страны (например, в Австралии, Новой Зеландии, Бельгии, Англии): но социалистические партии обычно кончали тем, что исчезали, уступая место лейбористским. К тому же чисто [c.56] социалистические партии с прямой структурой зарождались сами по себе, а имеющиеся профсоюзы сохраняли автономность, поддерживая политические действия извне. Непрямая структура представляется здесь результатом того, что развитие профсоюзов предшествовало появлению партий; обратная ситуация, напротив, порождала прямую структуру. В конце XIX - начале XX века в некоторых странах в силу отсутствия всеобщего избирательного права (Бельгия и скандинавские государства) или особых условий избирательной борьбы (двухпартийная система в Англии) парламентское представительство пролетариата и его электоральное воздействие были совершенно невозможны, разве что на локальном уровне. Как следствие рабочее движение сперва развивалось на профессиональной почве, в форме профсоюзов или кооперативов, которые превратились в мощную и организованную силу еще до возникновения социалистических партий. Когда политическое развитие и избирательная реформа создали условия для появления социалистических партий, уже существовавшая профессиональная организация представляла для них готовую форму и вместе с тем- солидную опору; отсюда и тяготение к непрямой структуре. В этом убеждает пример Англии, где профсоюзы достигли значительной мощи к концу XIX века: в 1895 г. они насчитывали 1 500 000 членов, объединяя пятую часть всех взрослых рабочих. В это же самое время Независимая партия труда, основанная Кейр-Гарди, собирала на выборах лишь 45 000 голосов и благодаря двухпартийной системе не имела ни одного места в парламенте. Одна только профсоюзная организация могла в этих условиях создать мощную политическую партию, способную занять место между двумя политическими гигантами -либералами и консерваторами.

В Швеции и Бельгии отсутствие всеобщего избирательного права препятствовало политическому самовыражению рабочего класса с помощью партии. И, напротив, профсоюзная и кооперативная деятельность позволяла улучшать жизненные условия рабочих. Отсюда - развитость профсоюзов в Швеции и кооперативов- в Бельгии. В обеих странах в политической борьбе за всеобщее избирательное право использовалось профсоюзное оружие: забастовка (всеобщие забастовки 1891 и 1893 г. в Бельгии ; 1902 и 1908 г. - в Швеции). Социалистическая партия естественно была вынуждена [c.57] складываться на базе уже имеющихся классовых организаций и принять непрямую форму. Мы говорили выше о структуре рабочей партии Бельгии, базирующейся на кооперативах; в Швеции профсоюзы в 1898 г. приняли решение относительно обязательного присоединения к социал-демократической партии, что и придало ей характер, аналогичный партии лейбористов. Однако решение о необходимости специального заявления о вступлении, принятое в 1908 г., привело к тому, что численность партии упала со 112 000 до 60 000 (система contracting out установилась здесь только после этого).

Во Франции, напротив, всеобщее избирательное право позволяло рабочему классу участвовать в политической жизни в то время, когда развитие профсоюзного движения сдерживалось разного рода барьерами (законодательного и иного порядка), порожденными воспоминаниями о Коммуне. Рабочая партия была создана Жюлем Гедом в 1879 г.; Всеобщая конфедерация труда - только в 1902 г.: синдикалистская структура партии была попросту невозможна, потому что ее организация предшествовала возникновению профсоюзов. Когда же профсоюз появился, он оказался перед лицом уже могущественной к тому времени социалистической партии, которую он считал слишком парламентской, слишком доктринерской и слишком "буржуазной", но с которой он не мог соперничать, разве чти рискуя расколоть рабочий класс. Все это естественно ориентировало новую организацию на чисто профессиональную деятельность. В других странах, например, в Германии, партия достигла такой степени развития по сравнению с профсоюзами, что те приняли характер явно подчиненный, превратившись чуть ли не в инструмент партии. В Англии положение обратное: здесь партия выступает орудием профсоюзов. В Бельгии ситуация была почти такой же до 1945 г.: профсоюзы развивались в рамках партии как своего рода придаточный организм, а кооперативы послужили первым базовым элементом непрямой структуры.

Было бы заманчиво обобщить эти наблюдения и дать принципиальную социологическую схему: если профсоюзы и кооперативы родились раньше социалистической партии, для нее естественной была тенденция организовываться в их рамках, на базе непрямого участия; и, напротив, если партия была старше профсоюзов, она возникала классическим путем прямой структуры, а [c.58] складывающиеся профсоюзы тяготели либо к автономии, либо к подчинению партии - в зависимости от ее мощи в момент их появления. Однако придавать этому выводу форму абсолютного социологического закона было бы неверно. Если же рассматривать его как выражение общей тенденции, способной при взаимодействии со многими другими факторами смягчать или подавлять их действие, он выглядит вполне приемлемым в качестве объяснительного принципа. [c.59]

II. Базовые элементы

Партия - это не просто общность, но совокупность общностей, множество рассеянных по стране малых объединений (секций, комитетов, местных ассоциаций, etc.), связанных координационными институтами. Термин "базовые элементы" и означает эти исходные составные клетки партийного организма. Противоположность прямых и непрямых партий характеризует горизонтальный срез; понятие базового элемента - срез вертикальный. Каждое из корпоративных или профессиональных объединений, составляющих непрямую партию, само представляет собой совокупность базовых элементов: профсоюзов, кооперативов, крестьянских союзов, локальных лиг средних классов и т. д.; сами по себе они не имеют политического характера, а партия сверху донизу выглядит всего лишь их агломерацией. С другой стороны, не будем смешивать базовые элементы - эти материнские клетки партии, и так называемые придаточные организмы - институты, которые тяготеют к ней, существуют, так сказать, в ее силовом поле, и созданы либо для объединения сочувствующих, либо для усиления связей со своими собственными членами (молодежные движения, женские организации, спортивные лиги, культурные учреждения и т. д.). К тому же не всегда легко установить различие между ними и профессиональными и корпоративными общностями, союз которых образует непрямые партии: профсоюзы, например, выступают то как придаточные организмы (прямой партии), то как одна из ветвей самой партии (непрямой). И только всесторонний анализ партийной структуры в каждом конкретном случае позволяет дать правильную оценку. [c.59]

Базовые элементы любой партии представляют собой оригинальные структуры. Комитет французских радикал-социалистов, секция СФИО, комитеты и избирательные агенты американских партий, ячейки коммунистических партий, "фашии" итальянской фашистской партии - все эти институты коренным образом отличны друг от друга. Каждая партия имеет свою собственную структуру, которая почти не похожа на структуры других. И тем не менее можно выделить четыре крупных типа базовых элементов, к которым можно свести большую часть существующих партий: комитет, секция, ячейка и милиция (франц. milice - милиция, ополчение, армия, войско, военизированный отряд. - Прим. перев.). [c.60]

Комитет

Этот французский термин обозначает почти ту же реалию, которая в англосаксонской терминологии именуется caucus [2]. Комитет отличается прежде всего своим закрытым характером. Он невелик по численности и не стремится ее увеличить. Он не ведет никакой пропаганды с целью привлечь пополнение. Он, кстати, вообще не занимается членами партии в настоящем смысле этого слова, ибо комитет - это ограниченная и закрытая группа; в нее не может войти всякий, кто пожелает: вернее будет сказать, что сюда проникают лишь путем своего рода негласной кооптации или формального выдвижения. Несмотря на келейный характер, комитет тем не менее может располагать большой властью. Его сила - не в количестве членов, но в их качестве. Он представляет собой объединение нотаблей [3].

Комитет функционирует на довольно большой территории, которая обычно соответствует избирательному округу. Во Франции комитеты действуют в основном в рамках округа, который был основной политической единицей во времена Третьей республики. В Америке комитеты по-прежнему играют важную роль на уровне графств, где происходят выборы на главные административные посты, занимаемые посредством spoil system [4].

Активность комитета носит циклический характер: она достигает максимума в период выборов и значительно снижается в перерывах между ними. В итоге комитеты [c.60] имеют переходный характер: это не случайное объединение, созданное на одну избирательную кампанию и исчезающее вместе с ней; но все же это пока еще и не вполне постоянный институт, подобный современным партиям которые никогда не прекращают агитации и пропаганды.

Отметив эти общие черты, можно выделить несколько типов комитетов. Прежде всего, это комитеты "пряные" и "непрямые". Комитеты французских радикал-социалистов - хороший пример первого типа. Они объединяют нотаблей, избранных в силу их индивидуальных качеств, некого ореола, которым окружена их личность. Это влиятельные коммерсанты, средние деревенские собственники, нотариусы или врачи (сельские или из небольших городков), чиновники, профессора и преподаватели, адвокаты, etc. Никто из них формально не представляет какой-либо класс или социальную группу: они никем не уполномочены, но они - личности. Их отбор не основан на сколько-нибудь определенном критерии; это результат той особого рода кооптации, которую выше мы назвали молчаливой. Рассмотрим в противоположность этому комитет лейбористской партии в избирательном округе до введения индивидуального членства: он складывался из членов, избранных соответственно местными отделениями профессиональных союзов, профессиональных советов, социалистических обществ, кооперативных организаций и т. д. Базовый элемент лейбористской партии был образован собранием делегатов всех локальных базовых элементов каждой из общностей, объединение которых создавало партию: речь шла о комитете непрямом. Столь непохожий на комитет французских радикалов (прямого типа), он все же напоминает его в силу общих черт, которые мы только что отметили: каждый из членов лейбористского комитета тоже имеет характер нотабля, но не в силу своих выдающихся личных качеств, а благодаря определенным делегированным ему полномочиям. Эта особенность отражает переход от принципа традиционных элит, образующихся по принципу происхождения или путем естественного отбора, к принципу элит институциональных, то есть выдвинувшихся благодаря доверию организованных масс.

"Комитеты нотаблей" можно было бы противопоставить "комитетам техников", состоящим из людей, избранных отнюдь не благодаря их выдающимся человеческим [c.61] качествам, а прежде всего в силу знания ими технологии выборов; таковы комитеты американских партий. Однако эти "техники" встречаются не столько в самих комитетах, сколько на уровне избирательных агентов, представляющих комитет в более узких рамках, на местах: они-то и позволяют партии охватить своим влиянием всю страну, включая самые отдаленные районы. Во Франции эти комитеты, образованные на уровне округов, стремятся располагать агентами в каждой коммуне. В США комитеты, учрежденные на уровне графств или городов, координируют деятельность агентов комитетов избирательных округов - здесь приблизительно 3000 графств и 140000 округов. Избирательных агентов не следует смешивать с добровольными пропагандистами, которые помогают комитетам во время избирательных кампаний, например, kanvassers (англ. человек, вербующий сторонников перед выборами. - Прим. перев.) в Англии: они соответствуют французскому понятию "симпатизант" (франц. sympathisant - сочувствующий. - Прим. перев.), которое мы далее еще уточним; все они составляют элемент самой инфраструктуры партии.

Очень важно было бы дать детальный анализ роли и положения избирательных агентов. Они редко бывают настоящими функционерами комитета, получающими от него жалование и работающими на него все время. Но не являются они и чисто добровольными помощниками, подобно симпатизантам, о которых мы говорили выше. Обычно агенты занимают промежуточное положение, получая от партии некоторое материальное вознаграждение, но сохраняя также и свою частную профессию, что дает им известную независимость. Однако в США агентов иногда целиком содержит партия, прямо или завуалированно (закрепляя за ними какой-нибудь административный пост, более или менее фиктивный, что позволяет им работать на партию). Особое место в когорте избирательных агентов занимают торговцы спиртным. Какая площадка более удобна для политической пропаганды, чем бар, таверна или паб, куда приходят отдохнуть, встряхнуться, где всегда можно найти компанию и свободно потолковать? И кто же лучше хозяина может направлять подобные дискуссии и таким образом ненавязчиво распространять нужные идеи? Немного психологии - и этот человек способен оказать немалое воздействие: партии знают, кто может привлечь [c.62] к ним людей. Бистро становится Агорой [5] современных демократий...

Комитеты представляют архаический тип структуры политических партий. Они являются обычной организационной единицей партий в эпоху господства цензового избирательного права или в тот период, когда система всеобщего избирательного права еще делает свои первые шаги. Комитеты (за исключением непрямых) объединяют традиционные социальные элиты: их состав, как и их структура, несет на себе печать буржуазного и мелкобуржуазного влияния (слабость коллективной организации, преобладание индивидуалистических соображений). Говоря языком марксизма, комитеты суть типичное политическое выражение класса буржуазии. В конце XIX века в Европе можно было бы выделить (несколько схематизируя) два типа комитетов: одни, представляющие консервативные партии, включали аристократов, крупных промышленников, банкиров и даже влиятельных духовных лиц; другие - либеральные и радикальные (во французском значении этих терминов) - состояли из коммерсантов и средних предпринимателей, функционеров, профессоров, адвокатов, журналистов, писателей.

Вообще говоря, партии цензовых режимов XIX века есть не что иное, как федерации комитетов. Преемственность этих комитетов по отношению к избирательным комитетам предысторических партий очевидна. Стоило отойти от традиции создавать последние на каждых выборах по принципу ad hominem (лат. - от человека. - Прим. перев.), как они пережили выборы и достигли относительного постоянства, став комитетами партий в собственном смысле слова. И не всегда легко бывает определить, где заканчиваются одни и начинаются другие.

Введение всеобщего избирательного права не повлекло за собой немедленного исчезновения системы комитетов во всех странах. Поскольку народные массы не могли создать собственных организаций (профсоюзных или политических), они действовали в прежних рамках. Комитеты же искали средства влияния на них, главным образом умножая количество избирательных агентов. Это выливалось в стремление (иногда бессознательное) навязать народным массам прежние структуры, чтобы, невзирая на всеобщее избирательное право, сохранить их пассивную роль и тем ограничить его политические следствия. Конечным итогом использования приемов, непосредственно [c.63] рассчитанных на привлечение масс (напри мер, система секций), часто оказывался упадок комитетов.

Но не это главное. Сначала система непрямых комитетов омолодила старую организацию партии и позволила ей неплохо приспособиться к новой социальной структуре. Заменив буржуазных нотаблей, пользовавшихся привилегией происхождения или собственности, представителями рабочих, профсоюзных или кооперативных организаций, она позволила создать в рамках комитетов действительно народные, по-настоящему массовые партии, такие, как британская лейбористская, например. Нужно признать, однако, что сами эти рамки значительно изменились: различие структур старых английских консервативных или либеральных комитетов и лейбористских комитетов огромно; непрямые комитеты имеют характер, явно отличный от комитетов классического типа. Несмотря на развитие демократии, комитет всегда занимал весьма значительное место в современной структуре политических партий. Можно назвать в качестве примера правые партии в большинстве стран мира; особый случай в этом отношении - американские партии. Для первых это вполне естественно. Буржуазию, которую они представляют, всегда отпугивает регламентация и коллективное действие, которые предполагают секции и ячейки. Она стоит за признание традиционных элит, возникающих благодаря происхождению или свободной конкуренции. И естественно, что она всегда обретает свое политическое выражение в рамках комитетов. Это, кстати, одинаково характерно и для консервативной крупной, и для мелкой буржуазии - либеральной и прогрессистской в начале века, но имеющей тенденцию постепенно подстраиваться к крупной. Фактически, английские консерваторы, скандинавские либеральные и консервативные партии, французские правые и радикалы всегда были организованы на базе комитетов. Иные из них тщетно пытались освоить секции, не соответствовавшие их социальной инфраструктуре.

В обеих больших партиях США, насколько их можно сравнить с европейскими, дело обстоит точно так же. Правда, это сравнение во многих отношениях некорректно. Американские партии прежде всего - избирательные машины, которые обеспечивают выдвижение кандидатов на всякого рода предварительных выборах, [c.64] официально организуемых по законам соответствующих штатов о съездах или "праймериз", и в этом смысле они представляют собой совершенно оригинальные организмы. С другой стороны, они не носят характера идеологических группировок или классовых общностей: каждая из них объединяет людей самых различных взглядов и весьма различного социального положения на всей огромной территории США. Речь идет в основном о технологических командах специалистов по завоеванию голосов и административных постов, распределяемых посредством spoil system. Эти технологи, кстати, зачастую взаимозаменяемы: captaines порой ставят свою компетентность на службу соперничающей партии так же просто, как инженер сменяет хозяина. Но все это не чуждо и европейским партиям, имеющиеся различия касаются скорее методов, нежели целей. А с другой стороны, и у американских партий мы обнаружим черты политических и парламентских приемов, характерных для их собратьев в Старом Свете: здесь нет абсолютной противоположности, сравнение в известной мере остается возможным.

Американские партии с некоторыми оговорками можно считать базирующимися на основе комитетов. Следовало бы к тому же отличать комитеты, входящие в официальную иерархию, начиная от комитетов графств, городских районов или городов - и гак вплоть до Национального комитета, и комитеты официозные, негласно создаваемые боссами и машинами. Это по-прежнему небольшие группы нотаблей, личное влияние которых несопоставимо с их числом, и эти нотабли включены в машину по принципу все той же классической системы прямых комитетов. Тот факт, что эти нотабли часто принадлежат к особой породе профессиональных политиков, ничего не меняет. Таким образом, американские партии в целом имеют весьма архаичную структуру. Несмотря на развитие института избирательных агентов и технологический характер комитетов, они, тем не менее, не выходят за пределы старых политических рамок буржуазной демократии. Объяснение этого феномена заслуживало бы стать предметом особого изучения. Проблема состоит не в том, почему американские партии не заменили комитеты секциями или ячейками - как показывает опыт, сегодня во всем мире очень немногие партии трансформируют свои структуры в этом направлении: [c.65] старые европейские партии остаются верны комитетам точно так же, как и их заокеанские собратья. Подлинная проблема состоит в том, чтобы объяснить: почему всеобщее избирательное право и выход масс на арену политической жизни не привели здесь к формированию левых партий современного типа? Отсутствие в Америке крупной социалистической партии объясняют отсутствием классового сознания у американского рабочего, его глубоким индивидуализмом - его, как сказал бы Ленин, "мелкобуржуазным характером". Архаичная структура американских партий кажется, таким образом, следствием принципиального консерватизма американской политики (в европейском смысле слова). Обе большие американские партии по существу расположились бы справа или в центре, следуя европейской парламентской географии; а тот факт, что они все еще основываются на комитетах, вполне соответствует общей тенденции, о которой мы говорили выше. [c.66]

Секция

Уже сам термин "секция" обозначает базовый элемент, гораздо менее децентрализованный, чем комитет: секция (отделение) - не что иное, как часть целого, ее самостоятельное существование немыслимо; напротив, сам термин "комитет" указывает на автономную реальность, которая может существовать изолированно. На практике видно, что партии, основанные на секциях, более централизованны, чем те, базовым элементом которых является комитет. Но глубокой оригинальностью отмечен не только способ интеграции секций в единое целое, но и сама их структура. В этом смысле можно было бы дать определение секции, просто черта за чертой противопоставляя ее комитету. Характерная особенность комитета - келейность, секции - широта охвата: она стремится привлечь сторонников, умножить их число, увеличить свой состав; секция не пренебрегает качеством, но количество заботит ее прежде всего. Комитет представляет собой закрытую группу, куда входят только путем кооптации или делегирования - секция широко открыта. Практически, чтобы в нее войти, достаточно этого пожелать. Разумеется, большинство партий устанавливает правила приема, определяет условия [c.66] вступления, как мы это далее увидим; но эти правила в основном существуют теоретически, по крайней мере при системе секций (это меньше касается системы ячеек). Комитет объединяет только нотаблей, выдвинувшихся в силу их влиятельности - секция обращает свой призыв к массам.

Секция ищет путей контакта с массами, вот почему ее территориальная база часто более ограничена, чем у комитета. Во Франции, например, комитеты чаще всего функционируют на уровне округа; секции учреждаются в рамках коммуны. В больших городах они имеют тенденцию разрастаться даже за счет кварталов. Некоторые партии (но не все) допускают в секциях и более мелкие подразделения, что позволяет надежнее охватывать членов партии: это "блоки" и "дома" немецкой и австрийской социалистических партий, "группы" французской социалистической партии. Однако можно отметить некоторое недоверие к слишком мелким подразделениям, порождающим соперничество и анархию: так, устав французской социалистической партии, унифицированный в 1905 г., утверждал примат секции над группой, лишая последнюю всякой автономии с целью противодействовать раздорам между группками, которые так ослабляли прежние социалистические партии. Наконец, постоянство секций противостоит периодичности деятельности комитета. За исключением выборной кампании, комитет пребывает в состоянии спячки, его собрания эпизодичны и малоплодотворны. И напротив, активность секций, исключительно высокая в период выборов, остается значительной и регулярной и в интервале между ними. Секции социалистов собираются раз в месяц или даже каждые 15 дней. И сами их собрания носят иной, чем у комитетов, характер: речь идет не только об избирательной тактике, но и о политическом воспитании. Партийные ораторы приходят сюда для обсуждения с членами секций самых различных проблем; за докладом обычно следует дискуссия. Конечно, как показывает опыт, эти дискуссии имеют обыкновение уклоняться в сторону незначительных местных и избирательных вопросов; но партии обычно прилагают достойные усилия, чтобы противодействовать этому и отводить основное время дебатам о доктрине и темам, вызывающим общий интерес.

Поскольку секция представляет собой более многочисленную группу, чем комитет, она обладает и более [c.67] совершенной внутренней организацией. В комитете иерархия весьма элементарна: обычно там обозначена личная роль шефа - и только. Эта роль иногда оказывается решающей: в США комитет - зачастую всего лишь окружение босса. Иногда есть функции и официальные титулы: председатель, вице-председатель, казначей, секретарь, архивист. Но речь вовсе не идет о строгом распределении обязанностей; это скорее почетные знаки отличия (титул председателя пользуется особым престижем). В секции же иерархия более определенна и распределение обязанностей более четкое. Имеется бюро, организованное для руководства объединением членов; под этим понимается, как минимум, секретарь, обеспечивающий созыв и определение повестки дня, и казначей, который ведает сбором членских взносов. Бюро регулярно обновляется с помощью выборов, как мы далее увидим.

Секции - это изобретение социалистов. Создававшиеся с чисто политическими целями и на основе прямой структуры, социалистические партии естественно избрали ее в качестве базового элемента своей деятельности. Некоторые непрямые социалистические партии также приняли ее: например в Бельгии инициативная группа Рабочей партии была сперва местной рабочей Лигой, объединившей членов профсоюза, страховых касс, кооператоров; многие из них входили одновременно в несколько организаций. Это умеренный вариант непрямой структуры, он близок к прямой партии, располагающей множеством придаточных организмов, призванных усилить охват приверженцев. Выбор секции для социалистических партий стал совершенно естественным. Ведь они были первыми, кто преследовал цель организовать массы, воспитать их в политическом отношении и выделить из их среды новые - народные - элиты. Секции соответствовали всем трем этим требованиям. По отношению к комитету - органу политического самовыражения буржуазии - они возникли как естественная форма политического самовыражения масс. Однако и в массе отнюдь не все принимали идею социализма, и различные буржуазные партии попытались привлечь этот контингент к себе, действуя теми же самыми методами, которые принесли успех рабочим партиям. Во многих странах партии центра и даже правые именно таким образом трансформировали свою структуру, заменив комитеты секциями в [c.68] качестве базового элемента. Почти все новые партии, а равно и многие старью, последовали этой тактике - интересный пример заимствования структур.

Однако результаты такого заимствования ограничены. В большинстве консервативных и центристских партий, принявших систему секций, последняя существовала больше в теории, чем на практике. Периодичность сборов, как правило, была низкой (общее собрание один раз в год, по уставу христианско-социалистической партии Бельгии, например; в то же время из 677 секций, существовавших в Валлонии в 1948 г., 233 собирались даже не каждый месяц)1. Регистрация членов и регулярность уплаты взносов никак не контролировались: так что кроме бюро и небольшого ядра активистов, никто точно не знал, что же делает остальная часть секции. Это ядро нередко значительно сокращалось, так как отсутствие на собрании строго каралось (существовала целая шкала наказаний); фактически собрания секций иногда не очень-то отличаются от заседаний комитета, если говорить о количестве присутствующих. Настоящий базовый элемент партии - это по существу бюро секции, которое регулярно собирается и обеспечивает повседневное функционирование партии. Так называемое бюро - не что иное, как комитет несколько специфического типа, а под видом секции вообще продолжает здравствовать чуть изменивший свою форму, несколько омолодившийся добрый старый комитет. Руководители партий обычно сетуют на такое положение дел, вместе с тем осознавая, что оно неизбежно, поскольку связано с социальной инфраструктурой данного образования. Буржуазия - будь то мелкая, средняя или крупная - мало ценит коллективное действие, зато считает вполне удовлетворительной (кстати совершенно напрасно) свою политическую просвещенность и не видит необходимости в знаниях, которые можно почерпнуть на собраниях секции; в самой этой среде с трудом можно найти преданных делу руководителей, которые могли бы сделать собрания интересными; ее нравы и привычки доставляют ей совсем иные развлечения, чем эти маленькие политические кружки, столь ценимые рабочим классом; у нее есть другие способы утвердить свою социальную значимость, и она всегда сохраняет известное пренебрежение к политике, тогда как [c.69] народные массы, напротив, видят в ней средство восхождения. Мотивы иного рода порождают подобные же настроения и в среде крестьян, так что система секций соответствует в основном менталитету рабочих. Все это хорошо известно, соответствующие положения социальной психологии стали уже общим местом - варьируются лишь проявления в зависимости от страны, расы, традиций. Но печать общей ориентации обнаруживается, кажется, повсеместно.

Тем не менее заимствование системы секций консервативными и центристскими партиями представляет значительный социологический интерес. Если ее берут на вооружение исключительно из соображений повышения эффективности политического действия, которое она обещает, и расчета на то, что таким путем можно будет привлечь в свои ряды более или менее значительную часть рабочего класса, это означает, что самым глубоким мотивом такого заимствования оказывается желание демократизировать партию, придать ей структуру, более созвучную политическим доктринам времени. Комитет - структура, без сомнения, недемократичная (кроме непрямой его формы, которая и ныне продолжает оставаться исключением): эта малая закрытая группа, состоящая из нотаблей, наполовину кооптированных, носит явно олигархический характер. И напротив: всем открытая секция, руководители которой избраны ее членами (по крайней мере, теоретически), соответствует требованиям политической демократии. Таким образом, секция представляет собой легитимную - в социологическом смысле термина - структуру партии: институт, который отвечает господствующим доктринам эпохи, наиболее распространенным верованиям и представлениям о природе и форме власти, безусловно легитимен. Заимствование секции консервативными партиями имеет тот же смысл, что и принятие всеобщего избирательного права и парламентского режима непросвещенными и феодальными нациями: жертвоприношение идеям века, дань, которую порок платит добродетели (если считать добродетелью ортодоксию, а пороком - инакомыслие). Большого практического значения оно не имело, ибо недостаточно одних доктрин, чтобы гарантировать функционирование институтов, если последние не приспособлены к социальной инфраструктуре, которая их поддерживает. [c.70]

За исключением социалистов, одни только католические партии и партии фашистского толка смогли заставить секцию реально жить, как это подтверждает наш предшествующий анализ. Средний класс в силу самой своей природы психологически отторгает такую организацию, как секция, - но он вынужден был сделать этот политический выбор. Католиков подтолкнула к нему религиозная вера, фашистов - мистика национализма. Эти два типа партий, кстати сказать, уже в силу самого характера их доктрин выходят далеко за границы классов, и обычно им удается привлечь в свои ряды более или менее значительные массы рабочих. Дальнейшие исследования, без сомнения, показали бы, что секции с преобладанием в них рабочих функционируют лучше, чем те, где большинство составляют буржуа или крестьяне. Анализ истории социалистических партий, вероятно, подтвердил бы эти предположения. Ныне там заметна прогрессирующая деградация системы секций, которая идет рука об руку с их прогрессирующим обуржуазиванием. Было бы интересно подготовить серию монографий по истории социалистической секции - от ее возникновения и до наших дней (к сожалению, архивы редко сохранены и еще реже отличаются полнотой). Можно было бы с уверенностью констатировать, что активность секции сегодня значительно ниже, чем в "героический" период 1900- 1914 гг. Это снижение энергии, вероятно, соответствует эволюции социальной структуры секции: ведь она постепенно утрачивала свой чисто рабочий характер. Сейчас в большинстве социалистических партий "пролетарские" секции выглядят гораздо более жизнеспособными, чем секции "буржуазные" или смешанные. [c.71]

Ячейка

Две главные черты отличают ячейку от секции: база объединения и количественный состав. Как и комитет, секция строится на местной основе, несколько более узкой, правда, но всегда географически определенной. Ячейка же формируется по профессиональному принципу: она объединяет членов партии по месту работы. Так, различают ячейки заводов, мастерских, магазинов, бюро, администрации. Место жительства членов ячейки не имеет значения: в больших городах, где много предприятий, [c.71] использующих живущих в предместьях рабочих, члены одной и той же ячейки могут дать по этому признаку достаточно большой разброс. Особенно это характерно для ячеек, складывающихся в каких-либо особых обстоятельствах: например, "бортовые ячейки ", которые объединяют моряков одного судна. В то же время наряду с производственными в силу необходимости существуют и локальные ячейки. Это либо объединение изолированных рабочих (в коммунистических партиях нужны всего три члена партии на предприятии, чтобы учредить ячейку), либо группы членов партии, которые работают индивидуально: ремесленники, врачи, адвокаты, коммерсанты и промышленники, фермеры. Такие ячейки в силу своей определенной географической привязки сходны с секциями. Но их база гораздо уже: это не коммуны, а деревни и поселки, кварталы, улицы, жилые дома (в городах с большим скоплением населения). Но подобного рода ячейки всегда носят вспомогательный характер: настоящая ячейка - это ячейка производственная, объединяющая членов партии по месту работы.

Количественно ячейка гораздо меньше секции. В среднем населенном пункте численность секции обычно превышает сотню членов, но нередко в ней насчитывается несколько сот и даже тысяч членов. Ячейка же никогда не должна достигать сотни: "Мы не без удивления обнаружили, что некоторые наши ячейки превышают сотню членов; излишне доказывать, что в таких ячейках невозможно успешное действие", - говорил Леон Мовэ в своем докладе по организационным проблемам на съезде Коммунистической партии Франции в 1945 г. И несколько далее уточнил: "У нас есть ячейки в 15-20 человек, которые делают втрое больше, чем те, где 50-60"2. Таким образом, оптимальная численность ячейки - 15-20 членов. В то же время устав компартии не фиксирует никакого определенного потолка, и дело не только в количестве членов, но и в необходимости дополнительного подбора руководителей. Чтобы разделить слишком большую ячейку, нужно найти еще одного секретаря, способного выполнять свои функции. Г-н Леон Мовэ очень хорошо разъяснил это, заявив в том же докладе: "Как только сложились условия, чтобы создать два [c.72] руководства, нужно децентрализовать (то есть разделить) слишком разбухшие ячейки".

Сама природа и размеры ячейки обеспечивают ей гораздо большую - по сравнению с секцией - власть над ее членами. Речь идет, прежде всего, о группе абсолютно стабильной, поскольку она образуется прямо на месте работы, где ежедневно встречаются члены партии. Даже помимо собственно собраний контакт их постоянен. На входе и выходе с предприятия секретарь может легко распространить пароль, распределить поручения, проконтролировать деятельность каждого. Активность ячейки обратно пропорциональна ее средней численности: в секциях, состоящих из сотен людей, руководители не могут лично знать каждого, а тем более поддерживать Прямой контакт со всеми. В ячейке же в 15-20 человек это не представляет особых трудностей. Сказывается и то, что члены ячейки хорошо знают друг друга и партийная солидарность здесь сильнее.

Профессиональный принцип предпочтительнее еще и потому, что создает конкретную и непосредственную базу для работы: проблемы предприятия, условия труда, оплаты - превосходный отправной пункт для солидного политического воспитания. Конечно, здесь таится и некоторая опасность: ячейка может целиком погрязнуть в профессиональных заботах и забыть вопросы чисто политические это значит, что она выполняла бы обычную работу профсоюза. Такой "экономический" уклон представляет постоянное искушение: читая организационные отчеты съездам компартии, видишь, как много требуется усилий, чтобы помешать ячейкам впасть в этот соблазн3. Но в той мере, в какой удается избежать данной опасности, какая же замечательная база создается для политического воспитания масс! Главная трудность здесь - неминуемое расхождение между принципами и их повседневным воплощением. Если нести в народные массы глобальные идеи, даже самые привлекательные, но не уметь показать их непосредственные жизненные следствия, массы быстро разочаруются. Для них политика - не роскошь, как для большинства буржуа, которые любят идеи ради идей, особенно в латиноязычных странах. Но локальное объединение типа секции мало [c.73] благоприятствует слиянию принципов и повседневных результатов: глобальная политика напрямую слабо связана с устройством канализации, ремонтом проселочных дорог или урегулированием личных неурядиц. Зато она имеет самую тесную связь с ростом зарплаты, стабильностью занятости, условиями труда, организацией предприятия. Эта связь становится еще более тесной, когда партия исповедует марксистскую доктрину, согласно которой политика есть лишь надстройка над экономикой. А если партия прилагает постоянные усилия, чтобы связать каждое отдельное требование с общими принципами, каждую специфическую проблему - со всем комплексом своей политики, чтобы найти в рамках своей доктрины место для любого частного вопроса, она даст своим членам закалку такой прочности, которой нет равных; она будет иметь над ними совершенно исключительную власть.

Разумеется, пределы нашего анализа ограничены. Он верен главным образом для рабочих партий; в других ячейка скорее ослабит политическое воспитание и привязанность к организации; во всяком случае, она их не усилит. В рабочем менталитете (по крайней мере в Европе) условия труда и профессиональной деятельности принято считать результатом коллективной активности, политической по своей природе - ведь реально их улучшение достигалось именно путем коллективного, обычно политического действия. Буржуазия же, средние классы, крестьянство, напротив, склонны считать работу и профессиональную жизнь частным делом, поскольку для них успех, продвижение наверх связаны, главным образом, с индивидуальными, личными усилиями (американские рабочие, кстати, разделяют эту точку зрения); экономическое развитие, которое явно толкает к "дирижизму" [6], не изменило сколько-нибудь заметно этих настроений - именно поэтому средние классы и крестьянство и не приемлют дирижизма. Для самих рабочих партий проблемы труда - не единственная база политической жизни. В игре участвуют и многие другие факторы, и особенно - страсти, мистика веры. Как бы то ни было, принцип ячейки остается очень устойчивым, тем более что он позволяет (например, при помощи политической забастовки, организованной либо непосредственно партийной ячейкой, либо под прикрытием профсоюза) перевести на уровень предприятия политические проблемы, внешне весьма далекие от производственной жизни. [c.74]

Наконец, отметим, что ячейка идеально подходит для подпольной деятельности. Секция к ней мало пригодна, так как здесь тайное действие сталкивается с неразрешимыми трудностями: возьмите, к примеру, оповещение каждого члена или назначение места сбора. В ячейках эти трудности легко преодолимы: ее члены встречаются каждый день на месте работы, им очень просто контактировать в любой момент, и почти никогда нет необходимости собираться всей группой. Можно без труда передать пароль, провести короткие тайные совещания при входе и выходе с предприятия - достаточно только увеличить количество ячеек, уменьшив численность каждой. Эта приспособленность ячейки к подпольной работе совершенно естественна, ибо она была создана именно для такого рода деятельности. Ячейки существовали, например, на русских заводах до 1917 г. - маленькие кружки, преследуемые полицией, которые ценой огромного риска вели революционную пропаганду. Вместе с тайными кружками интеллектуалов именно они составили фундамент русской социал-демократической партии. Когда фракция большевиков пришла к власти и была преобразована в коммунистическую партию, она сохранила ячейку, которая представляла собой превосходную базу для организации и воспитания пролетариата.

Секции были детищем социалистов, ячейки - изобретением коммунистов. Точнее, они были изобретением партии русских коммунистов, которое III Интернационал навязал затем всем коммунистическим партиям мира резолюцией от 21 января 1924 г.: "Центр тяжести политической организационной работы должен быть перенесен в ячейки". Эта установка осуществлялась не без труда. Особенно во Франции, где коммунистическая партия, образовавшаяся в 1920 г. путем раскола и выхода из социалистической, сохранила ее организационный принцип, то есть секцию, и где рядовые коммунисты оказывали новой системе известное сопротивление. Нужно напомнить, что разделение существующих секций, перегруппировка их членов в рамках предприятий, подбор значительного числа ответственных за вновь возникшие организмы поставили новую партию перед большими проблемами, которые трудно было решить без ошибок в деталях. Положение усугублялось еще и стремительностью преобразований (их предписывалось закончить в апреле 1925 г.). Интересные соображения по этому поводу [c.75] можно найти в докладе Мориса Тореза Лилльскому съезду ФКП (1926).

В отличие от секции, ячейка не стала объектом подражания, тем более подражания успешного. Большинство несоциалистических партий сложились, возникли, организовавшись на базе секций, - одни только коммунистические создавались на основе ячеек (нужно, правда, отметить развитие ячеек в некоторых фашистских партиях; см. далее) Этот феномен стоит прокомментировать. Понятно, что "буржуазные" партии плохо вписываются в организационные рамки производственной ячейки: на их базе невозможно сгруппировать коммерсантов, промышленников, врачей, сельских собственников. Ячейки могут объединять только служащих, чиновников, инженеров, но они всегда составляют лишь очень малую часть всей партии. Однако этот аргумент не объясняет, почему бы социалистическим партиям не принять на вооружение структуру, более эффективную в организационном отношении, чем секция? Решающей причиной, несомненно, выступает сопротивление профсоюзов: они увидели в производственной ячейке опасного соперника. В непрямых социалистических партиях вопрос о них даже не мог быть поставлен. А в других он получил бы отрицательный ответ в силу их фактической связанности с профсоюзным движением. Напомним, что в 30-е годы, когда ячейка как раз начала ярко проявлять свою эффективность, социалисты почти во всех странах имели поддержку большинства членов крупных профсоюзных центров. Для коммунистов профсоюзы были осаждаемой крепостью, в борьбе против которой ячейки служили хорошим оружием. Для социалистов же профсоюзы выступали оборонительным сооружением: они желали бы только устранить все то, что грозило их ослабить.

С другой стороны, значительную роль сыграли, конечно, настроения коммунистов. Сопротивление реорганизации коммунистической партии в 1924-1925 гг., по-видимому, доказывает, что массы предпочитали старый принцип секций новой системе. Здесь, очевидно, нужно принять в расчет власть устоявшихся привычек и приверженность традициям. Однако сопротивление ячейкам было куда более сильным, чем обычное неприятие новшеств. Сегодня, когда эта система существует в коммунистических партиях уже 25 лет, среди их членов отмечается тенденция к предпочтению локальных ячеек [c.76] производственным. На последних съездах партии во Франции, особенно в 1950 г., этот феномен неоднократно подчеркивался, и руководители компартии упорно настаивали на фундаментальном характере производственной ячейки. "Это вопрос величайшего политического значения, он касается самой концепции нашей партии", - подчеркнул Морис Торез4. А.Лекёр в своем организационном докладе связал это охлаждение к производственным ячейкам с ложной ориентацией тех из них, которые замыкаются в чисто профессиональных требованиях и принижают политические проблемы. И все же напрашивается вопрос: так ли уж удовлетворительно это объяснение, и действительно ли предпочтение локальных объединений, то есть секций, не имеет более глубоких причин? Что работа секций (или локальных ячеек) менее эффективна, это несомненно. Но ведь многие примыкают к партии не только из-за работы: они ищут в ней отвлечения от повседневных забот, расширения своего горизонта,- "дивертисмента" (франц. divertissement - развлечение, увеселение, отвлечение; театр, дивертисмент, вставной развлекательный номер. - Прим. перев.), как сказал бы Паскаль. С этой точки зрения собрания секций с их более широкими рамками, возможностью встреч с людьми из другой среды, докладами, дискуссиями, да и просто "говорильней" на местные темы обладают куда большей привлекательностью, чем собрания ячеек. Система ячеек может сложиться и поддерживаться только за счет постоянных усилий из центра. На такое усилие способна компартия, где власть руководства огромна; оно не по силам социалистическим партиям, более децентрализованным и менее дисциплинированным.

Говорят, что система секций закономерна для партии, которая организует народные массы, что она естественна - в отличие от искусственной, то есть требующей для своего поддержания постоянного напряжения, системы ячеек. Не стоило бы преувеличивать ни этой противоположности, ни трудностей выживания партий на производственной базе. Жизнеспособность ее французская компартия, может быть, особо подчеркнула сегодня тем фактом, что самый могущественный профсоюзный центр Франции ВКТ (Всеобщая конфедерация труда) напрямую подчинен [c.77] ФКП. Когда главные профсоюзы идут за социалистами, коммунистическая ячейка имеет четкую основную задачу: война против них, выдвижение более высоких требований в борьбе за жизненные права трудящихся, - словом, подрыв профсоюзов изнутри. И наоборот, когда профсоюзы идут в фарватере компартии, возникает опасность дублирования их деятельности в работе ячейки. Вместе с тем заметно, что значение производственных ячеек ощутимо снизилось в ФКП в 1945 г. по сравнению с предвоенным периодом (см. табл. 2 и 3). Этот феномен отчасти объясняется изменением социальной структуры, нарушением ее пропорций за счет большего притока представителей средних классов и крестьянства по сравнению с рабочим классом (см. табл. 4). Но это не единственная причина: в 1944 г. численность производственных ячеек была ниже, чем в 1937, в то время как численность рабочих-коммунистов увеличилась. После 1946 г. доля рабочих в партии как будто возросла, тогда как число ячеек на предприятиях снизилось. Доклад, представленный А.Лекёром съезду ФКП в 1950 г., не содержит общих цифр, но там приводится несколько характерных фактов, по поводу которых он замечает: "Речь идет не об отдельных случаях, а о примерах, которые вписываются в общую тенденцию"5. Таким образом, сохранение в силе положения о производственной ячейке в качестве базового элемента партии, по-видимому, сталкивается с известными трудностями, которые руководители партии стремятся преодолеть, поскольку они считают эту систему более эффективной по сравнению с секционной.

По отношению к рабочим партиям это, конечно, обоснованно. Секция организует людей, если так можно выразиться, небрежно, поверхностно, от случая к случаю. Ячейка же, напротив, в силу своих параметров и стабильности обеспечивает регулярный, тесный, основательный охват. Что работа в ячейке отталкивает многих сторонников партии, которые предпочитают ей "говорильню" секций, - это несомненно; но это как раз наименее зрелые, наименее искренние и наименее надежные ее члены. Другие же, напротив, видят в ячейке точный и надежный инструмент оперативного действия, и в то же время - своего рода центр воспитания. Производственный принцип, несомненно, составляет один из элементов силы [c.78] коммунистической партии. Но нельзя не отметить, что это имеет своей оборотной стороной известное смещение центра политической деятельности. Комитет по самой своей сущности - организм электоральный и парламентский, средство для завоевания избирателей и давления на избранных: он позволяет организовать выборы и наладить контакт граждан с их депутатом. В секции эти качества уже ощутимо ослаблены. Ее собрания дают возможность просвещения членов партии; она ставит задачу не только добиваться успехов на выборах, но и давать своим членам политическое воспитание, и таким образом формирует элиту, непосредственно вышедшую из народа и способную действовать от его имени. Но при всем том электоральные и парламентские функции и здесь остаются преобладающими. В ячейке же они, напротив, становятся совершенно второстепенными. И по своим рамкам, и по своим масштабам ячейка - это инструмент, не приспособленный для избирательной борьбы: она не совпадает с округом или какой-либо частью округа; она задумана для действия внутри предприятия, но не для участия в политическом волеизъявлении. Конечно, ячейки можно использовать в агитационной работе во время избирательных компаний, но довольно сложным и окольным путем: они должны направляться какими-то другими органами.

Выбор ячейки в качестве организационной основы партии влечет за собой глубокую эволюцию самого понятия политической партии. Орган, предназначенный для завоевания голосов, связи с избранными, поддержания контакта между ними и избирателями превращается в инструмент агитации, пропаганды, организации масс и возможно - подпольного действия, для которого выборы и парламентские дебаты всего лишь одно из многих средств борьбы, и притом средство второстепенное. Не будет излишним подчеркнуть смысл подобной трансформации: она означает разрыв с существующим политическим режимом и органами, которые он создал для обеспечения своего функционирования. Становление всеобщего избирательного права и парламентской демократии породило политические партии; но эволюция этих партий придала некоторым из них структуру, способную устранить и выборы, и сам парламент. Система ячеек - только начальный элемент данного феномена: он включает и куда более серьезные. [c.79]

Милиция

Разрыв с электоральным и парламентским действием еще более очевиден у тех политических партий, которые взяли в качестве базового элемента милицию - род внутренней армии, члены которой организованы по-военному, подчинены той же дисциплин и получают ту же подготовку, что и солдаты. Они одеты в униформу со знаками различия, умеют, как солдаты, маршировать под музыку и со знаменами впереди; они способны повергнуть противника и оружием, и средствами психического давления. Но члены этих отрядов остаются гражданскими лицами; за некоторым исключением, они не мобилизованы и не находятся на содержании организации, их просто вызывают на сборы и регулярные тренировки. Они должны быть всегда готовы предоставить себя в распоряжение своих вождей. Среди них обычно выделяют две категории: одни составляют подобие активной армии, а другие - только резерв. Например, в СА, гитлеровских штурмовых отрядах, активная категория созывалась три-четыре раза в неделю и почти каждое воскресенье для пропагандистских маршей или охраны политических собраний; милиционеры старше 35 лет или те, кого отвлекали профессиональные обязанности, были сгруппированы в отдельные части и несли менее обременительные повинности. Точно так же в организации итальянских боевых фаший, созданной в 1921 г., различались активные элементы principii и triari - нечто вроде территориальных подразделений, предназначенных для второстепенных целей.

Военный характер милиции обнаруживается не только в ее составе, но и в ее структуре. Она основана на небольших базовых группах, которые агломерируются в пирамиды и образуют все более крупные соединения. В национал-социалистских CA исходным элементом была команда (schar), включающая от 4 до 12 человек; объединение от 3 до 6 команд составляло взвод (trupp), 4 взвода - роту (sturm); две роты - батальон (sturmbaum); от 3 до 5 батальонов - полк (standarte), личный состав которого достигал от 1000 до 3000 человек; 3 полка составляли бригаду (untergruppe); от 4 до 7 бригад - дивизион (gruppe); каждый дивизион соответственно относился к одной из 21 германских земель. В основе союза ветеранов Гот Фронт, милиции Германской коммунистической [c.80] партии (распущенной в 1921 г. и позже восстановленной в виде Лиги антифашистской борьбы), были группы по 8 (позже по 5) человек, живущих в одном квартале, по возможности - в соседних домах, чтобы в случае необходимости их было легче собрать. Четыре группы составляли секцию (abteilung), а три секции - товарищество (Кaтаradschafts). Фашистская организация Муссолини копировала тот же самый образец; базовой единицей выступали боевые команды (squadri di combalimento), сгруппированные в отделения, центурии, когорты и легионы - терминология заимствовалась из римской истории.

Никакая политическая партия никогда не строилась на основе одной только милиции. Наряду с отрядами СА в немецкой национал-социалистической партии были и производственные ячейки, и секции классического типа; так же обстояло дело и в итальянской фашистской партии, даже в период сквадризма - всесилия и погромных акций фашистских боевых команд, а тем более - в коммунистической партии Веймарской республики, где рот-фронтовская милиция играла роль охраны. С другой стороны, почти все партии вынуждены были обзаводиться чем-то вроде милиции, если они хотели поддержать порядок на своих публичных собраниях и защитить ораторов и участников. Это не мешает рассматривать милицию как фундаментальный базовый элемент некоторых партий, тогда как к в других она играет второстепенную и неопределенную роль. Вообще редко бывает, чтобы партия основывалась исключительно на каком-то одном из четырех вышеупомянутых базовых элементов - кроме, может быть, старых партий XIX века, опиравшихся на комитеты. Партии, состоящие из секций, обычно имеют и коммунах, где секции пока еще не созданы, связанных с окружным комитетом индивидуальных корреспондентов; это очень напоминает избирательных агентов партий, базирующихся на комитетах (в качестве примера: в Валлонии христианско-социальная партия в 1948 г. располагала 677 местными секциями, а там, где их не было, имела еще 1847 корреспондентов). Партии на базе ячеек обязательно организуют очень похожие на секции локальные ячейки, чтобы объединить своих сторонников, которых нельзя сгруппировать в рамках предприятия. Точно так же и партия на базе милиции может иметь в своем составе сеть секций и ячеек, не утрачивая оригинальности. Организационное различие партий, базирующихся на [c.81] комитетах, секциях, ячейках или милиции, разумеется, существенно связано со спецификой их основного структурного элемента, но это не означает, что он абсолютно исключает все другие. Не обязательно даже, чтобы этот элемент объединял большинство членов партии. В компартии Франции производственные ячейки по числу членов уступают локальным; в национал-социалистической партии Германии численность СА никогда не превышала, кажется, даже трети всего состава партии (в 1922 г. - 6000 членов СА из 15.000; в 1929 - 60.000 из 175.000; в 1932 - 350.000 из 1.200.000)6. И тем не менее производственная ячейка остается базовым структурным элементом компартии, а милиция играет ту же роль в партии наци. Каждый из них соответственно задает партии ее общую ориентацию, тактику, создает ее своеобразие, ее стиль.

Как ячейка - изобретение коммунистов, так и милиция - детище фашистов. Она соответствует прежде всего фашистской доктрине - этой смеси Сореля [7], де Морраса [8] и Парето [9], которая утверждает господство элит, активных меньшинств и необходимость насилия для завоевания и сохранения ими власти. Милиция организует эти меньшинства и дает им средства насильственного действия. Она обусловлена также социальной природой фашизма - инструмента буржуазии и средних классов, призванного предотвратить господство народных масс, противопоставляя их мощи силу оружия. Она в то же время объясняется историческим контекстом фашизма: посреди хаоса и анархии Италии 1920 г. фашии, заняв место несостоятельного правительства, устанавливают порядок - насильственный и примитивный, но скорый и зримый. Точно так же отряды СА, пробудив в веймарской Германии - побежденной, но отнюдь не утратившей милитаристского духа - надежду на возрождение армии, довольно быстро отняли господство над "улицей" у коммунистических и социалистических митингов.

Ясно, что милиция еще более далека от избирательной и парламентской деятельности, чем ячейка. И еще очевиднее, что она представляет собой не орудие организации, а средство разрушения демократического режима правда, может быть, менее эффективное, чем ячейка. Фашистские сквадры в результате похода на Рим привели [c.82] к власти Муссолини; нацистская милиция была в этом опорой для Гитлера, позволив ему разыграть сценарий пожара Рейхстага и последующего роспуска коммунистической партии, что обеспечило нацистам парламентское большинство безо всякого народного выступления. Кроме того, партии-милиции вовсе не пренебрегают парламентскими выборами на этапе борьбы за власть, как партии-ячейки: Гитлер свирепо реагировал на попытки Рэма [10], а Муссолини - на эксцессы сквадризма [11]. И тот, и другой участвуют в выборах, организуют интенсивную предвыборную пропаганду, плетут сложные парламентские интриги. Но это лишь один из аспектов их деятельности, и отнюдь не главный. Они использовали электоральный и парламентский механизмы главным образом для того, чтобы их разрушить, а не для действия в их рамках. Партии-ячейки делают то же самое.

Уместно поставить вопрос: а не свойственна ли этим двум структурам тенденция к взаимопроникновению и дополнению друг друга? Любопытно при этом отметить, что партии, в принципе базировавшиеся на милиции, весьма интересовались и ячейками, стараясь дать им достойное место в своей структуре. Производственные ячейки были достаточно развиты в национал-социалистической партии; в так называемом первом организационном отделе, стоявшем во главе партии, одно из трех основных подразделений (под руководством В. Шумана) ведало именно производственными ячейками7. Если итальянская фашистская партия накануне взятия власти и не имела ячеек в своем составе, то лишь потому, что их еще не было и европейских партиях вообще (известно, что все коммунистические партии, за исключением русской, признали их лишь в 1924 г.) Но мелкие фашистские партии, которые действовали в различных европейских странах накануне войны 1939 г., добивались - хотя и не без труда - создания их у себя. А с другой стороны, партии на базе ячеек были единственными (кроме, конечно, фашистских), кто иногда (хотя бы на время) создавал вокруг себя широко разветвленную сеть вооруженных отрядов. Разумеется, немало и других партий использовали милицию: немецкие социал-демократы имели "Знамя борьбы", австрийские социал-демократы - свою рабочую милицию; даже в Бельгии рабочая партия создала вооруженные [c.83] молодежные отряды в 1920 г. Но эти попытки никогда не получали достаточного развития. Единственной немецкой политической партией (кроме наци), которая в противовес гитлеровским СА учредила сильную милицию, была коммунистическая. Еще более показательно развитие коммунистической милиции в 1945 г. в Европе: из многих партий, которые сражались в рядах Сопротивления и боролись с врагом, только коммунисты еще при оккупантах добились создания самостоятельной военной организации, с тем чтобы после Освобождения превратить ее в ядро мощной народной милиции. Известно, какую роль сыграли подобные формирования в некоторых восточноевропейских странах, особенно в Чехословакии.

Эту тенденцию - одновременно использовать милицию и ячейку - можно было бы объяснить тем, что оба эти типа партии далеки от электоральных и парламентских методов: партия-ячейка безо всяких колебаний использовала милицию - и наоборот. А если пойти дальше, то нужно, вероятно, констатировать структурное родство двух систем: небольшие размеры базовых групп, тесный характер общения их членов, регулярность действия. Не обеспечивает ли ячейка некого рода "гражданскую мобилизацию" своих сторонников, подобно тому как милиция - мобилизацию военную? Во всяком случае типы связей, которые сочленяют в единый организм эти малые группы - отряды и ячейки, в целом представляют собой явление одного и того же порядка. [c.84]

III. Способы интеграции базовых элементов в единую структуру

Как же связаны между собой эти малые базовые общности - комитеты, секции, ячейки, милиции, агломерация которых и образует партию? Эта проблема общего строения партий на первый взгляд - чисто техническая, а стало быть, второстепенная, но на самом деле по сущности своей политическая и первостепенная, так как способ связи и отношений между элементарными группами партии самым серьезным образом воздействует на ее членов, доктринальное единство, эффективность ее деятельности и даже на методы и принципы этой деятельности. [c.84]

Как правило, общая структура политических организаций имеет тенденцию воспроизводить административную структуру государства: объединение базовых элементов принимает вид многоступенчатой пирамиды, совпадающей с официальным территориальным делением. Одна из этих ступеней обычно имеет доминирующий характер: она соответствует главной административной единице. Во Франции ячейки и секции объединяются в федерации департаментов, организации округов и кантонов носят второстепенный и подчиненный характер. В Бельгии все основано на округе, кантональные и провинциальные комитеты обладают гораздо меньшим значением. В Нидерландах это уезд, в Швейцарии - кантон и т. д. Однако в некоторых партиях обнаруживается тенденция к разрыву с административными рамками: ФКП давно использует "район" и "регион" - единицы чисто партийные, не имеющие административного аналога; ярко выраженное своеобразие было характерно для различных структурных уровней итальянской фашистской милиции; немецкие социал-демократические уезды не совпадают с границами земель (табл. 7), etc. Тенденция придавать одной из структурных ступеней доминирующее значение тоже не всеобща: есть партии, которые попросту множат базовые единицы, придавая им равное значение на всех уровнях. Такая структура имеет существенное влияние на степень централизации партии. [c.85]

Слабая и сильная структура

Сравним партию французских радикал-социалистов [12] и христианско-социальную партию Бельгии [13], каждая из которых являет собой репрезентативный тип определенной организации партий. Структура первой весьма слабая. Партия состоит в основном из комитетов, федераций и газет, коллективно в нее принятых. По общему правилу, только департаментские федерации могут входить в партию непосредственно, поскольку устав допускает вступление комитета лишь в том случае, если он внесен в списки федерации, даже если он в департаменте единственный. Но в уставе никак не регламентированы внутренняя структура этих федераций и способ интеграции комитетов в их рамках: каждая федерация может строиться по собственному выбору. Не более четко [c.85] определены и принципы интеграции самих федераций в партию. Устав, правда, фиксирует представительство на съезде и в Исполнительном комитете, но тоже не строго. До войны 1914 г. состав съезда формировался на основе партийных избранников и делегатов газет, комитетов и федераций - однако ни количество этих делегатов, ни способ их выдвижения не уточнялись; сейчас любой член комитета или федерации, уплативший взносы, может получить "билет съезда" (за деньги) и присоединиться к вышеозначенным; кто угодно - или почти кто угодно - может таким образом участвовать в работе съезда.

Порядок образования Исполнительного комитета - наиболее значительного центрального органа - регламентирован ничуть не лучше. Он включает "членов по праву" и членов, избранных съездом. Члены по праву: сенаторы и депутаты партии, члены департаментских и муниципальных советов (от городов с населением свыше 50000 жителей), почетные председатели и вице-председатели, председатели и экс-председатели, генеральные секретари и бывшие генеральные секретари, председатели и секретари департаментских федераций.

Члены, избранные съездом, до 1914 г. состояли из двух делегатов от каждого департамента и от каждых от 200.000 жителей. Затем съезд избирал от каждого департамента: 1) одного члена от 100.000 населения; 2) одного члена от каждых 200, уплачивающих взносы, или фракции, насчитывающей 200 уплачивающих взносы. С 1945 г. осталась только вторая категория, но она составляла едва ли четверть комитета, остальные были членами по праву. Можно себе представить всю слабость такой организации. Вместо объединения базовых общностей, позволяющего каждой из них объективно выразить свой "вес", партия радикалов напоминает агломерат разрозненных комитетов, скрепленных зыбкими, неопределенными связями, что всегда неизбежно провоцирует закулисные комбинации, соперничество кружков, борьбу кланов и отдельных лиц. Очень многие умеренные или консервативные партии мира представляют собой структуру того же самого типа. Правда, не у всех она отличается такой же степенью неопределенности, но некоторые партии - например, американские, имеют структуру еще более слабую и запутанную.

В христианско-социальной партии Бельгии картина совершенно Другая. Здесь общая структура [c.86] регламентирована с той тщательностью, которая позволяет гарантировать участие каждого базового элемента в общей жизни партии (табл. 5). Местные отделения ежегодно избирают делегатов из расчета 1 на 100 членов (минимум двух делегатов); эти делегаты, к которым присоединяются парламентарии и члены провинциальных советов, образуют общее собрание округа, которое выбирает председателя и минимум 12 членов; эти последние уже сами кооптируют дополнительное число членов, равное половине избранных; все они вместе образуют окружной комитет, который обеспечивает руководство на местах. Каждый комитет избирает делегатов на Национальный съезд на своем общем собрании из расчета 1 на 250 членов партии, постоянно стоящих на учете в федерации, которую он представляет. Съезд - высшая инстанция партии, он избирает большинство членов Национального комитета (остальная часть может быть кооптирована); этот последний и обеспечивает постоянное руководство партией. Он может преобразоваться в Генеральный совет, присоединив к себе председателей окружных комитетов, плюс второй представитель от каждого округа и два члена, кооптированных им самим. Генеральный совет представляет промежуточный между съездом и Национальным комитетом орган, который позволяет непосредственно и быстро ориентировать федерации по всем значительным вопросам.

Организация бельгийской христианско-социальной партии не оригинальна (она в значительной мере подсказана структурой социалистической партии Бельгии). Мы просто приводим ее в качестве свежего примера и в силу ее детализированности, но в общем она лишь воспроизводит систему, основные черты которой обнаруживаются почти во всех социалистических партиях мира, в большинстве католических и христианско-демократических и во многих партиях других направлений. В коммунистических и фашистских партиях (а также и во многих иных, не принадлежащих ни к тем, ни к другим) вырисовывается несколько иной характер общей структуры, поскольку иерархические ступени более многочисленны и географические рамки иные; но ее основной характер идентичен. Речь в данном случае идет о сильной (жесткой) структуре, в противоположность слабой (мягкой) структуре французской радикально-социалистической партии. Партия выступает как организованная общность, [c.87] все базовые элементы которой занимают свое определенное место, обусловленное их взаимным значением. В самой реальности возможны комбинации и перестановки возможны, но лишь в той мере, в какой они имеют поддержку партийной общности и составляющих ее групп. Чтобы приобрести влияние в партии, любое течение, как мы это видели на примере французской социалистической партии, должно завоевать известное число сторонников в каждой секции, поддерживающие его секции - в федерации, а федерация - на съезде.

Сильную структуру не следует отождествлять с демократической. Разумеется, не является таковой и слабая: вся организация радикально-социалистической партии словно для того и задумана, чтобы заглушить голос отдельного члена партии и отдать всю власть небольшим олигархическим группам. Но и обратное утверждение не будет истинным: жесткая структура может быть демократической, а может и не быть таковой. В социалистических партиях, например, выборность на всех ступенях с четким контролем мандатов и регламентацией голосования обеспечивает весьма развитую демократию. В христианско-демократических партиях есть немало различных приемов и способов (например, кооптация в христианско-социальной партии Бельгии), ограничивающих демократию. В коммунистических партиях выдвижение руководителей центром фактически ведет к олигархии: жесткость структуры становится здесь одним из элементом этой олигархии, средством укрепления господства вождей над рядовыми членами партии.

Какие же факторы подталкивают партию к слабой или сильной структуре? Можно сослаться на традиционные особенности национального характера. Если бы не туманность и даже некоторая опасность этого понятия, оно было бы не лишено интереса: все же довольно забавно, если бы латиноязычные социалистические партии имели менее сильную структуру, чем социалистические партии скандинавских стран, а итальянские - менее сильную, чем французские (фактически, а не только согласно текстам уставов). Но с таким объяснением далеко не продвинуться: в действительности компартия Франции организована более жестко, чем немецкая социалистическая, а партия французских социалистов обладает более сильной структурой, чем партия английских [c.88] консерваторов, etc. Можно принять в расчет и особые исторические обстоятельства: потребности подпольной борьбы заставили европейские политические партии ужесточить свои структуры в период 1940-1945 гг., и следы этого там ощутимы и после Освобождения. Но все это факторы весьма и весьма второстепенные.

Куда более значительную роль играет здесь избирательная система. Голосование по партийным спискам (особенно в больших округах) обязывает местные комитеты и секции партии установить между собой сильные организационные связи в рамках округа, чтобы быть услышанными при составлении списков. И, напротив, одномандатная система в небольшом округе заставляет по существу превратить каждую небольшую местную партийную группу в некую самостоятельную монаду и, следовательно, ослабить партийную структуру. Если голосование списком сочетается еще и с системой пропорционального представительства, а у партии нет опыта создания выборных блоков и установления четкого взаимодействия кандидатов, отчего зависит их избрание, более настоятельной становится потребность в сильной структуре. С пропорциональной системой или без нее, голосование по партийным спискам ведет к необходимости интеграции, выходящей за пределы локального уровня: уменьшая значение людей и увеличивая значение идей, она отдает предпочтение общим программам над мелочными пикировками кандидатов и подталкивает к общенациональной организации партии. Принцип пропорционального представительства однозначно требует именно такой организации при некоторых системах: например, если оставшиеся мандаты [14] распределяются в общенациональном масштабе.

Эти выводы подсказаны не теоретическими рассуждениями, а достаточно обширными практическими наблюдениями. В хронологическом порядке можно сослаться прежде всего на пример Бельгии, партии которой и конце XIX века обладали одной из наиболее сильных структур в Европе, и это совпадало с голосованием по партийным спискам. Отметим далее, что принятие системы пропорционального представительства повсюду усилило внутреннюю интеграцию партий, и весьма показательно, что во многих странах официальная статистика как раз с этого времени начала классифицировать депутатов по партиям - раньше это не представлялось [c.89] возможным по причине их организационной рыхлости. Наконец, особенно показателен пример Франции, где слабо интегрированные партии Третьей республики уступили место сильно структурированным партиями Четвертой именно в то время, когда голосование в округах стало проводиться по системе пропорционального представительства. Радикальная же партия просто родом из округа, где всегда сильны были ностальгические настроения. Точно так же системе одномандатных округов в США сопутствует очень слабая структурированность американских партий. И все же влияние избирательной системы не представляется решающим: в одной и той же стране можно констатировать весьма заметные различия характера партийных структур. Социалистические партии, например, повсюду имеют более сильную структуру, чем консервативные, какова бы ни была избирательная система. Размышляя над политической жизнью современной Франции, нельзя не задаться вопросом: почему гораздо большая жесткость партий Четвертой Республики по сравнению с Третьей не привела в 1945- 1946 гг. к исчезновению слабо структурированных партий (радикалов и умеренных) и росту сильно структурированных, семья которых пополнилась лишь одной вновь созданной - МРП [15]?

Реально главным фактором, определяющим характер общей структуры партии, выступает природа базовых элементов, лежащих в ее основе. Анализ доказывает, что имеется прямая корреляция между природой этих элементов и силой или слабостью структуры. В XIX веке основой партий были комитеты, и, соответственно, слабая структура. И сегодня внимательный наблюдатель всегда обнаружит v большинства консервативных, умеренных и либеральных партий Европы эти две основные черты: американские партии - тот же вариант. Напротив, партии социалистические и большая часть католических, которые базируются на секциях, в то же самое историческое время имеют сильную структуру; при этом она обычно значительно сильнее в социалистических партиях, где секция - единица более устоявшаяся и централизованная, чем в христианско-демократических, где она функционирует менее упорядоченно. Наконец, в коммунистических партиях, созданных на базе ячеек, и в фашистских с их милицией в качестве основной клеточки структуризация еще более четкая, жесткая и [c.90] сильная. Можно, кстати, отметить различия в деталях: партия итальянских фашистов, где милиция была менее дисциплинирована, обнаруживала менее сильную структуру, чем немецкая национал-социалистическая, где СА достигли большего совершенства. Но, разумеется, эти различия отчасти объясняются и национальным характером.

В поисках объяснения данного явления можно констатировать, что система комитетов способствовала развитию крайнего индивидуализма и политического влияния личностей, так что слабость структуры выступает в этом случае совершенно естественной. И, наоборот, ячейка в качестве основного базового элемента предполагает весьма строгую координацию и более четкие действия ячеек- этих малых сообществ, рассредоточенных по предприятиям, иначе они просто погрязли бы в чисто экономической борьбе за сиюминутные цели. Это требование еще более настоятельно в рамках милиционной системы: сама сущность военного организма внутренне включает в себя постоянную кооперацию различных базовых единиц, их предельно четкую иерархическую связь. Что же касается секции, то само ее название предполагает интеграцию в более широкую общность; демократические принципы, которые она стремится реализовать, предписывает каждой базовой группе играть в руководстве партией роль, точно соответствующую ее весу и значению. А это требует достаточно жесткого и сильного общего строения партии.

Но объяснения a posteriori немногого стоят. Самое существенное - это практически абсолютное совпадение комитетской структуры партий со слабой интегрированностью базовых элементов, секционной - с сильной и партий, построенных на базе ячеек и милиции, - с очень сильной. Можно в этой связи подчеркнуть и другие моменты, которые показывают, что именно здесь проходит линия основного разграничения, фундаментального различия двух типов партий. Отмечают, допустим, что сильная структуризация соответствует сложной инфраструктуре, слабая - простой. Чем больше партия стремится обеспечить четкие связи между отдельными базовыми элементами, тем больше разрастаются ее административные органы, все более усиливается их роль и все жестче регламентируется распределение обязанностей между ними; таким образом вместо [c.91] эмбриональной, слабо организованной власти складывается настоящий государственный аппарат с разделением властей: законодательная вверяется съезду (Генеральному или Национальному совету), исполнительная - руководящему комитету (он же Национальный комитет. Исполнительная комиссия, Руководящее бюро, etc.), юридическая - арбитражным, контрольным или конфликтным комиссиям. Растущей сложности управленческой машины явно способствует то обстоятельство, что партии с сильной структурой - это как раз те, которые нацелены на вовлечение в свои организации (секции, ячейки или милицию) более широких масс, чем партии со слабой структурой (комитеты). Отсюда совпадение различий в общей структуре с другим делением - на партии кадровые и массовые. Эти положения мы далее постараемся уточнить. [c.92]

Вертикальные и горизонтальные связи

Различие сильной и слабой структур, как бы оно ни было значительно само по себе, объясняет далеко не все. Оно дает лишь предварительную схему классификации, первоначальное основание для ориентации, притом весьма приблизительное. Чтобы его уточнить, нужно определить сущность общей структуры партии, а для этого необходимо противопоставить, с одной стороны, связи вертикальные и горизонтальные, а с другой - централизацию и децентрализацию.

Понятие вертикальной связи не ново. Если коммунистическая партия и довела ее до высшей точки совершенства, то все же не она ее выдумала. В самом общем смысле вертикальной называют связь, которая соединяет организмы, подчиненные один другому: например, коммунальная секция и окружной комитет, окружной комитет и провинциальная федерация, провинциальная федерация и центральный комитет. И напротив, связь между организмами, стоящими "на равной ноге", рассматривается как горизонтальная: связь между секцией Нейи и секцией Пасси, между комитетом Либурн и комитетом Ля Реоль, федерациями Дордонь и Ло-и-Гаронн. О системе вертикальных связей можно говорить в том [c.92] случае, если партия принимает только первый тип, но исключает второй. В итоге происходит нечто вроде строгого разгораживания на отсеки: образования одного и того же уровня могут общаться между собой лишь через посредничество центра. Это предполагает два следствия: отсутствие всякой прямой горизонтальной связи и комплектование "высших инстанций" путем делегирования. Предположим, что две коммунальные организации не имеют права устанавливать между собой прямые горизонтальные связи; если бы федеральный съезд состоял из всех членов таких организаций, эти две, о которых мы ведем речь, сразу смогли бы войти в контакт в рамках съезда: возникла бы непрямая горизонтальная связь. И напротив, если на съезд имеют доступ только их представители (делегаты), получившие свои мандаты согласно всем установленным правилам, то это означает, что никакого контакта между местными организациями, собственно говоря, не существует.

Наилучший пример такой строго упорядоченной системы вертикальных связей являет коммунистическая партия. Ячейки связаны между собой только через посредство структурной единицы, которая расположена в высшем по отношению к ней эшелоне. Во Франции это секция, которую образуют делегаты ячеек; эти делегаты избирают комитет, а комитет в свою очередь избирает бюро. Секции сами по себе не могут иметь коммуникаций друг с другом, но только через посредство высшего эшелона - федерации, образованной делегатами секций, собирающихся дважды в год на конференции; конференция избирает комитет федерации, который выдвигает бюро. Наконец, федерации общаются между собой тоже лишь через посредство "верха" - национального съезда, на который раз в два года собираются делегаты федераций; он избирает Центральный комитет, выдвигающий политбюро, секретариат и комиссию политического контроля. Такая система абсолютно не допускает развития каких бы то ни было течений, фракций или оппозиции внутри партии. Инакомыслие, зародившееся в одной ячейке, не может непосредственно "заразить" соседние. И только через делегата ячейки оно может достигнуть образования более высокого уровня: но тогда уже инакомыслящие оказываются в среде куда более проверенной и благонадежной. Такие препятствия обнаруживаются в каждом из высших эшелонов, и всякий раз они [c.93] оказываются все более мощными, ибо кадры там тщательнее "просеяны" и лучше проверены. И симптоматично, что свобода дискуссий бывает достаточно велика в рамках ячейки (все свидетельства сходятся в этом), но уменьшается по мере восхождения по иерархической лестнице.

Риск "заражения" минимизируется еще и централизацией, которая усиливает характер вертикальных связей. Каждый делегированный низшим партийным организмом несет ответственность не перед теми, кто дал ему мандат, а перед вышестоящей инстанцией: он просто обязан информировать ее о любых случайных расхождениях во взглядах, которые порой зарождаются в рамках вверенной ему группы людей, - но не для того, чтобы ее защищать, а для того, чтобы вызвать спасительное вмешательство центра. Разного рода барьеры усиливаются еще и тем обстоятельством, что центр играет большую роль в назначении всевозможных уполномоченных, которые находятся с ним в постоянном контакте и уведомляют его о любом подозрительном движении; кажется, есть даже некий тайный аппарат, созданный центром для того, чтобы следить за аппаратом официальным8. Всегда, стало быть, можно энергично и эффективно вмешаться, едва лишь в какой-либо точке машины возникнет сбой. Этот механизм весьма напоминает систему безопасности, принятую на кораблях, с ее разгораживанием на водонепроницаемые отсеки, герметически изолированные друг от друга9.

Механизм вертикальных связей - не только замечательное средство для поддержания единства и сплоченности партии; он позволяет ей очень легко переходить к подпольной деятельности. Ведь вертикальные связи и разделение на отсеки точно соответствует главному правилу подполья, и в случае провала вмешательство полиции в силу этого ограничивается лишь очень узким сектором организации. Механизм перехода от публичного действия к тайному весьма прост. Сперва партия освобождается от своих менее надежных членов, [c.94] которые покидают ее в связи с запрещением или из страха перед преследованиями. Еще больше уменьшаются базовые группы: например, в 1940 г. они состояли из пяти, а позднее - только из трех членов. Но партия сохраняет весь свой аппарат, просто более строгим образом осуществляя постоянные правила, касающиеся запрета горизонтальных связей. Эта возможность подпольного действия сыграла большую роль в принятии системы вертикальных связей Интернационалом в 1924 г.: то был "героический" период, когда партия вынуждена была действовать наполовину открыто, наполовину - тайно. Война и оккупация, с одной стороны, недавние преследования и запреты - с другой, поддерживают ценность этой старой установки. Однако слишком многие рассматривают сегодня коммунистическую систему вертикальных связей лишь с точки зрения приспособленности ее к подполью; но, без сомнения, она еще более ценна в качестве средства унификации.

Коммунистические партии не обладают монополией на вертикальные связи. Аналогичная система принята обычно и в фашистских партиях. Национал-социалисты, например, тоже в основном базировались на ней: прямое назначение руководителей всех уровней центром, легкость за счет этого изоляции низовых организаций друг от друга. В германской социалистической партии до закона об ассоциациях (1908) в ответ на репрессивную политику Бисмарка утвердилась весьма оригинальная система вертикальных связей: социалисты каждой местности выбирали на публичном собрании доверенное лицо, и только эти доверенные лица учреждали легальную социал-демократическую организацию. Таким образом, секции контактировали друг с другом не напрямую, а только через посредство доверенных лиц. Однако этот изоляционизм носил скорее юридический, нежели политический характер: он использовался не столько для укрепления внутренней сплоченности, сколько для того, чтобы обойти закон. Тенденцию к вертикальным связям фактически можно обнаружить почти во всех партиях, по крайней мере в тех, которые обладают относительно сильной структурой. Ни секции, ни федерации почти не имеют между собой прямых контактов, и основная связующая вертикаль идет снизу вверх, посредством делегирования. Прямо противопоставлять партии с горизонтальными связями партиям с [c.95] вертикальными связями было бы некорректно: можно лишь подразделить их на партии с чисто вертикальными и со смешанными - вертикальными и горизонтальными одновременно - связями; само собой разумеется, что первые обычно преобладают над вторыми. В партиях со слабой структурой горизонтальные связи достигают максимума: они развиваются как бы в двух эшелонах - на уровне руководителей и на уровне членов. Горизонтальная связь фактически обнаруживается либо в прямом контакте между членами базовых групп, либо между руководителями двух соседних местных комитетов, федераций, etc. В радикал-социалистической партии, например, такие связи могут развиваться почти свободно, устав не предполагает в этом отношении никаких запретов и регламентации.

В партиях с сильной структурой горизонтальные связи носят характер исключения. И в то же время они составляют основной способ интеграции базовых элементов в непрямых партиях - в форме контактов между руководителями низовых отделений. Например, в Бельгии руководящий комитет Католического блока (1921-1936 гг.) установил горизонтальную связь между Крестьянским союзом. Лигой средних классов. Федерацией католических обществ и христианскими профсоюзами. Точно так же лейбористские комитеты были сформированы с помощью системы горизонтальных связей между представителями профсоюзов, кооперативов, страховых касс, социалистических лиг, etc.

Но и в прямых партиях горизонтальные связи еще сохраняют довольно большое значение, правда не в качестве принципа внутреннего структурирования организации, а скорее как способ внешней экспансии. Они используются для того, чтобы властвовать над вспомогательными организмами или разлагать конкурирующие партии и параллельные организации. В первом случае используются горизонтальные связи руководителей: во втором - членов базовых групп. Партия организует профсоюзы, культурные и спортивные общества, политические объединения с конкретными целями (Национальный фронт. Общество защитников мира, etc.) Все эти ассоциации создаются для того, чтобы охватить симпатизантов и усилить в этой среде влияние партии. Контроль над ними сохраняют путем установления горизонтальных связей разных уровней между своими и их [c.96] руководящими комитетами; при этом во главе вспомогательных организмов могут стоять сами руководители партии или выдвинутые и контролируемые ими люди.

Часто эти связи остаются негласными: официально профсоюзы, культурные и спортивные общества, различные фронты и объединения самостоятельны и независимы от партии, но на деле все командные посты находятся в ее руках. Для этого могут быть пускаться в ход самые различные приемы. Немецкая социал-демократическая партия давно отработала прием личной унии: все руководители и функционеры профсоюзов, теоретически независимые, должны быть из числа членов партии. Коммунистическая партия усовершенствовала этот принцип, обогатив его техникой камуфляжа: в руководящие комитеты вспомогательных организмов включают довольно много независимых фигур, притом как можно более знаменитых, которые играют роль "свадебных генералов". А под их прикрытием все действительно руководящие посты остаются в руках партии: Национальный фронт 1945 г. во Франции с его генеральным штабом, который украшали академики, генералы, епископы, артисты и писатели, - лучший пример такого рода тактики.

"Подрыв" применяется не к вспомогательным организмам партий, а к параллельным институтам: независимым профсоюзам, конкурирующим партиям, etc. Партия-агрессор на уровне базовых единиц создает для этого группы совместного действия из своих членов и членов подрываемых институтов: таким путем можно добиться полного господства или по крайней мере частичной дезинтеграции противника. Прием, естественно, предполагает, что "подрывник" обладает более сильной структурой, чем подрываемый, - это обычно тот случай, о котором французы говорят: "подружился глиняный горшок с чугунным". Подрыв главным образом используется партиями, основанными на ячейке или милиции. Коммунистическая партия применяла его очень часто: захват ВКТ перед войной 1939 г. во Франции; Комитет общего действия с социалистической партией в той же Франции и других странах; система союзов и фронтов, которая разрушила оппозиционные партии в странах народной демократии, etc. [c.97]

Централизация и децентрализация

Очень часто вертикальные связи отождествляют с централизацией, а горизонтальные - с децентрализацией. Хотя эти понятия во многом действительно перекрывают друг друга, они тем не менее имеют совершенно различные основания. Вертикальные и горизонтальные связи определяются способами координации базовых элементов, которые образуют партию; централизация и децентрализация относятся к распределению полномочий между уровнями управления.

Возьмем две партии, А и Б. В первой все местные подразделения могут устанавливать между собой самые тесные связи; действительная власть на местном уровне принадлежит съезду федерации, куда все члены этих местных подразделений имеют свободный доступ и где все течения имеют свободу проявления: это связь горизонтальная. Во второй же образования местного уровня строго изолированы одно от другого; власть на этом уровне - в руках руководящего бюро, избранного съездом; гам съезд формируется из делегатов, выдвинутых на местах: это связь вертикальная. Но допустим, что местное руководящее бюро партии Б обладает точно такими же полномочиями, как и съезд партии А; что эти полномочия весьма широки по сравнению с известными прерогативами центральных руководящих органов А и Б, что основные решения, таким образом, принимались бы на местном уровне: мы имеем две децентрализованные партии. И, напротив, предположим, что властные органы А и Б не имели бы никаких серьезных полномочий, что все решалось бы в центральных инстанциях: перед нами две централизованные партии. Стало быть, теоретически децентрализация не тождественна горизонтальным связям, а централизация - вертикальным. На практике тенденция к такому отождествлению, бесспорно, существует, но она не является ни главной, ни абсолютной: во французской социалистической партии, например, вертикальные связи преобладают, несмотря на очень большую ее децентрализованность. Тем более следует отвергнуть отождествление слабой структуры и децентрализации, сильной структуры и централизации: та же СФИО децентрализована, но обладает структурой сильного типа: английская консервативная партия централизована, но имеет слабую структуру,etc. [c.98]

Централизация и децентрализация имеют множество различных форм. Можно выделить четыре основных типа децентрализации: локальную, идеологическую, социальную и федеральную. Локальная соответствует общему понятию децентрализации: она определяется тем фактом, что местные руководители партии выделяются из местной же среды, действуют самостоятельно, располагают значительными полномочиями, они мало зависят от центра и основные решения принимают сами. Такая локальная децентрализация совмещается иногда со слабой общей структурой, как мы это видим в партии французских радикал-социалистов или в американских партиях, но она точно так же может совмещаться и с сильной артикуляцией, как это видно на примере СФИО. Децентрализация оказывает значительное влияние на политическую позицию партий: она ведет к местничеству, то есть ориентирует партии на региональные интересы в ущерб общенациональным или международным проблемам. Невозможно даже, строго говоря, вести речь о политике партии, скорее - о локальных политиках, близоруких и противоречивых, преследующих частный интерес, без учета общего, и неспособных видеть всю совокупность проблем. Провинциальность французской политики времен Республики радикалов в значительной мере объясняется децентрализованностью партии, которая несла тогда бремя власти; такова же и природа политической недальновидности американского Конгресса. Опасно, когда самое грандиозное государство мира, принявшее на себя ответственность планетарного масштаба, имеет систему политических партий, целиком ориентированную на весьма узкие местные горизонты.

Идеологическая децентрализация имеет совершенно другую природу: она состоит в допущении известной автономии возникающих внутри партии фракций или течений, что может проявляться во влиятельности каждого и:) них в руководящих комитетах, признании сепаратных образований, etc. Немало сделала для развития такой системы партия французских социалистов: в ней фракции нередко обладали сильной организацией и вплоть до 1945 г. пропорционально своим силам были представлены в Административной комиссии. Новый устав формально отменил это правило, но фактически оно в какой-то мере продолжало действовать. Почти все прямые социалистические партии в большей или меньшей степени [c.99] испытали идеологическую децентрализацию и различные ее оттенки. Большевики были ни чем иным, как течением большинства в подпольной русской социалистической партии, меньшевики представляли течение меньшинства. К тому же "славянский дух" еще умножал эти фракции и субфракции, чему благоприятствовали и условия подпольной борьбы. Течения довольно долго сосуществовали в коммунистической партии и после взятия власти; борьба за идеологическую централизацию была очень долгой, и можно считать, что реально она завершилась только к 1936 г. Иногда идеологической децентрализации способствует диверсификация структур партии: так, очень часто местом зарождения течений становятся автономные юношеские организации (было бы очень интересно исследовать в этом отношении историю молодежных социалистических союзов во Франции и других странах). В Германии шефы СА пытались в известный момент создать самостоятельную фракцию внутри НСДАП, и понадобилась ужасающая репрессивная акция июня 1934 г. [16], чтобы положить этому конец. Опасность идеологической децентрализации явно ведет к расколу, и социалистические партии неоднократно пережили этот печальный опыт. Но у нее есть и свои преимущества: она создает атмосферу дискуссий, интеллектуального соревнования, свободы. Вместе с тем она дает выход публичному рассмотрению общих проблем, и в этом отношении ее последствия в корне отличны от тех, что порождает локальная децентрализация.

Социальная децентрализация свойственна непрямым партиям типа католических. Она заключается в автономной организации каждого социально-экономического слоя внутри партии: средних классов, земледельцев, наемных работников, etc., и в предоставлении корпоративным секциям значительных полномочий. Такая структура описана в начале данной главы. Есть искушение в каком-то смысле сблизить автономию с локальной децентрализацией. Не является ли она способом выражения особых интересов одноименных социальных слоев? Единство присуще самой природе интересов: но ведь и своеобразие их остается. Социальную децентрализацию можно оценить как более эффективную по сравнению с другими ее видами: разделение труда, прогресс обмена и развитие техники порождают расхождение особых интересов зачастую более мощное, чем их географическая [c.100] локализация, и недаром социальные противостояния сегодня более остры, чем локальные противоречия. Социальная децентрализация позволяет выявить основные векторы экономических и социальных проблем, но не обеспечивает их разрешения, так как ведет к совмещению противоречивых подходов: каждый "слой" стремится к тому, чтобы восторжествовала именно его точка зрения, и арбитраж в данном случае всегда затруднителен. Как и идеологическая децентрализация, она вносит в партии глубокий раскол; опыт Католического блока Бельгии, когда непрямая структура, по-видимому, увеличила противоречия, вместо того чтобы их смягчить, выступает в этом смысле поучительным примером.

Федеративная структура государства иногда отражается в структуре партий, как мы это видим, например, в Швейцарии, где их организация остается главным образом кантональной. Но это совпадение не всеобщее. Независимость национальных групп, составляющих базу политического и административного деления федеративного государства, сначала принимает в партии скорее форму локальной децентрализации. Вернее, поскольку федеративная форма государства позволяет каждой из национальных групп непосредственно выразить свои особые интересы в правительственных организациях, их автономия внутри партии не оправдана. Многие федеративные государства имеют также партии классического типа, несколько более децентрализованные на локальном уровне. Напротив, для нации, различные группы которой не смогли выразить свои особые интересы через федеративную структуру государства важно заставить признать их на уровне партий. Таким путем элемент федерализма может быть привнесен во властные органы унитарного государства. Так было, например, в Австро-Венгрии до 1914 г., где социалистическая партия вынуждена была разделиться на семь почти автономных организаций: немецкую, венгерскую, чешскую, польскую, русинскую, словенскую, итальянскую. Сюда же можно отнести пример современной Бельгии. В 1936 г. бельгийский Католический блок был реорганизован на федеративной основе и с тех пор состоял из двух "ветвей": Католической социальной партии (валлонской и брюссельской) и Katolicke Vlaamschл volkspartig, в целом представленных и в общем руководстве. Война помешала этой организации функционировать, а новые политические тенденции, которые [c.101] она породила, привели к более унитарной структуре христианской социальной партии. Но и эта партия допускала широкую федеративную децентрализацию; она имела как бы два крыла: фламандское и валлонское. Каждое крыло направляло равное число представителей в Национальный комитет и Генеральный совет. Каждое проводило свои отдельные заседания во время национальных съездов (помимо нескольких общих торжественных собраний). Эта система была выгодна, кстати, валлонскому крылу, которое было представлено в руководящих органах наравне с фламандским, хотя насчитывало куда меньше членов партии: в 1947 г. валлонцев было 39.739 против 84.779 фламандцев; в 1948 г. 49.737 против 120197; и 1949 - 65.888 против 160077. Бельгийская социалистическая партия никогда не принимала такой федеральной структуры: она провозгласила себя унитарной. Несмотря на это здесь тоже всегда отмечается большая озабоченность поддержанием определенного баланса между двумя языковыми группами в руководящих органах.

Многие партии объявляют себя децентрализованными, хотя на самом деле они централизованы. И прежде чем делать какие-то выводы на этот счет, нужно проанализировать конкретное воплощение устава партии в действительности, не ограничиваясь буквалистским его пониманием. Местные руководители обычно гордятся свой значительностью и любят подчеркивать, что они играют главную роль, даже когда на самом деле это не так. Другие партии открыто признают себя централизованными, но корректируют эффект термина - психологически действительно имеющего некоторый уничижительный оттенок - присовокупляя к нему какой-нибудь популистский эпитет. Так, коммунистическая партия говорит о "демократическом централизме". Это выражение заслуживает того, чтобы на нем остановиться. Действительно, можно различать две формы централизации - автократическую и демократическую, если рассматривать последнюю как показатель желания партии сохранять контакт со своей базой. При автократическом централизме все решения спускаются сверху, и их выполнение на местах периодически контролируется представителями центра. Фашистские партии строились обычно, хотя нередко им приходилось вести борьбу против склонности некоторых "фюреров" второго эшелона к проявлению независимости; тому свидетельство - именно такого рода [c.102] устремления Рэма в нацистской партии. К ним близки центробежные поползновения, которые обнаружились в итальянской фашистской партии буквально на следующий день после взятия власти, когда каждый местный "вождь" разыгрывал на своей территории роль сатрапа: это было время "расов" (так называют эфиопских феодалов). Интересный пример автократической централизации в современной Франции дает РПФ [17]: при каждом выборном департаментском совете, играющем на деле лишь совещательную роль, имеется уполномоченный центра, практически и обладающий правом принимать решения. На сенаторских выборах 1948 г. между департаментскими бюро и уполномоченными центра разразилось множество конфликтов по поводу избирательных инвеститур. И в том, что высшие инстанции повсюду неизменно добивались, чтобы их позиция одержала верх над точкой зрения местных организаций, ярко проявился автократический характер централизма.

Демократический централизм невероятно гибок, когда это необходимо для достижения какого-то конкретного результата. Коммунистическая партия создает целый комплекс сложных институций, цели которых таковы: 1) с максимальной точностью информировать центр о том, что думают на местах, дабы он мог подготовить надлежащее решение; 2) обеспечить на всех уровнях выполнение этого решения центра самым строгим и точным, но не бездумным образом, то есть с привлечением низов. Итак, система централизована, поскольку решения принимаются наверху; она остается демократической, поскольку они зафиксированы в качестве мнения низов, и при их осуществлении в каждый данный момент тоже домогаются согласия этих самых низов. За достижение этого результата местные руководители, хотя они и избраны низами (с известным вмешательством центра, о чем мы дальше еще скажем), ответственность несут перед высшими инстанциями, а никак не перед теми, кто их избрал. Их роль, таким образом, заключается в том, чтобы как можно более точно довести до высших эшелонов мнения и реакции низов, а также четко и терпеливо разъяснить этим самым низам мотивы решений, принятых центром. Они - не пассивные депутаты, которые просто регистрируют точку зрения своих избирателей и стараются добиться, чтобы она победила, как это принято в децентрализованной системе; но не являются они и всего [c.103] лишь простыми представителями центра, которым поручено слепо навязывать низам его волю, как то принято в системе автократического централизма. Они играют очень важную роль информаторов и воспитателей одновременно.

С другой стороны, демократический централизм предполагает, что перед тем, как решение будет принято, в низах проводятся весьма свободные дискуссии, чтобы "просветить" центр; но после того, как решение принято, строгая дисциплина должна соблюдаться всеми. И на самом деле свидетельства как будто показывают, что в ячейках дискуссия действительно происходит; а то, что "дискуссия должна развертываться в рамках принципов марксизма-ленинизма"10, считается совершенно естественным. Но после принятия решения дискуссии должны прекращаться, с этих пор все обязаны приниматься за их осуществление. В этом плане демократический централизм предусматривает весьма четкий контроль за исполнением, обеспечиваемый центром: руководители партии на всех уровнях должны проверять исполнение решений кадрами нижестоящего уровня. В то же время требуется, чтобы исполнители всегда заставляли низы понимать мотивы исполняемых решений, с тем чтобы никогда не терять с ними основательного контакта.

Можно думать о коммунистической партии как угодно, но нельзя не признать, что выкованные ею организационные механизмы замечательно эффективны, и невозможно отказать им в известной демократичности: партия действительно постоянно старается сохранять контакт со своей базой, стремится быть "в гуще масс". Некоторые избирательные агенты старых партий (например, "комитетчики" радикалов Третьей республики и некоторые "боссы" американских партий) обладали этой интуитивной эмпирической способностью улавливать глубинные чувства масс и всегда оставаться рядом с ними. Сила коммунистической партии в том, что она создала научный метод, позволяющий добиваться тех же результатов, пользуясь двояким преимуществом всякого научного метода: это максимальная точность и возможность всеобщего применения (после соответствующего изучения). Если еще точнее, достоинство этого метода в том, что он не является чисто пассивным, не ограничивается регистрацией [c.104] реакции масс, но позволяет воздействовать на них, направляя их ненавязчиво, осторожно, но достаточно эффективно. Можно сожалеть о целях применения инструмента, но нельзя не восхищаться совершенством техники.

Остается определить те факторы, которые независимо от сознательного желания избрать ту или другую систему в силу практической ее эффективности или созвучности партийной доктрине заставляют партии строиться на базе централизованной или децентрализованной структуры. Мы уже говорили о некоторых особых исторических обстоятельствах в отдельных странах, способных объяснить централизацию или децентрализацию. Существуют ли наряду с этими специфическими факторами и общие, действие которых сочетается с ними? Можно напомнить здесь о влиянии истории: по-видимому, сам механизм рождения партии играет известную роль в степени ее централизации. Мы уже показали, что партии электорального и парламентского происхождения обычно имеют структуру более децентрализованную, чем партии внешнего происхождения, которые родились по инициативе центра, а не "снизу". Так, лейбористские партии более централизованы, чем парламентские социалистические партии; обычно довольно сильно централизованы католические партии, что связано с ролью духовенства или католических учреждений - Католического действия, Французской католической ассоциации молодежи - в их возникновении. Очень важен и способ финансирования. В партиях "буржуазных", где избирательные издержки в основном несут сами кандидаты или их местные кредиторы, низовые комитеты богаче центра, а стало быть, и независимы; и напротив, если кредиторы привыкли финансировать непосредственно центр, то этот центр может оказывать довольно значительное давление на местные группы. В партиях, финансируемых за счет регулярных и повышающихся в зависимости от доходов плательщиков партийных взносов, получаемых с помощью покупки годовых билетов и месячных марок, распределение ресурсов между центром и местными секциями представляет значительный интерес. В СФИО, например, центр продает федерациям каждую месячную марку за 16 франков, а те сами назначают цену ее продажи членам партии. В федерации Сены 40 франков удерживается федеральными органами (которые продают эту марку [c.105] секциям за 56 франков), и от 20 до 50 франков - секциями (которые продают марку по цене от 75 до 125 франков). Ясно, что такая система откровенно благоприятствует базовым структурам в ущерб центру, и действительно, французская социалистическая партия очень децентрализована. В коммунистической партии, напротив, каждая организация (ячейка, секция, федерация, центральный комитет) одинаково получают по 25 из каждых 100 франков взносов.

Известное влияние в этом отношении имеет избирательная система. Голосование по мажоритарному принципу с одномандатными округами явно ведет к децентрализации, отдавая приоритет узко местническим позициям и личности кандидатов, которые могут стать независимыми от центра - и они сами, и их партийные комитеты. Голосование по партийным спискам не исключает централизации - оно просто расширяет рамки децентрализации. Во Франции система униноминального голосования оборачивается значительной независимостью окружных комитетов; голосование по партийным спискам делает их независимыми от департаментских федераций, но поддерживает автономию последних по отношению к центру; при пропорциональной системе часто приходится видеть, как социалистические федерации сопротивляются претензиям центра навязать им своих кандидатов или порядок их размещения в списках. В итоге один только принцип пропорционального представительства, функционируя в общенациональных рамках, по-видимому, способствует централизации; но он используется редко. В конечном счете можно считать, что избирательные механизмы обычно ведут скорее к децентрализации, нежели к централизации; фактически наиболее централизованными оказываются те партии, для которых выборы имеют лишь второстепенное значение и которые организованы не для этой функции, - партии коммунистического или фашистского типа.

Сложную проблему ставит случай Англии - не могло ли униноминальное голосование [18] в один тур обусловить довольно сильную централизацию британских партий? Тенденция к автономии малых локальных групп была сломлена и другим фактором - необходимостью помешать распылению голосов и обеспечить, стало быть, строгую дисциплину кандидатов, что естественно ведет к созданию партий довольно сильно централизованных. [c.106] Но если английские партии централизованы, то американские - весьма децентрализованы, хотя действуют и условиях тон же самой системы одномандатных округов с голосованием в один тур. Правда, весьма оригинальный механизм выборов к США с его архаичными "номинациями" кандидатов и множеством административных постов делает всякое серьезное сравнение невозможным. В становлении британского централизма, разумеется, также сыграли свою роль и другие факторы, особенно довольно сильная дисциплина парламентских групп, которая, естественно, проецируется и на организацию партий, и уже отмеченное Джеймсом Брюсом получение избирательных фондов из центра.

В конечном счете вряд ли возможно установить какую-то точную формулу воздействия на централизацию партий мажоритарного голосования в один тур. [c.107]

[1] Дюги Л. (1859-1928) - французский юрист, автор концепции власти, идеи которой стали отправной точкой для французского государствоведения, а во многом и всей политической науки. В основе феномена власти лежит, согласно Дюги, естественное деление людей на управляющих и управляемых. Если в традиционном обществе власть основана просто на силе, то в демократическом - на подчинении силе количества, т.е. большинства. Во многих последующих работах М.Дюверже полемизирует с Л.Дюги и формулирует свою дуалистическую концепцию власти: в основе власти лежит не простое отношение насилия и подчинения; она не только инструмент господства, но и средство интеграции социума, что предполагает признание легитимности власти управляющих со стороны управляемых. Дуалистическая концепция власти М.Дюверже нашла достаточно широкое признание в современной политической социологии. [c.107]

[2] Caucus (англ.) - комитет, закрытое совещание узкого круга лиц из числа партийного руководства, собирающееся для определения кандидатов от партии на очередные выборы. Система caucus первоначально была создана для местных выборов в Бирмингеме, а затем распространилась по всей Англии. Caucus постепенно [c.107] взяли в свои руки не только выдвижение кандидатов, но и в целом организацию выборов, зачастую становясь и над парламентариями, и над партией с ее официальным руководством. См. об этом в вышеназванной кн. М.Острогорского (термин переведен там как "кокус"), а также в работе М.Вебера "Политика как призвание и профессия". [c.108]

[3] Нотабль (франц. notable),- букв.: избранный, достойный избрания; заметный, значительный, известный; знаменитый житель, почетный гражданин; в то же время нотаблями собирательно именуют лиц, избранных в местные органы власти - мэров, муниципальных и генеральных советников, а иногда и всех вообще избранных лиц: дену гитов Национального собрания, Сената, членов выборных консультативных органов государства. [c.108]

[4] Spoil system (англ.) - букв.: добыча, прибыль, выгода, награбленное добро. Принцип, согласно которому все высшие должности центрального эшелона власти переходят к партии, победившей на выборах. В США так обозначается не только существующий там порядок распределения высших государственных должностей среди членов партии-победительницы, но и предоставление государственных должностей в обмен на политические услуги. [c.108]

[5] Агора в древней Греции - рыночная площадь, во времена Гомера - народное, судебное, военное собрание свободных граждан. Позже так стала называться площадь для проведения собраний, игравшая роль центра всей общественной жизни города. [c.108]

[6] Дирижистами во Франции называют сторонников государственного руководства экономикой. В период, о котором здесь идет речь, дирижистам принадлежала одна из концепций выхода из послевоенной кризисной ситуации: в противоположность "атлантистам" и "колониалистам" дирижисты - высокообразованные специалисты-технократы из среды крупной буржуазии связывали преодоление кризиса с интенсивным развитием внутренних ресурсов страны, кардинальной структурной перестройкой, развитием высокотехнологичных производств на основе усиления роли государства в сфере планирования, ценообразования и особенно - финансирования и кредита. Дирижистам принадлежит также идея противопоставления экономической экспансии США единого [c.108] западноевропейского сообщества, они защищали самостоятельную внешнюю политику Франции. Их триумфом стал приход к власти де Голля и создание Пятой республики (1958), когда они заняли большинство высших государственных постов. [c.109]

[7] Сорель Ж. (1847-1922) - (французский философ-эклектик, теоретик анархо-синдикализма, известный и в качестве писателя. Выступив с резкой критикой рационального, научного познания в общественных науках, создал учение о мифе как основе человеческого мировосприятия; считал насилие движущей силой истории, всячески восхваляя его и рассматривая революцию как стихийный порыв масс. [c.109]

[8] Де Моррас Ш. - идейный вождь клерикально-монархической реакции во Франции с начала XX века. Весьма плоский философ, но способный, ядовитый и беззастенчивый журналист. Начал свою деятельность атакой против Дрейфуса, в 1905 г. создал и возглавил монархическую организацию "Аксьон франсэз" ("Французское действие") и одноименную газету. Противопоставлял "мерзавке-Республике" с ее "диктатурой денег и посредственностей" аристократию и монархию ("сорок королей за 1000 лет создали Францию"). Его доктрина - т.н. "интегральный национализм": нация - высшая форма социальной общности. Во имя нации выступал против классовой борьбы и политических партий, которые ее раздирают ("народ нуждается в диктаторской власти так же, как в хлебе"). В XX веке примитивный роялизм уже не имел серьезного успеха, но проповедь сильного государства и единства нации привлекала к "интегральному национализму" немало честных патриотов. В 30-е годы "Аксьон Франсэз" превратилась в настоящую фашистскую организацию. В 1945 г. Моррас как вишист и коллаборационист приговорен к пожизненному заключению; позже амнистирован в связи с преклонным возрастом. [c.109]

[9] Парето В. (1848-1923) -итальянский социологи политэконом. Согласно В. Парето структура общества, мышления и социального действия человека имеют своей основой инстинкт. Важнейшая часть учения Парето - его теория "элит" - избранных групп, отличающихся особой развитостью инстинктивной сферы, формирующих и совершенствующих идеологии, а потому выступающих главной движущей силой [c.109] общественного развития; эти идеи Парето оказали в дальнейшем большое влияние на самые различные направления социологии и идеологические течения. [c.110]

[10] После прихода Гитлера к власти штурмовики СА продолжают противопоставлять себя органам государственной власти, многие местные их организации требуют осуществления социальных обещаний НСДАП, заявляя о том, что "фюрер предал коричневую революцию". Особенно резкую реакцию состава СА и их руководителя Э.Рэма вызвало заявление Гитлера о том, что единственным носителем оружия является Рейхсвер. Гитлер получал от Геринга и Геббельса дезинформацию о готовящемся восстании штурмовиков, якобы заготовленных Рэмом списках приговоренных к расстрелу высших армейских офицеров и т. п. По его распоряжению в 1933 г. была проведена массовая чистка СА, в результате чего многие штурмовики оказались в концлагерях, которые они сами недавно охраняли, а 30 июня 1934 г.- физическое уничтожение всей верхушки СА. Арестованный еще до этого Рэм, как и его единомышленник, старейший соратник Гитлера Г.Штрассер, в ночь на 1 июля был застрелен в тюремной камере. [c.110]

[11] Придя к власти после похода чернорубашечников на Рим (октябрь 1922 г.), Муссолини заявил о сохранении "главных столпов государства -монархии, церкви, армии", обещая Италии "законность и порядок". Однако провинциальные боевые команды фашистской милиции - сквадры продолжали на местах террор, жертвами которого становились не только рабочие, крестьяне и интеллигенция, но зачастую и буржуа. Чтобы справиться с провинциальной фашистской вольницей, Муссолини преобразовал фашистскую милицию в специальную политическую полицию ДМНБ (Добровольная милиция национальной безопасности), однако под личиной местных подразделений ДМНБ нередко продолжали действовать квадристы. Итальянский сквадризм выступал как форма фашистского террора, но вместе с тем отчасти и как выражение внутренней оппозиции Муссолини со стороны недовольных результатами его "революции" средних и низших слоев движения. [c.110]

[12] Радикально-социалистическая партия (или просто радикалы) - одна из старейших левых партий Франции. Еще в начале 80-х гг. XIX века наиболее решительно [c.110] настроенная часть партии умеренных республиканцев (лидеры - Л.Гамбетта и Ж.Клемансо) отделяется от нее а в 1901 г. окончательно оформляется как самостоятельная партия под названием Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов. Один из основателей и долголетних руководителей -Ж.Клемансо. Между двумя мировыми войнами была по существу доминирующей партией, имея влияние и на консервативные правительства. Проводила в основном политику довольно умеренного буржуазного реформизма, выражая главным образом интересы мелкой и средней буржуазии. В 1936 г. входила в Народный фронт. Ее лидеры всегда были связаны с представителями крупного капитала, но вели свою родословную от революционеров 1789 и 1848 гг., левых республиканцев и антиклерикалов конца XIX в., охотно прибегали к революционной фразеологии и весьма мудро допускали наличие в партии самых различных фракций - от социалистического до право-консервативного оттенков, благодаря чему радикалы всегда успешно завоевывали немалую часть голосов массового избирателя. После Второй мировой войны, подобно многим старым партиям, испытывала глубокий кризис, поскольку в общественном мнении выглядела ответственной за упадок Народного фронта и катастрофу 1939-1940 гг. Несмотря на личное участие отдельных ее членов в освободительной борьбе с фашизмом, как партия ничем особым не проявила себя в движении Сопротивления. В послевоенный период искала сотрудничества как с левыми, так и с правыми, постепенно утрачивая самостоятельное значение. В 1978 г. правое крыло радикалов вошло в созданное по инициативе В. Жискар д'Эстена объединение СФД (Союз за французскую демократию), позже преобразовавшееся в одну из современных "новых правых" партий. [c.111]

[13] Христианско-социальная партия Бельгии - одна из тех новых партий, которые почти одновременно сложились в ряде западноевропейских стран после Второй мировой войны (МРП во Франции, Демо-Христианская - в Италии, Христианско-Демократический союз - в Германии, Народная партия - в Австрии) на волне массового участия левых католиков в движении Сопротивления и стали формой преодоления кризиса парламентаризма, связанного с [c.111] дискредитацией и распадом многих довоенных партий; и силу своего происхождения отличались массовостью, сильной организационной структурой и централизованностью, пользовались авторитетом среди достаточно широких слоев трудящихся. [c.112]

[14] Если избирательная система предусматривает абсолютное большинство голосов или определенный их процент для завоевания парламентского места, то в случаях, когда ни один из соперничающих кандидатов не набирает необходимой квоты, эти места - но тому или иному принципу, оговоренному в избирательном законе, - дополнительно распределяются между партиями, участвующими в выборах; в некоторых странах (и том числе и во Франции) предусматривается повторное голосование - баллотировка, когда для избрания требуется уже простое относительное большинство голосов. [c.112]

[15] MPII - самая значительная из новых политических партий, сложившихся во Франции в годы Сопротивления и игравших видную роль в первый послевоенный период. Организована в ноябре 1944 г.; у истоков и во главе ее стояли видные католические деятели, участники Сопротивления, ближайшие соратники генерала де Голля - Ж.Бидо и М.Шуман. Опиралась на поддержку ФКХТ - французской конфедерации христианских профсоюзов. Сразу после Освобождения ориентировалась на союз с левыми силами, входя в т.н. трехпартийную коалицию (ФКП, СФИО, МРП), однако в дальнейшем социально-экономические проблемы и особенно позиция по вопросу о поддержке религиозных учебных заведений изменили эту ориентацию. [c.112]

[16] Акция июня 1934 г. - см. комментарий [10]. [c.112]

[17] РПФ (Объединение французского народа) - партия-движение, созданная в апреле 1947 г. де Голлем. В нее вошли многие соратники де Голля по Сопротивлению, но потом примкнуло и немало вишистов, членов довоенных фашистских лиг и просто авантюристов. В начальный период для нее характерны шумные пропагандистские выступления под лозунгом критики "парализовавшего страну режима политических партий", резкий антикоммунизм, требование отмены Конституции 1946 г. и создания "сильной власти" в лице президента, объединения западноевропейских стран в блок, который бы противостоял как США, так [c.112] и СССР. В дальнейшем руководство РПФ создает мобильные военизированные отряды, в отдельных городах дело доходит до серьезных столкновений и даже применения огнестрельного оружия молодчиками из РПФ. Несмотря на первоначальные успехи, особенно на муниципальных выборах, РПФ с ее открытым аптипарламентаризмом и авторитаризмом в дальнейшем теряет поддержку французских избирателей. Весной 1953 г. терпит сокрушительное поражение на выборах, собрав всего 10 процентов голосов, после чего де Голль фактически распускает ее, предоставив депутатам свободу действий и парламенте. Многие из членов РПФ и 60-е годы продолжили политическую деятельность в рамках других партий, в основном - образованных под эгидой де Голля - ЮДСР, ЮНР, а с 1976 г. "новой правой", ОПР (Объединение в поддержку республики), лидером которой ныне является бывший мэр Парижа, а теперь президент Франции Ж.Ширак. ОПР вместе с СФД составила устойчивый неоконсервативный правый блок и современной политической жизни Франции. [c.113]

[18] Униноминальное голосование - голосование по одномандатным округам за индивидуальных кандидатов (в противоположность голосованию по партийным спискам в многомандатных округах), выставленных различными партиями (или независимых - "без этикетки", как говорят во Франции). [c.113]

Глава вторая

Члены партии

Кого можно назвать членом партии? Ответов будет столько, сколько партий, и каждый будет зависеть оттого представления о членстве, которое свойственно самой данной партии. Словосочетание "член партии" обозначает различную реальность у коммунистов и радикалов, в партии французских социалистов и британских лейбористов, католическом союзе Бельгии 1920-1930 гг., христианско-социальной партии 1945 г. В американских партиях оно вообще ничего не означает: можно лишь перечислить активистов, входящих в "машину", симпатизантов, которыми ее усиливают на время избирательных кампаний, участников праймериз, а также граждан, голосующих за кандидатов партии на выборах.

Внутри каждой партии к тому же существует несколько категорий членов. Мы уже видели это на примере лейбористской партии, которая с 1918 г. различает индивидуальных и коллективных членов. Даже в прямых партиях, которые знают лишь индивидуальное членство, единообразие - всего лишь видимость. Симпатизанты, члены партии, активисты, пропагандисты - вырисовывается целый ряд концентрических кругов, в каждом из которых партийная солидарность становится все более прочной. Будучи чаще всего официозными, эти различия тем не менее реальны. Есть степени "сопричастности" (participation) - так можно определить те узы солидарности, которые связывают человека с его партией. Но [c.114] только ли о степени следует говорить? Можно ли оценить степень причастности гражданина Х к своей партии как в три или четыре раза большую, по сравнению с гражданином Y? Или речь идет скорее о различном качестве этой сопричастности? Так мы приходим к необходимости исследовать самую природу данного феномена, чтобы определить содержание той социологической связи, которая объединяет членов партийной общности.

Интереснейшая проблема, в которой отражаются две сущностные черты нашего времени: ренессанс малых групп и ренессанс религий. Связи сопричастности становятся все более и более прочными и вместе с тем они все более уподобляются структурам собственно религиозным. Закат официальных религий сопровождается восхождением религий политических. Понятие партии сегодня равнозначно понятию церкви - тот же клир, те же верующие, та же вера, та же ортодоксия и та же нетерпимость... Разумеется, этот феномен не носит единого характера, поскольку в современном мире сосуществуют партии весьма различной природы. И в целом эти различия почти совпадают с различиями инфраструктуры, ко торой они определяются: старые партии на базе комитетов, слабо структурированные и децентрализованные, сохраняют прежний технический характер, члены их не слишком многочисленны и не слишком фанатичны; современные партии на базе ячеек и милиции, централизованные и организованные, объединяют массы фанатиков, а религиозная пера дополняется там почти военной дисциплиной; партии секционной структуры придерживаются примерно средней линии и носят светский характер: они велики по численности, и члены их связаны умеренной солидарностью. Но, может быть, это всего лишь возрастные особенности? Ведь первые - самые древние, вторые наиболее молодые, а третьи занимают промежуточное положение и по возрасту, и по структуре. [c.115]

I. Понятие члена партии

В обыденном языке понятие "член партии" (membre du parti) совпадает с понятием "приверженец" (adherent) - по крайней мере в Европе. От него отличают понятие "симпатизант" (symphatisant) - "сочувствующий". Симпатизанты -- это те, кто заявляет о споем благосклонном [c.115] отношении к доктрине партии и периодически оказывает ей поддержку, но остается вне партийной организации и партийной общности; строго говоря, симпатизант не является членом партии. Однако стоит только пойти чуть дальше, как это различие затушевывается, а порой и стирается. Эфемерность его особенно наглядно демонстрируют огромные расхождения при подсчете численности партий. В отношении некоторых из них даже самые серьезные исследования могут дать всего лишь приблизительные цифры. В 1939 г. журнал "Эспри" опубликовал в одном номере две вполне честные и объективные статьи, посвященные партии французских радикал-социалистов. Одна приписывала ей 80000 членов1, а другая - 2000002. Некоторые партии, напротив, могут установить численность своих членов почти с той же точностью, что и перепись населения, - например, социалисты и коммунисты.

Эта особенность объясняется не только лучшей организацией, более строгим ведением учетов и картотек: она связана с самой природой данной партийной общности. В каждой из этих партий термин "член партии" имеет свой собственный смысл и значение. По правде говоря, по отношению к партиям типа французских радикал-социалистов он вообще едва ли имеет смысл и значение. Понятие члена партии связано с определенной концепцией политических партий, зародившейся в начале XX века в ходе становления социалистических партий и затем уже позаимствованной другими. Оно не вполне вписывается в прежнюю концепцию политических партий, господствовавшую в XIX веке, в эпоху парламентских режимов с цензовыми ограничениями избирательного права. Это понятие выступает результатом той самой эволюции, которая привела к появлению партий кадровых и партий массовых. [c.116]

Кадровые и массовые партии

Различие кадровых и массовых партий не связано ни с их масштабом, ни с их численностью; дело не в различии размеров, а в различии структур. Возьмем, к примеру, [c.116] французскую социалистическую партию: рекрутирование новых членов представляет для нее основную задачу как с политической, так и с финансовой точки зрения. Ведь она прежде всего стремится дать политическое воспитание рабочему классу, выделить из его среды элиту, способную взять в свои руки власть и управление страной. А это означает, что члены составляют самую материю партии, субстанцию ее деятельности - без них она напоминала бы учителя без учеников. С точки зрения финансовой партия также существенно зависит от взносов своих членов: первейшая обязанность секций состоит в том, чтобы обеспечить регулярные денежные поступления. Таким образом партия собирает средства, необходимые для политического просвещения и повседневной работы. Тем же путем она может финансировать и выборы - к аспекту финансовому присоединяется здесь политический. И этот последний аспект проблемы - основной, поскольку любая избирательная кампания требует больших расходов. Технология массовых партий заменяет капиталистический способ финансирования выборов демократическим. Вместо того чтобы обращаться к нескольким частным пожертвователям с целью покрыть расходы на избирательную кампанию - промышленникам, банкирам или крупным коммерсантам (ведь тот, кто выдвигает кандидата и выбирает его, оказывается в зависимости от них), массовые партии распределяют груз издержек на максимально возможное число членов, так что на каждого из них приходится скромная сумма. Можно сравнить эту находку массовых партий с изобретением бонов Национальной обороны в 1914 г. Раньше казначейские боны выпускались крупными купюрами и размещались в нескольких крупных банках, которые под них одалживали государству деньги. В 1914 г. родилась гениальная идея выпустить множество мелких купюр и разместить их среди возможно более широкого круга публики. Точно так же и для массовых партий характерен призыв к общественности - она заплатит и позволит избирательной кампании партии избежать зависимости от денежных мешков; отзывчивая и активная, она получает политическое воспитание и приобретает инструмент для участия в государственной жизни.

Кадровые партии соответствуют другому понятию. Это объединение нотаблей, их цель - подготовить выборы, провести их и сохранять контакт с кандидатами. [c.117] Прежде всего это нотабли влиятельные, чьи имена, престиж и харизма служат своего рода поручительством за кандидата и обеспечивают ему голоса; это, далее, нотабли технические - те, кто владеет искусством манипулировать избирателями и организовывать кампанию; наконец, это нотабли финансовые - они составляют главный двигатель, мотор борьбы. И качества, которые здесь имеют значение прежде всего, - это степень престижа, виртуозность техники, размеры состояния. То, чего массовые партии добиваются числом, кадровые достигают отбором. И само вступление в кадровую партию имеет совершенно иной смысл: это акт глубоко индивидуальный, обусловленный способностями или особым положением человека, строго детерминированный его личностными качествами. Это акт, доступный избранным; он основан на жестком и закрытом внутреннем отборе. Если считать членом партии того, кто подписывает заявление о приеме в партию и в дальнейшем регулярно уплачивает взносы, то кадровые партии членов не имеют. Некоторые из них делают вид, будто они тоже, по образу и подобию массовых партий, заинтересованы в рекрутировании новых членов, но это не следует принимать всерьез. Если на вопрос о численности французской партии радикал-социалистов нет точного отпета, то причина в том, что сам вопрос лишен смысла. Членов партии радикален невозможно учесть, так как она, собственно говоря, их не ищет: ведь речь идет о кадровой партии. К той же категории принадлежат американские партии и большая часть умеренных и консервативных европейских партий.

Это в принципе ясное различие не всегда легко поддается объяснению. Как только что было отмечено, кадровые партии в подражание массовым иногда открывают доступ обычным приверженцам. Явление довольно обычное - в чистом виде кадровые партии встречаются достаточно редко. Другие партии близки к подобной практике, однако их внешняя форма способна ввести в заблуждение. По главное - не ограничиваться ни официальными пунктами уставов, ни декларациями руководителей. Достаточно верным критерием выступает отсутствие системы регистрации или регулярного взимания взносов: как мы далее увидим, подлинное членство без них немыслимо. А по поводу неточности заявленных цифр можно выдвинуть любопытное предположение: [c.118] перед выборами 1950 г. в Турции демократическая партия заявила, что имеет "три - четыре миллиона членов". Надо полагать, она имела в виду симпатизантов: ведь фактически партия создавалась в основном как кадровая. С этой особенностью сталкиваешься и в непрямых партиях - массовых партиях, не имеющих индивидуального членства. Возьмем в качестве примера лейбористов: партия была создана в 1900 г. с целью обеспечить финансирование рабочих кандидатур на выборах. По характеру финансирования это - массовая партия, избирательные расходы коллективно покрываются профсоюзами. По такое коллективное членство весьма отлично от индивидуального, оно не предполагает ни настоящего политического приобщения, ни личной ангажированности по отношению к партии. Это коренным образом меняет самую природу партии и принадлежности к ней, степень которых мы попытаемся далее уточнить. А с другой стороны, возьмем американские партии в тех штатах, где функционирует система праймериз - закрытых первичных выборов с регистрацией участников; в политическом отношении она напоминает массовые партии. Такое участие в выборах - с регистрацией и обязательствами, которые она предполагает, - можно рассматривать как форму членства; кстати, участие в выдвижении кандидатов, выставляемых партией на выборы, составляет одну из типичных обязанностей ее члена. Только в данном конкретном случае это единственная его обязанность: у американцев нет никакого аналога собраниям секций массовых партий. А главное, здесь нет системы регулярных взносов, обеспечивающей избирательную кампанию, так что с точки зрения финансовой перед нами, строго говоря, партия кадровая. В конечном счете непрямые партии и партии типа американских нужно считать партиями полумассовыми, не возводя это понятие в ранг какой-то третьей категории, противоположной двум первым в силу ее своеобразия.

Различие кадровых и массовых партий обусловлено социальной и политической инфраструктурой. В основных чертах оно соответствует замене ограниченного избирательного права всеобщим. В условиях цензовых избирательных режимов, которые в XIX веке были правилом, партии носили четко выраженную кадровую форму. Вопрос о вовлечении масс не стоял, поскольку они не имели никакого политического влияния. [c.119]

В то же время финансирование выборов капиталистами казалось совершенно естественным. Оно, кстати, намного пережило ограниченное избирательное право. На деле утверждение всеобщего избирательного права далеко не сразу привело к появлению настоящих массовых партий. Кадровые партии сперва пытались просто либерализовать свои структуры, имитируя их открытость массам. Этой первой фазе в английской либеральной партии, например, соответствует бирмингемская система уже упомянутых caucus, в консервативной - Primrose League (Первичная Лига), в Америке введение первичных выборов.

Речь шла о том, чтобы дать некоторый выход политической активности масс и придать нотаблям, составляющим комитеты, видимость народной инвеституры. Два первые случая действительно близки к массовым партиям: принцип членства, так же как и регулярные взносы, формально существовал. Но настоящая жизнь партии развертывалась фактически помимо этих ее членов. Так, Primrose League была органом по сути дела отличным от партии в силу разнородности их социального состава; первичные выборы ограничивались выдвижением кандидатов. Одни только caucus с их квартальными секциями выступали прообразом настоящей массовой партии, но и это был лишь переходный опыт. Политическая и финансовая база массовых партий отсутствовала, и еще не встал вопрос о том, чтобы отказаться от финансирования кандидатов и самих выборов капиталистами; еще не было речи о политическом воспитании масс и прямом использовании их активности в политической жизни. Скорее речь шла о том, чтобы использовать силу масс - политическую и финансовую - как точку опоры. Первый шаг был сделан, но это был всего лишь первый шаг.

Практическое осуществление всеобщего избирательного права вызвало почти повсюду (кроме США) развитие социалистических партий, которые на этом этапе бесповоротно утвердились на политической арене, хотя и не везде одновременно и сразу (табл. 6). Во Франции, например, первые социалистические объединения не так уж отличались от буржуазных партий; регистрация приверженцев, сбор членских взносов, самостоятельное финансирование выборов развивались довольно медленно. Еще более это характерно для Италии и других политически менее развитых стран. Однако накануне войны 1914 г. европейские социалистические партии оформились в [c.120] большие человеческие общности, коренным образом отличные от прежних кадровых партий; немецкая социал-демократия, например, с ее миллионом членов, с годовым бюджетом почти в 2 миллиона марок представляла собой настоящее государство, более могущественное, чем некоторые национальные государства. К этой мощной структуре привела марксистская концепция партии-класса: если партия есть политическое выражение класса, она естественно должна стремиться к тому, чтобы охватить его в целом, сформировать политически и выделить из него руководящую и правящую элиту. Вместе с тем это позволило освободить рабочий класс от опеки "буржуазных" партий: чтобы выставлять на выборах независимых рабочих кандидатов, необходимо было уйти от капиталистического финансирования (иначе под видом поддержки происходили вещи прямо противоположные), а это было возможно только за счет финансирования коллективного. Чтобы противопоставить буржуазной политической прессе прессу рабочую, нужно было объединить капиталы и организовать распространение газеты - только массовая партия могла это обеспечить.

Все это объясняет, почему различие кадровых и массовых партий почти абсолютно совпадает с делением на правых и левых, на "буржуазные" и "пролетарские" партии. Буржуазная правая не нуждалась в привлечении масс ни в финансовом, ни в политическом смысле: она располагала собственными кредиторами, собственными нотаблями и собственными элитами. Она считала достаточной спою политическую культуру. Здесь же содержится и отпет на вопрос о том, почему вплоть до выхода на политическую арену фашистов попытки создания массовых консервативных партий обычно терпели поражение. Здесь играло свою роль инстинктивное отвращение буржуазии к объединению и коллективному действию, так же как прямо противоположные тенденции рабочего класса благоприятствовали превращению социалистических партий в массовые. Уместно напомнить здесь наши предшествующие замечания. Понадобилось развитие коммунизма и революционных методов политической борьбы, чтобы заставить буржуазию понять недостаточность кадровых партий и всерьез заняться организацией массовых партий: в 1932 г. национал-социалистическая партия имела 800000 членов. Но в на самом деле это означало разрыв с демократией. Для действия в рамках [c.121] избирательной и парламентской системы правой обычно достаточно кадровых партий, а в борьбе против этой системы массовые партии фашистского типа редко проявляют устойчивость и стабильность пролетарских партий. К тому же они имеют тенденцию утрачивать природу чисто массовых партий, как мы это вскоре увидим.

И, наконец, различие кадровых и массовых партий определяется теми их особенностями, которые связаны с различными типами партийной инфраструктуры. Кадровые партии - партии комитетские, децентрализованные и слабо интегрированные; массовые - это чаще всего партии, основанные на секциях, более централизованные и с более жесткой структурой. Различия в технике организации накладываются на различия в самой природе организуемых общностей. Партии, построенные на базе ячеек и милиции, тоже принадлежат к категории массовых, но здесь этот характер менее ясно выражен. Конечно, коммунистические и фашистские партии - даже до взятия власти и установления однопартийной системы - охватывают столь же многочисленные массы, как и социалистические: 800000 членов немецкой национал-социалистической партии в 1932 г.; 1.000.000 членов французской компартии в 1945 г.; 2.000.000 итальянских коммунистов в 1950 г. Как бы там ни было, тенденция вырисовывается ясно. Известно, что коммунисты периодически устраивают внутренние чистки с целью освободиться от аморфных, пассивных и подозрительных: таким образом качество восполняет количество. Они имеют к тому же тенденцию строжайшим образом контролировать своих членов. Некоторые социалистические партии предвосхитили такого рода контроль, но эта система мало у них привилась, тогда как коммунисты показали себя на этой стезе куда более последовательными. В фашистских партиях тенденция ориентации на качество выражена еще определеннее, правда, может быть более решительно в доктрине (чисто аристократической), нежели на практике: громадный количественный рост партии в последние предшествующие захвату власти годы, разумеется, должен был стать препятствием для серьезной фильтрации ее членов.

Как бы то ни было, общая тенденция не вызывает сомнений. Напрашивается лишь вопрос: можно ли еще в данном случае говорить о массовой партии или речь должна идти о ее постепенном переходе к новой [c.122] концепции, к третьей категории - партии "верных", более открытой по сравнению с кадровой и более закрытой, чем массовая. Согласно ленинской концепции, партия не должна охватывать весь рабочий класс, она - только его ведущее крыло, передовой отряд, "партия наиболее сознательных". Это не концепция партии-класса - это концепция партии-элиты. Фашистские доктрины в этом отношении еще более откровенны. Пронизанные антиэгалитаризмом и ницшеанством, аристократические по своей сути, они видят в партии некий "орден", состоящий из лучших, самых преданных, самых отважных, самых одаренных. Эра масс остается позади: мы вступили в эру элит. Понятие члена партии обнаруживает тенденцию к диверсификации: в партии обозначаются концентрические круги, соответствующие различным степеням преданности и активности. У национал-социалистов мы видим партии в самой партии - сперва СА, затем СС. Официальная доктрина коммунистов, казалось бы, противостоит такой иерархии; однако и здесь можно выделить стабильный и прочный "внутренний круг", выступающий центром объединения массы рядовых членов, нередко довольно нестабильной. Подобные различия были весьма ощутимы во французской компартии перед войной.

Но не стоит преувеличивать значения этих явлений, они остаются пока еще ограниченными. Коммунистические и фашистские партии можно по-прежнему относить к категории массовых, не забывая об известной их специфике, тем более что и социалистические партии на раннем этапе своей истории обнаруживали некоторые аналогичные черты: они отличались большой требовательностью к пополнению и, пока возраст не умерил их претензий, желали быть "партией верных". Последнее понятие слишком неопределенно, чтобы вознести его в ранг особой категории. По за ним стоит известная реальность, и анализ природы причастности к партии еще приведет нас к необходимости рассмотреть и эту ее форму. [c.123]

Критерии членства

Формальный механизм вступления в партию имеется только в массовых партиях. Он включает написание заявления - одинакового для всех - и ежегодную [c.123] уплату членских взносов. В кадровых партиях нет ни того, ни другого, туда вступают безо всяких официальных процедур, а систему членских взносов заменяют там эпизодические пожертвования. А поскольку никаких четких критериев членства больше нет, то о степени причастности (participation) к партии можно судить лишь по проявлению активности в самой партии.

Наиболее распространенный способ приема в массовую партию - это заявление о вступлении, то есть печатный бланк, обычно содержащий обязательство вступающего соблюдать дисциплину партии и пропагандировать ее идеи и пробел, куда вписывается имя, адрес, дата рождения и другие сведения. Вступить в партию - значит прежде всего заполнить и подписать заявление о вступлении. Данная процедура таит в себе два существенных преимущества. Во-первых, она как бы материализует привязанность члена партии к организации - все юридические системы придают письменному тексту особую ценность и не только потому, что он обладает большей доказательной силой (написанное остается!), но и благодаря его психологической значимости. В нашей цивилизации письменное сообщение всегда производит более сильное впечатление, чем устное: письменный текст унаследовал тот магический характер, который первобытные культуры придавали известным жестам, формулам и ритуалам. Некоторые фашистские партии, устраивающие сложные коллективные церемонии, чтобы придать особую значительность акту вступления, пошли еще дальше, но они лишь гипертрофируют тенденцию, свойственную всем массовым партиям. Вместе с тем вступительное заявление обладает и другим преимуществом: оно представляет карточку сведений о новом члене. Как утверждают сами партии, ценность этих сведений весьма относительна. Иногда они содержатся не только в самом вступительном заявлении, но еще и в отдельном документе - заполняемой по этому случаю настоящей анкете нового члена партии.

В итоге можно выделить два типа вступления - свободный и регламентированный. Первый не предполагает никаких условий и формальностей, кроме подписи во вступительном заявлении (и уплаты членских взносов) - вход в партию свободный. Это сопоставимо с порядком регистрации, предусмотренным некоторыми закрытыми первичными выборами в Соединенных Штатах: заполнение [c.124] листка выборщика несколько напоминает написание вступительного заявления, хотя речь идет собственно не о вступлении в партию, а о простом праве голоса при выдвижении ее кандидатов. Регламентированное вступление носит совершенно иной характер. Оно включает два различных акта: просьбу заинтересованного лица о приеме и решение о приеме, принятое ответственным органом партии. Прерогатива приема принадлежит обычно местным подразделениям; возможно обращение в высшие инстанции - в случае отказа. Иногда вопрос изучается специальной комиссией. Обычно все это дополняется обязательным поручительством: один или два члена партии должны гарантировать политические и моральные качества соискателя своей подписью и нести за него ответственность. Регламентированное вступление с рекомендациями и решением о приеме - обычная процедура согласно уставам социалистических и коммунистических партий; меры предосторожности объясняются теми испытаниями, которые выпали на долю этих партий при их появлении на свет, и особенно стремлением полиции внедрить туда "шпиков". Отсюда и рекомендации, предварительная анкета и окончательное решение местного подразделения. Но по мере того, как партийная деятельность становилась все менее опасной и контролируемой, эти предосторожности вышли из употребления. Зачастую они представляют из себя пустую формальность, и регламентированное вступление в конечном счете становится открытым. Жесткая регламентация восстанавливается лишь в случае каких-то исключительных обстоятельств, когда фильтрация вновь оказывается необходимой. Так, во многих европейских партиях контроль при вступлении стал более серьезным после Освобождения; его целью было стремление помешать коллаборационистам найти себе прибежище в этих партиях. В Германии, Австрии и Италии он и сейчас довольно строг, поскольку в прошлом там существовали фашистские режимы, и позиция, которую соискатели занимали в тот период, тщательно проверяется.

Вновь принятый получает именной билет, который материализует его принадлежность к партии. Форма билета связана с системой членских взносов. Здесь также можно выделить два типа партий. Одни собирают взносы ежегодно, в один прием. Общая сумма незначительна и не требует больших финансовых жертв. Ее уплата [c.125] удостоверяется маркой, помеченной соответствующим годом и наклеенной в постоянный членский билет. В других партиях взносы состоят из двух частей: годичного взноса в форме приобретения партийного билета (который таким образом ежегодно обновляется) и месячного, удостоверяемого марками, вклеенными в годовой билет (или вкладыш к нему). Взносы второго типа значительно выше: например, в бельгийской социалистической партии минимальный взнос колеблется между 6 и 100 франками (бельгийскими) в месяц; во французской социалистической он составляет от 75 до 100 франков. Это в основном принято в рабочих партиях - социалистических и коммунистических. Парадоксально, но партии, базирующиеся на самых бедных классах, взимают самые высокие взносы. Обычно это объясняют психологическими мотивами: народные слои действительно куда больше преданы партии, чем буржуазия, отсюда в таких партиях легче установить высокие взносы. Но здесь не обойтись и без финансовой стороны дела: ведь в консервативных партиях взносы не имеют такого того основополагающего значения, как в рабочих партиях; там члены партии знают, что кредиторы своими пожертвованиями с лихвой восполнят дефицит партийных касс и что эти пожертвования составляют их основную обязанность. В рабочих же партиях взносы образуют главный источник средств партии и финансирования выборов. Провозглашенная партией цель: "жить за счет взносов" - единственная гарантия ее независимости. Члены партии понимают жизненно важное значение взносов и приносят эту жертву.

Партии к тому же пытаются внести в эту сферу известную справедливость вместо системы унифицированных взносов, что соответствует самой примитивной фискальной технике - сбору подушной подати, некоторые из них устанавливают сумму износа пропорционально доходу (или даже систему семейного взноса, как это в частности принято в австрийской социалистической партии). В бельгийской социалистической партии, например, насчитывается семь различных ставок взноса - 6, 10, 15, 20, 25, 50 и 100 бельгийских франков (плюс ставка, сниженная до 3 франков - для пенсионеров по старости и неработающих женщин); выбрать взнос соответственно своим финансовым возможностям - дело совести самого члена партии. В немецкой социал-демократической партии имеется 12 станок взноса - от 0,25 до 30 марок, и [c.126] распределение плательщиков по этим различным денежным "эшелонам" весьма неравномерно (табл. 7). Во французской компартии система взносов имеет вид пропорциональной: лица малооплачиваемых профессий вносят 10 франков в месяц; при жаловании до 10000 - 30 франков; те, чье жалование колеблется в пределах от 10000 до 15000, - 40 франков; те, чье вознаграждение превышает 15000 - 60 франков. Но "потолок" так низок (на уровне прожиточного минимума), что эта пропорциональность имеет своей целью просто установить посильные взносы для членов партии с очень низкими доходами, а все прочие практически оказываются с ними на равной ноге. Проблема пропорциональных взносов была в последние годы предметом больших дискуссий в СФИО; в 1950 г. последовало конструктивное решение, и многие секции уже используют его с большой, кстати, для себя выгодой. Курьезно, но сопротивлялись как раз те, кому оно как будто бы и благоприятствует: самые бедные члены партии, которые не желали "чувствовать себя социалистами низшего сорта"3.

Этот штрих прекрасно раскрывает глубинную природу взносов, и тот, кто ограничивается лишь финансовой стороной, рискует просто ничего не понять. Взносы - психологический компонент вступления и принадлежности к партии. Это одновременно и знак, и источник преданности. Платить взносы регулярно, платить повышенные взносы - данный акт уже включает в себя элемент жертвоприношения, он демонстрирует прочность связей с партией. И вместе с тем он ее углубляет: к общности, как и к живому существу, человек привязывается прямо пропорционально тем жертвам, которые во имя нее приносит.

С точки зрения интенсификации членства принятая в прямых партиях система взносов обладает известными преимуществами; но если поставить во главу угла чисто финансовую выгоду, то система коллективного финансирования через профсоюзы, используемая непрямыми партиями, особенно английскими лейбористами, обладает неоспоримым превосходством. Богатство лейбористской партии в основном складывается за счет средств, перечисляемых профсоюзами. Если бы она отказалась от [c.127] их поддержки в расчете только на индивидуальное членство и личные взносы трудящихся, не входящих в профсоюзы, ресурсы партии значительно сократились бы. Даже порядок 1927-1946 гг. более предпочтителен, чем членство помимо профсоюзов. Одно дело - обязанность выразить свое согласие на политический взнос при вступлении в профсоюз, и совсем другое - необходимость дать его при индивидуальном и самостоятельном вступлении в партию. Ясно, что вторая процедура предполагает гораздо большую инициативу и гораздо более свободный волевой акт. Она также менее предпочтительна, чем вступление в прямую партию, и с точки зрения партийной солидарности: написание заявления об индивидуальном вступлении устанавливает более тесную связь с партией, чем простое принятие политического взноса. Зато последнее более выгодно с точки зрения финансовой: сбор взносов облегчается, политический взнос выступает всего лишь небольшой надбавкой к профсоюзному. Отчисляемый одновременно с профсоюзным, политический взнос в нем четко и неразличим, и уж совсем неотделим от него при системе contracting out; отсюда и менее обременительный характер "жертвы", и упрощение сбора. Партийный взнос принимает здесь форму косвенного налога, включенного в стоимость предоставленной услуги, то есть он менее виден и менее тяжек. Такой же, но только еще более явно выраженный характер носит финансовая поддержка партии со стороны кооперативов и подобных им объединений; сюда можно отнести и финансирование со стороны союзов промышленников и коммерсантов, по типу весьма близкое к тому, что принято в консервативных партиях. Система непрямых коллективных взносов очень выгодна с точки зрения сбора. Однако она почти не развивает чувства причастности к партии: взнос и членство здесь окончательно разведены, первое отнюдь не выступает критерием и элементом второго.

Но правомерно ли вообще говорить о членстве в непрямой партии? На первый взгляд, утвердительный ответ на этот вопрос не вызывает сомнений. Представляется даже, что в данном случае причастность к партии прочнее, чем в прямых партиях. Разве английский рабочий - член профсоюза, тем самым включенный в лейбористскую партию, не связан с ней солидарностью более тесной, чем рабочий французский, чья профсоюзная и политическая активность за висят от разных организаций? [c.128] Совпадение связей, казалось бы, должно усилить каждую из них: такое сложение частично содержит умножение. Пример фламандского крестьянина, состоящего в Католическом блоке через посредство Крестьянского союза, здесь выглядел бы еще убедительнее. Созданная в 1887 г. по инициативе сельского священника из Кампина, эта замечательная организация выступает сегодня средоточием всей религиозной, интеллектуальной, профессиональной, экономической и социальной жизни земледельцев. Благотворительное общество, вечерняя школа, профсоюз, кооператив и касса взаимопомощи одновременно, она занимается их религиозным, интеллектуальным и моральным воспитанием и вместе с тем заботится об улучшении их материальных условий с помощью самых различных способов: продажи и покупки сообща продуктов и удобрений, организации сберегательных касс и сельскохозяйственного кредита, взаимопомощи и страхования от заболеваний скота, пожаров и крестьянских рисков и т. д. В то же время в 1919-1940 гг. она определяла и рамки политической жизни крестьянства, поскольку стала одним из четырех standen католической партии. Понятно, какую огромную силу придавала последней такая опора.

Но суть проблемы в другом. Непрямая структура партий ставит под угрозу само понятие партийной общности. Партийная солидарность несомненно усиливается совпадением классовых интересов, выражаемых базовыми группами; но это не та собственно политическая солидарность, что аутентична принадлежности к партии. Членов базовых групп нельзя рассматривать как настоящих членов партии поскольку их связи с партией слишком слабы, несмотря на видимость. Здесь следует остерегаться весьма распространенной путаницы: прочность связей, объединяющих фламандских земледельцев, демонстрирует мощь крестьянского союза, но не католической партии. Чем была католическая партия для фламандского крестьянина - члена крестьянского союза в 1921-1939 гг.? Почти ничем. Благодаря крестьянскому союзу он, разумеется, был избирателем партии (и остался им), но все же невозможно считать его настоящим членом партии. То обстоятельство, что сам крестьянский союз входил в Католический блок, ничего не меняет: непрямое вступление настоящим вступлением не является. Никакой общности (в социологическом [c.129] смысле данного термина), никакого человеческого объединения, основанного на связях солидарности, на уровне коалиции четырех standen реально не сложилось: только сотрудничество делегатов каждого stand в рамках партийных органов могло породить то, что собственно и называется партийной общностью, - да и то лишь в высшем эшелоне, ибо партия существовала только на уровне кадров, но не масс.

Опыт лейбористской партии позволяет экспериментально проверить эти утверждения и выявить, что же в них абсолютно. После отмены contracting out в 1927 г. численность членов профсоюзов, входящих в партию (то есть согласных уплачивать политический взнос) упала с 3.200.000 до 2.000.000 (и стабильно оставалась на этом уровне долгие годы- см. табл. 15). После возврата к этой системе в 1946 г. она, напротив, поднялась с 2.600.000 до 4.000.000. Таким образом в 1928 г. 1.200.000 членов профсоюза отказались от членства в партии только потому, что от них потребовалось вместо молчаливого согласия четки выраженное: раньше они не отваживались отказаться, а теперь - согласиться. И напротив, в 1947 г. 1.400.000 вошли в партию единственно для того, чтобы избавить себя от необходимости сделать элементарный жест - четко заявить об отказе, хотя раньше не пожелали сделать другого столь же элементарного жеста - выразить согласие. Причастность к партии, зависящая от столь пустяковых обстоятельств, слаба до смешного. Можно ли говорить о настоящей партийной общности при столь эфемерной солидарности? Отметим в двух случаях курьезное совпадение процента членов партии, вышедших из нее из-за одной только процедуры contracting out по отношению к общей численности профсоюзов: 37,85% в 1927 и 35 - в 1947 г. Можно, стало быть, утверждать, что более трети лейбористов - членов профсоюзов не чувствовали настоящей причастности к своей партии: их вступление было скорее следствием инертности, нежели убеждений. Но, как бы там ни было, две трети готовы недвусмысленно подтвердить свою молчаливую приверженность партии, что вытекает из их молчания по поводу политического взноса. У лейбористов непрямая принадлежность к партии оказывается действительно слабой все же для меньшинства ее членов, приблизительно для каждого одного из трех. В других партиях непрямое членство [c.130] ненамного ниже прямого. В итоге треть состава лейбористской партии не должна рассматриваться в качестве членов партии в точном значении этого термина, и только остальные две трети правомерно сравнить с членами обычных массовых партий. Но никакой специальный критерий не позволяет четко различить эти категории членов; можно дать им общую количественную оценку, основываясь лишь на двух эпизодах, показательных только для самой лейбористской партии. Во всяком случае нет очевидных предпосылок, которые позволили бы перенести ее на другие непрямые партии. Отметим только, что когда в 1909 г. профсоюзы Швеции возложили на своих членов обязанность четко заявить о своем желании войти в социал-демократическую партию (ситуация, аналогичная отказу от системы contracting out), это привело к падению ее численности со 112.693 до 60.813 человек.

В конечном счете попытки дать строгое определение члена партии, приемлемое для всех партий, заведомо тщетны. Четкий критерий есть лишь для одних прямых массовых партий: это акт вступления и регулярная уплата членских взносов. Однако такие внешние и формальные признаки мало что дают. Рядовой социалист и рядовой коммунист весьма не похожи друг на друга, несмотря на сходство процедур. А сколько степеней и нюансов сопричастности мы встретим среди самих членов одной и той же партии? Только количественный анализ позволит здесь выработать общий предварительный взгляд и таким образом сформулировать понятие члена партии. [c.131]

Измерение численности партий

Контингент членов партии позволяет провести интересные количественные исследования. К сожалению, эти исследования сталкиваются с двумя трудностями: партии не всегда публикуют результаты учета, а сам учет редко поставлен на солидную основу. Некоторые партии не оглашают своей численности: они и сами порой ее не знают по причине пренебрежительного отношения к учету членов и сбору взносов. Только социалистические, коммунистические и фашистские партии (и некоторые демо-христианские) ведут регулярные учеты на предмет [c.131] сбора членских взносов. Но результаты публикуют немногие: некоторые ограничиваются их оглашением на партийных съездах и в разного рода циркулярах для внутреннего пользования; другие хранят эти сведения в строгой тайне и ограничиваются тем, что дают приблизительные и округленные цифры интервьюерам. Встретить в этой области серьезную документацию весьма трудно. Более того, пользоваться ею нужно весьма критически. Так, в докладе Леона Мовэ на съезде французской компартии в 1945 г. читаем, что ФКП насчитывала "в конце 1944 г. 385.000 действительно зарегистрированных членов"4; но если сложить цифры по регионам (на декабрь 1944 г.), приведенные в том же самом документе несколькими строками ниже, то получим лишь 371.4685. Разрыв невелик; он много больше в сведениях за 1937 г.: 340.000, если следовать данным Мориса Тореза, приведенным в его докладе съезду в 1945 г.6, и 291.701 согласно Леону Мовэ, если суммировать данные по регионам, которые он сообщил на том же самом съезде7. Возможно, расхождения объясняются различными способами учета, и псе дело в том, что Мовэ руководствовался цифрами действительно зарегистрированных членов, а Торез - сведениями о приобретенных в ячейках билетах и марках?

Действительно, возможны два способа учета: по количеству билетов, приобретенных секциями в центральном казначействе, и по количеству действительно проданных членам партии; поскольку ячейки и секции заказывают себе билеты и марки авансом, первые цифры обычно несколько выше вторых. Это заметно главным образом в середине года, особенно накануне съезда или избирательной кампании, когда в ожидании нового пополнения секции обычно делают довольно значительные запасы. В отчете Л.Мовэ уточняется, что к концу апреля 1945 г. партия насчитывала 616.330 зарегистрированных коммунистов; на 25 июня в центральном казначействе было приобретено 906.627 билетов. Совершенно очевидно, что партия не могла менее чем за два месяца принять 300.000 новых членов (сам Мовэ, кстати, об этом ясно заявляет); разрыв объясняется разными способами учета. [c.132] К концу года обе цифры должны были бы совпасть, все приобретенные авансом билеты теоретически должны быть размещены. Но практически иногда есть "непроданные", и таким образом учет, основанный на выданных (а не размещенных) билетах, приводит к завышенным по сравнению с реальными цифрам. Этим и объясняется благосклонное отношение к нему со стороны партий, так же как и стремление некоторых из них смешивать эти две техники учета, французская коммунистическая партия в 1945 г. четко различала обе статистики, поскольку была на подъеме, и разрыв цифр позволял лучше подчеркнуть свой успех. После 1947 г., когда начинается спад, такое различение менее заметно. Лейбористы и большинство социалистических партий корректно ведут свою статистику, учитывая лишь действительно размещенные билеты; вот почему их часто приводят в качестве примера.

Но местные секции и федерации часто стараются объединить средства, чтобы закупить и сохранить за собой завышенное по отношению к числу членов партии количество билетов. В автократических партиях это средство заставить центр себя уважать; демократические могут таким способом увеличить свое представительство на съездах, а следовательно и влияние в руководящих органах. Число делегатов и мандатов, предоставляемых каждой местной федерации, обычно пропорционально количеству оплаченных ею билетов и марок, откуда заинтересованность в том, чтобы закупить их как можно больше. Понятно, что свободные средства ограничены и в выигрыше оказываются богатые федерации. Во французской социалистической партии, например, неизменно оказывается завышенным представительство федераций Па-де-Кале и Сенегала (назовем только их). Статистика, основанная на проданных марках и билетах, всегда побуждает завышать данные, однако другие ее методики, как правило, не используются. Не означает ли это, что она вообще неприемлема? Нет, поскольку какой-то диапазон ошибок, несомненно, почти неизбежен для любой партии. Для сравнения численности одной и той же партии на разных этапах ее развития статистика, основанная на финансовых показателях, вполне применима. Она менее пригодна, когда сравнивают даже однотипные партии различных стран (допустим, европейские [c.133] социалистические), ибо использование даже одного и того же подхода не везде одинаково. И она совсем неприемлема для сопоставления различных партий в одной и той же стране: впрочем, при любом способе такое сравнение не имело бы смысла, ибо понятие члена партии не идентично в различных партиях.

Статистика численности партий (с учетом всех высказанных по поводу ее содержания оговорок) может быть использована для двух направлений исследований;

первое - это изучение эволюции партий; второе - анализ их социального состава. Первое прежде всего позволяет выявить связь между политическими и экономическими событиями и количественными параметрами партийных общностей. Представляется любопытным высказать в этой связи некоторые общие соображения; эта связь на самом деле гораздо менее тесная, чем обычно принято думать. Партийная общность относительно индифферентна к колебаниям обстановки. Конечно, любая из двух мировых войн, например, обычно имела своим следствием колебания численности. Показателен в этом отношении рост социалистических партий в Англии и Франции в 1919-1920 и 1945-1946 гг.; в то же время в скандинавских странах их влияние оказалось гораздо менее ощутимым. Но наиболее яркий случай подобной индифферентности к обстановке - великий экономический кризис 1929 г. В целом он не вызвал заметных скачков в численности европейских партий. Особенно типичен в этом смысле пример социалистических партий. Франция ощутила симптомы кризиса в 1930-1932 гг.; в 1934 г. он достиг своего максимума. Однако численность СФИО все эти годы оставалась почти неизменной - в пределах 120.000-130.000 человек (табл. 8); oна увеличилось на 9627 в 1929 г., на 6044 - в 1930, на 5301 - в 1931, на 6820 - в 1932 г.; и затем снизилась на 6.640 в 1933, на 21.044 - в 1934, с тем чтобы возрасти на 10.083 в 1935 г. Эти колебания очень незначительны (наиболее заметное - 1934 г. объясняется уходом в конце 1933 г. "неосоциалистов" и политическими событиями 1934 г.). Все это не согласуется с распространенным представлением о том, что экономические трудности увеличивают силы партий левой: это, быть может, верно в отношении электората указанных партий, но не их членов. В данном случае, напротив, экономические трудности даже как будто совпадают с легким снижением численности, хотя [c.134] партия была в оппозиции. Известная корреляция (довольно, впрочем, нечеткая) обнаруживается между кривой реальной заработной платы и численностью социалистических партий (см. табл. 1 - лейбористы; табл. 8 - СФИО; табл. 16 - немецкие социал-демократы). В Англии количество лейбористов - членов профсоюзов обнаруживает в этот период замечательную стабильность - в пределах 2.000.000 (см. табл. 1 и 15). А ведь профсоюзы должны были бы оказаться наиболее чувствительными к кризису. Но, как видим, амплитуда ежегодных колебаний никогда не превышает 3,2% общего состава: снижение на 1,7 (1930), рост на 0,65 (1931), снижение - на 3 (1932), на 3,2 (1935) на 2,2 (1934), и рост на 2,75 (1935). Слабая тенденция к снижению обнаруживается, таким образом, в 1932-1935 гг., ни разу не достигая даже 10% в течение трех лет. А число индивидуальных членов в то же самое время возрастало весьма быстрыми темпами, увеличившись с 227.877 в 1929 г. до 419.311 - в 1935. Максимум роста пришелся на 1930-1932 гг. (25% ежегодно). Но интересно отметить, что эти колебания имели противоположную направленность; две группы членов лейбористской партии - индивидуальные и ассоциированные - различным образом реагировали на одни и те же события, как если бы то были две достаточно разнородные общности. Это подтверждает ранее высказанные нами соображения о специфическом характере непрямого членства.

Вместе с тем в Германии, напротив, наблюдается весьма ощутимое совпадение между углублением экономического кризиса и прогрессирующим ростом национал-социалистической партии: обозначается известный параллелизм кривых безработицы и увеличения численности НСДАП (табл. 9). Аналогичные соображения можно высказать и относительно немецкой коммунистической партии, хотя здесь этот феномен выступает более умеренно. А французская коммунистическая партия оставалась стабильной между 1930-1934 гг., увеличив свои ряды с 40.0008 до 45.0009, то есть ежегодный прирост был чуть выше 1% . Правда экономический кризис менее серьезно задел Францию по сравнению с Германией. Следует ли различать два рода партий: [c.135] традиционные, относительно мало чувствительные к колебаниям конъюнктуры, - и новые партии, чей рост или упадок этими колебаниями непосредственно обусловлен? Они соответствуют двум различным социологическим типам: первые - стабильные и стабилизирующие общности, играющие роль известных политических амортизаторов; вторые - импульсивные и недолговечные, в противоположность первым усиливающие настроения, порожденные происходящими событиями. Не делая чересчур поспешных заключений, ограничимся тем, что просто подчеркнем относительную самостоятельность партийной общности, частичную ее независимость от политических и экономических событий. По-видимому, она гораздо более чувствительна к собственно партийным проблемам: внутренние кризисы и расколы, например, вызывают значительные колебания ее численности.

После съезда в Type численность СФИО упала со 179.787 в 1920 г. до 50.449 членов в 1921; она продержится на этом уровне в течение трех лет и вновь поднимется только с началом избирательной кампании 1924 г. Точно так же раскол норвежской лейбористской партии в 1920 г. привел к падению ее численности с 95.165 до 45.946 членов. Подобные же колебания наблюдались в английской лейбористской и шведской социалистической партиях вслед за реформами, затронувшими порядок вступления в партию членов профсоюзов. Партия несомненно представляет собой закрытую, замкнутую в себе самой общность; она по-видимому живет по своим собственным законам, отличным от законов той национальной общности, в которую включена; партия обладает специфическим ритмом развития.

Этот ритм жестко зависит от ритма выборов: уже было отмечено, что деятельность некоторых партий носит почти сезонный характер, оживляясь по случаю избирательных кампаний, между которыми они впадают в настоящую спячку. Очевидно это касается не только пропагандистской работы, но и самого состава партий. Анализ колебаний численности порой обнаруживает признаки регулярного движения, связанного с выборами (особенно всеобщими, которые одни по существу только и носят подлинно политический характер). Во французской социалистической партии, например, в 1919-1939гг. смутно вырисовывается некое подобие [c.136] "избирательного цикла": численность ее возрастает в год выборов и обычно - в год, непосредственно за ним следующий; но затем наступает стабилизация или даже спад. Имеются таким образом как бы два года "инфляции" и два года "дефляции". Этот феномен весьма четко выражен в связи с выборами 1924 г.(-2,5% от всего состава партии в 1922 г., +2,7 в 1923, +49 в 1924, +53,2 в 1925, +0,7 в 1926, -11,9 в 1927) и выборами 1936 г. (-16,1% в 1934 г., + ,15 в 1935, +68 в 1936, +41,5 в 1937, -3,9 в 1938 г.). Менее определенно данная тенденция обнаруживается по отношению к выборам 1928 г. (-12% в 1927 , +12 в 1928, +8,8 в 1929, +5 в 1930, +4,2% в 1931 г.) и особенно - 1932 г. (+4,2% в 1931,+5,2 в 1932, но -4,7% в 1933 г.). Возможно, это объясняется некоторым наложением мирового экономического кризиса, точно так же, как в 1924 и 1936 г. рост, обязанный общим выборам, был усилен особыми условиями избирательной кампании и тем накалом, который придали им объединения "Картель" и "Народный фронт". Внимательно изучая данные учета и выделяя за каждый год сведения о вновь вступивших и выбывших членах (помимо, разумеется, выбытия по случаю смерти и особенно исключения - открытого или негласного), можно обнаружить подтверждение этих циклических подвижек: пополнение в основном более значительно в год выборов и примыкающий к нему; отток характерен для двух последующих лет (табл. 10). И все же этот феномен отнюдь не носит абсолютного характера. Он не выражает даже общей тенденции: подобные сдвиги почти не ощутимы в социалистических партиях - британской, шведской, норвежской, etc. Невозможно сделать общих выводов путем анализа опыта всего лишь четырех выборов и одной партии.

Наш анализ позволяет только привлечь внимание к одному существенному различию - различию постоянных и временных членов. Многие из тех, кто однажды подписывает вступительное заявление и получает партийный билет, не обновят его в будущем году и забудут о споем вступлении в партию; некоторые пройдут процедуру формального исключения, большинство же попросту прервет всякие контакты с партией (продолжая, кстати, фигурировать в списках тех партий, где регистрация не слишком строга, и тем самым искусственно раздувать их численность). Очень часто принадлежность к партии [c.137] еще более кратковременна: партию забывают через несколько месяцев, а то и дней. Иногда, напротив, связь сохраняется на протяжении двух или трех лет. Но и в этом случае речь не идет еще о настоящем - постоянном - члене партии, чья связь с ней не прерывается в течение длительного периода, часто и всей жизни. Было бы очень важно иметь критерий для четкого разграничения этих двух категорий. Но, к сожалению, партийные статистики их не различают, или делают это очень плохо. Французская социалистическая партия, например, ежегодно выделяет "вновь принятых", "ранее принятых" и "выбывших" (табл.10). Однако со следующего года вновь принятые становятся ранее принятыми, и это вносит неизбежную путаницу в отношении последних. А главное, учет выбывших ничего не говорит о стаже тех, кто выбыл из партии. Серьезная статистика должна была бы тщательно выделять: 1) вновь принятых в текущем году; 2) ранее принятых, то есть членов партии, имеющих стаж один, два, три года, etc. Точно так же следовало бы подразделять по стажу и выбывших. Тогда дальнейшие исследования позволили бы судить о стабильности состава. Но, увы, сами партии меньше всего этим озабочены; они явно заинтересованы в том, чтобы замаскировать реальное соотношение постоянных и временных членов, что обнаружило бы их слабость.

В некоторых партиях это соотношение действительно красноречиво. Так, серьезные исследователи считают, что одна ид самых устойчивых черт французской коммунистической партии - ее перманентное обновление: известно, что в 1939 г. всего 3-4% ее состава имели партийный стаж более 6 лет10. Но такие сведения трудно бывает проверить. Опросы, проводимые обычно в специально подобранных ячейках, весьма приблизительно позволяют проверить их истинность. Тем не менее некоторые выводы можно косвенным путем сделать на основе официальной партийной статистики: в 1937 г. партия насчитывала 340.000 членов - против 45.000 в феврале 1934 г. Стало быть, более 87% ее членов в 1937 г. имели партийный стаж менее четырех лет. В декабре 1944 г. В партии состояло 385.000, а в декабре 1945 - 1.032.000: то есть, на эту дату почти два из трех коммунистов имели [c.138] стаж менее года, а для каждого четвертого пребывание в партии было всего лишь кратким эпизодом, поскольку в декабре 1949 г. партия заявляла о численности в 786.000 (табл.11). Не более долговечным оказался и резкий рост СФИО в 1924-1925 гг.: в 1924 г. зарегистрировано 34.668 новых членов (на 38.000 ранее принятых); в 1925 г. - 50.537 вновь принятых на 60.939 ранее принятых; но 28.031 покинули партию в 1926 и 31.522 - в 1927, против приблизительно 12.000, в среднем выходивших из нее в предшествующие годы. Точно так же скачок численности лейбористов в 1920 г. по-видимому был достигнут главным образом за счет непостоянного контингента. За два года, с 1918 по 1920, в партию вступили 1.353.126 новых члена, рост составил 46,3% ; затем этот показатель за 1920 - 1922 гг. упал до 31,5% и оставался почти неизменным вплоть до 1927 г. За два года 1.034.351 покинули партию: это означает, что 76,4% прироста приходится на предшествующий период. Следовательно, правомерно считать, что три из четырех вновь принятых в партию в 1918-1920 гг. оказались всего лишь временными ее членами. Рост же СФИО в 1936-1937 гг., напротив, представляется прочным: она приобрела 100.211 новых членов в 1936 г. и 101.332 - в 1937; вместе с тем, было зарегистрировано соответственно только 16.728 и 49.338 выбывших.

Систематический анализ, позволяющий разделить постоянных и временных членов, открыл бы путь к более глубокому представлению о партийном сообществе. Лишь тогда можно будет отличить поверхностные колебания, порожденные "временными", от глубоких изменений, которые достигаются за счет постоянных членов: рост СФИО в 1936-1937 гг. приобрел бы тогда совсем иной смысл, чем ее "разбухание" в 1924-1925 гг. С этой точки зрения тот кризис, который она сегодня переживает, можно было бы рассматривать как поворот к постоянному членству. Но этот поворот сопровождается весьма серьезным снижением средних цифр нового пополнения. До войны партия никогда не пополнялась меньше чем на 15% (если взять за 100% численность ранее принятых); этот показатель упал ниже 4%, в 1947 г., до 0,31 - в 1948 и до 1,9 - в 1949 г. Подобное снижение притока новых членов - симптом серьезного склероза партии. [c.139]

Различие постоянных и временных членов характеризует не только эволюцию, но и состав партийной общности. Многие основательные исследования, которые могли бы быть предприняты в этой области, сдерживаются неточностью статистики. Следовало бы по меньшей мере характеризовать состав по возрасту и полу, социальному положению и географическому распределению членов партии. Фактически только переписи зачастую позволяют судить о региональном размещении, а тем более о распределении по полу; к тому же и тот и другой показатель не всегда указываются. Специальные монографии должны были бы восполнить пробелы в справочном аппарате: нужно изучить жизнь всех подразделений партии за достаточно продолжительный период, охватить подобным анализом максимально возможное их количество в самых различных социальных сферах. К сожалению, любое из таких исследований столкнется с серьезными препятствиями: беспартийные с трудом получат доступ к необходимым документам; члены партии рискуют интерпретировать их односторонним образом. И в то же время труды этого порядка - необходимое дополнение изучения социологии и географии выборов: распределение голосов явно зависит от силы партий и их природы. И партии не могут ограничиваться общим и поверхностным учетом своих членов: следовало бы с максимальной точностью разграничить различные их категории, выявить соответственно их социологические параметры и эволюцию последних. Вместе с тем необходимо сопоставить членов партии - эту главную базу всякой партийной общности - с теми, кто лишь близок к ним или, напротив, выделяется среди них. Мы имеем в виду симпатизантов (sympathisants}, активистов (militants), пропагандистов (propagandistes). [c.140]

II. Степени причастности

В партиях, где не принято формальное членство, можно выделить три круга причастности (partipation). Наиболее обширный круг составляют избиратели, голосующие за кандидатов, выставляемых партией на национальных или локальных выборах (можно было бы еще разграничить эти два последних, но пренебрежем данным [c.140] аспектом проблемы в интересах простоты изложения). Второй включает "симпатизантов" - и термин и понятие туманны, но их неопределенность связана с самой действительностью. Симпатизант - это избиратель, но это гораздо больше, чем просто избиратель: он признает спою склонность к партии; он защищает, а порой и поддерживает партию и финансовом отношении; он даже входит в ее придаточные институты. Широко употребляемые сегодня термины "паракоммунист" (от греч. para - рядом, возле. - Прим. перев.) и "криптокоммуунист" (от греч. kryptos - тайный, скрытый. - Прим. перев.) относятся именно к симпатизантам. Наконец, третий круг - внутренний, он охватывает активистов11. Активисты рассматривают себя как членов партии, как элемент партийной общности; они обеспечивают ее организацию и ее функционирование; они ведут пропаганду и всю основную партийную деятельность. "Комитетчики" кадровых партий -это активисты. Понятие "член партии" там, где оно принято, образует и четвертый круг, как бы промежуточный по отношению к двум последним; он более широк, чем круг активистов, но более узок, чем круг симпатизантов. Членство (adhesion) предполагает более глубокую причастность к партии, нежели симпатия, но менее глубокую, чем активизм. Полезно сравнить членов партии с каждой из трех других категорий; членство - это именно соотносительное понятие.

Главная проблема заключается в том, чтобы определить отношения между различными кругами. Ее решение не может быть абсолютно беспристрастным и представляет отнюдь не чисто научный интерес. Она затрагивает саму природу политических партий и демократический характер их структур. Внутренние круги приводят в движение и руководят внешними; если первые действительно представляют вторых - то есть если их ориентации совпадают - система может быть квалифицирована как демократическая. В противном случае весь этот ряд концентрических кругов можно определить как олигархию. [c.141]

Избиратели

С точки зрения политической науки эта категория обладает огромным преимуществом по сравнению со всеми прочими: она легко поддается измерению. Обычно мы располагаем довольно удовлетворительной статистикой даже за тот период, когда эта статистика не всегда четко указывала партийную принадлежность кандидата. Серьезные лакуны существовали в этом смысле в европейской статистике до установления пропорциональной системы. Они еще более серьезны, когда речь идет о выборах локальных; но последние менее интересны в свете нашей темы, поскольку здесь личностные моменты и специфические интересы еще больше, чем в ходе всеобщих выборов, определяют партийные привязанности.

Для кадровой партии численность избирателей представляет единственно возможное измерение партийной общности. Силу или слабость партии можно определить по количеству ее избирателей. Можно проследить эволюцию партии через эволюцию ее электората. Сопоставляя состав ее руководящих органов с распределением избирателей, можно судить о степени демократичности партии. На этом основании американские авторы утверждают, например, что национальный конгресс (уполномоченный избирать кандидата от партии на президентских выборах) не имеет репрезентативного характера, поскольку количество его делегатов не пропорционально численности электората партии, сельские избиратели имеют сверх-представительство, так же как и избиратели-южане в республиканской партии (см. табл. 19). В массовых же партиях, напротив, за основу такого представительства берут численность членов партии; но тогда существенной задачей становится определение соотношения этих двух категорий - избирателей и членов партии. Они образуют две различные общности, причем вторая стремится руководить первой. Это хорошо видно на примере депутатов: они получают свои полномочия от избирателей, но между тем оказываются все более и более подчинены власти руководящих комитетов, создаваемых членами партии. Важно, стало быть, выяснить: совпадают или расходятся реакции двух этих общностей. Сравнительная статистика может дать для этого необходимый материал. [c.142]

Но провести такое сравнение не всегда легко. Оно, во-первых, обычно наталкивается на уже отмеченную выше неточность подсчета членов партии: один из сравниваемых объектов всегда остается величиной, которую приходится принимать на веру. А во-вторых, дело осложняется трудностью сопоставления электоральной и партийной статистики. Метод коэффициентов корреляции в этой области неприменим, и прежде всего потому, что материалов для сравнения слишком мало: учет численности партий ведется начиная всего лишь с 1905-1910 гг., и, следовательно, мы располагаем данными для анализа максимум дюжины всеобщих выборов. А в большинстве и того меньше, ибо сравнение попросту невозможно, если партии еще недостаточно развиты: ряды данных столь ограничены, что никакие серьезные выкладки невозможны. С другой стороны, коэффициент корреляции уместен для сопоставления членов партии и избирателей только в момент всеобщих выборов; но колебание численности партий в интервале между двумя выборами как раз и составляет один из основных аспектов проблемы. Различный по самой своей природе ритм рядов данных - годовой для учета членов партии и четырех-пятигодичный для избирательной статистики - к тому же часто еще искажается распадом партий или переносом выборов. Коэффициенты корреляции дали бы возможность лишь выборочного анализа. Оптимальным приемом был бы метод графического сопоставления кривых роста численности членов партии и избирателей, построенных на основе базовой статистики. Но графики этих кривых не могут быть идентичными в силу того, что численность избирателей и численность членов партии - величины разного порядка. Возьмем тогда отрезки, соотношение которых приблизительно соответствует среднему соотношению обеих общностей в целом в рассматриваемый период. Полезно дополнить эти кривые данными о процентном соотношении соответственного роста численности избирателей и членов партии, что позволит дать более точное измерение.

Чтобы сравнить взаимную диспозицию избирателей и членов в нескольких партиях (различных в одной и той же стране или сходных в разных странах), установим для каждой из них норму членства на рассматриваемый момент, то есть соотношение численности членов партии и численности избирателей. Сопоставляя нормы членства [c.143] одной и той же партии по ряду последовательных выборов, можно вычертить кривые членства, которые позволят провести сравнение и во времени, и в пространстве (табл. 12). Не будем придавать норме членства большее значение, чем она того заслуживает: это инструмент измерения и ничего более. Нe будем забывать и того, что само понятие членства имеет различный смысл в разных партиях и что оно практически не имеет никакого настоящего смысла в кадровых партиях; что и в самих массовых партиях механизмы регистрации и строгость учета весьма различны. Лишено, к примеру, смысла сопоставление партии радикал-социалистов и коммунистической партии, ибо понятие члена в каждой из них имеет совершенно различное содержание. Точно так же не сравнимы по этому показателю лейбористы и французские социалисты, поскольку соответствующие партии принадлежат к непрямой структуре в одном случае и к прямой - в другом. В конечном счете сравнение возможно в четырех случаях: 1) сопоставление норм членства одной и той же партии в различные периоды ее развития (что позволяет построить вышеупомянутые сравнительные кривые); 2) сравнение норм членства одной и той же партии в различных регионах страны или по различным социальным категориям и возрастным группам (последнее, правда, почти неосуществимо по причине умолчания статистики на этот счет: исследователю придется самому с помощью опросов или монографии создать собственную базу данных); 3) сравнение норм членства однотипных партий в различных странах: социалистических (табл. 12 и 13), коммунистических, демо-христианских, etc.; при этом чем более сходны партийные структуры, тем точнее сравнение: оно будет гораздо более точным для коммунистических партий, чем для социалистических, а для социалистических - точнее, чем для демо-христианских; 4) сравнение довольно близких партий в одной и той же стране: например, коммунистов и социалистов или социалистов и демо-христиан - последнее, впрочем, всегда требует определенных оговорок.

Предложенный инструментарий, думается, открывает обширное поле для исследований. Научный поиск мог бы, по-видимому, сосредоточиться вокруг центральной темы: систематического измерения разрыва между поведением избирателей и поведением членов партии. Можно [c.144] было бы сопоставить - по регионам или странам - норму членства с процентом полученных партией голосов и выяснить, имеется ли между ними корреляция, изменяются ли они одинаковым или противоположным образом или эти колебания вообще несопоставимы. Можно провести подобное сопоставление но социальным, профессиональным и возрастным группам. Разумеется, такой анализ должен был бы охватывать максимально возможное число партий и углубляться в прошлое настолько, насколько это позволяет статистика. Но при этом нужно все-таки исключать инкубационный период развития партий, когда численность и избирателей и членов партии столь невелика, что никакое серьезное сопоставление невозможно. Партии могут в такой период выдвигать лишь по нескольку отдельных кандидатов, что искажает цифру электората, приписываемую им в общенациональной статистике; у них нет еще секций и комитетов во всех регионах страны, что также искажает цифру их членов в партийных учетах. Партии невозможно анализировать, если они не прошли известного пути развития уже после достижения зрелости. Только такого рода исследования - углубленные и многочисленные - позволили бы проверить точность (или выявить степень ошибочности) гипотезы, на основе которой проводилось несколько первых опросов, по правде говоря, довольно ограниченных и немногочисленных. Суть этой гипотезы: существует относительная независимость членов партии и ее избирателей; эти общности по-разному реагируют на одни и те же политические события; можно говорить о разнонаправленности соответствующих изменений. Разумеется, сравнительный анализ обнаруживает и периоды параллельного развития электората и членов партии. Такой пример являет нам французская социалистическая партия в 1906-1914 и 1928-1932 гг. (табл. 8), шведская социал-демократическая партия в 1924-1940 гг., etc. Но такие совпадения этих двух общностей все же редки. Они, по-видимому, соответствуют фазам роста партий и восхождения их к положению доминирующих. Гораздо чаще как раз бывает, что темп роста общности избирателей и численности членов партии не совпадает: первая обычно изменяется быстрее второй. Можно даже констатировать, что норма членства имеет тенденцию к снижению в то время, когда численность избирателей возрастает, и наоборот. Наблюдения, проведенные в социалистических [c.145] партиях 9 стран, показали что из 63 случаев только 20 отклоняются от выявленной тенденции этого взаимного движения (табл.14): при этом в пяти из них (Франция, 1919-1928; Норвегия, 1918-1924; Великобритания, 1945-1950 гг.) это объясняется внутренним кризисом партии или изменением системы приема, так что они не показательны значения для обсуждаемой проблемы. Общность членов партии представляется все же более стабильной, чем общность избирателей. Но наши выводы действительны только для социалистических партий (нестабильность состава коммунистических партий уже отмечалась) и носят всего лишь приблизительный характер. Во Франции, например, стабильность электората в 1919-1939 гг. поразительным образом противоречит нестабильности партий. У социалистов разрыв составлял максимум 14,7% по отношению к средней двух предельных показателей; у коммунистов он достигал 121,7%. В Швейцарии, начиная с 1930 г., стабильность избирателей в сравнении с членами партий также много выше: разрыв составляет 1,4% у социалистов и 28,7% - у коммунистов.

Различия в скорости изменений встречаются, кстати, реже, чем случаи полного расхождения, с которыми приходится сталкиваться гораздо чаще: это объясняется несовпадением реакций обеих общностей на те или иные политические и экономические события и внутренними кризисами самих партий. Две схемы вырисовываются здесь достаточно ясно: 1) реакция членов партии на кризисы или какие-либо другие внутренние события в партии более ощутима, чем соответствующая реакция избирателей; 2) реакция тех и других на определенные социально-политические события различна, хотя ее и не представляется возможным оценить как более сильную или слабую. Реакция социалистических партий на раскол и отделение коммунистов или "гошистов" (леваков) сразу после войны 1914 г. хорошо иллюстрирует первую схему. Так, во Франции СФИО с 1919 по 1924 г. теряет 46,6% своих членов, но только 2,4% своего электората. В Норвегии отделение социал-демократов отнимает у Партии труда в 1918-1921 гг. около 60% ее членов, тогда как число избирателей сокращается всего на 8%. А в Германии, напротив, раскол Независимой социалистической партии сопровождался в 1919-1920 гг. значительным уменьшением социал-демократического электората (на 46,5%), в [c.146] то время как численность партии выросла на 6,8% (табл. 16). Реакция лейбористов-членов партии и лейбористов-избирателей на смену процедур contracting out - contracting in расходится еще дальше: в 1924-1929 гг. принятие первой взамен второй привело к падению численности лейбористов-членов профсоюзов на 35,3%, что не помешало количеству избирателей вырасти на 51,5%; разрыв становится менее значительным в 1945-1950 гг., вслед за восстановлением прежнего правила, в результате чего численность лейбористов-членов профсоюзов увеличилась на 96,3%12, в то время как избирателей прибыло всего на 10,5%.

Расхождение поведения избирателей и членов партии по отношению к одним и тем же социально-политическим событиям ранее уже ярко обнаруживалась в соответственной их реакции на войны 1914 и 1939 г. И та, и другая имели следствием общий рост социалистических партий - как их избирателей, так и их собственного состава. Но рост этих общностей редко оказывается параллельным, причем измерить угол расхождения не всегда легко: одновременно происходили избирательные реформы, что нередко увеличивало численность избирателей, и необходима поправка на это. Параллельность - в виде исключения - наблюдается во французской социалистической партии в 1914-1919 гг.: число избирателей поднялось на 31,5%, а членов партии - на 30. В Англии, напротив, с 1910 по 1918 г. количество избирателей, голосующих за лейбористов, выросло более чем на 200% (по отношению ко всем поданным голосам); в то же самое время численность партии возросла лишь на 100% (табл. 15). За 1935-1945 гг. лейбористов-членов профсоюзов стало на 20,5, а индивидуальных членов - на 16,2% больше, а число избирателей выросло на 43,7%. Эти примеры, казалось бы, опровергают сформулированную выше схему: в данном случае реакция избирателей резче, чем реакция членов партии. По такое включение было бы преждевременным: во Франции, например, процент голосов, полученных социалистами (по отношению ко всем поданным), вырос с 20 (1936) до 25 (1945 г.), как если бы норма членства возросла до 25%, в то время как цифра членов повысилась до 65,8% Просто в некоторых странах мы видим более серьезную [c.147] дивергентность поведения двух указанных общностей. В Швеции, например, число избирателей, голосующих за социалистов, снизилось с 265.428 в 1914 г. до 195.121 в 1920 г., в то время как численность партии выросла с 84.410 до 143.090; точно так же число избирателей снизилось с 1.546.804 в 1940 г. до 1.436.571 в 1944, тогда как партия выросла с 487.257 до 553.724. В Норвегии электорат социалистов снизился с 618.610 в 1936 г. до 609.348 в 1945, в то время как численность партии поднялась со 142.719 до 197.683. На одно и то же событие, притом значительное, две общности реагируют диаметрально противоположным образом.

Можно было бы привести и другие столь же типичные примеры. Поведение избирателей, голосующих за лейбористов, и поведение членов лейбористской партии в Англии во время политического кризиса, вызванного разрывом с двухпартийной системой (1918-1935 гг.), было абсолютно различным. С 1918 по 1922 г. численность избирателей и членов лейбористской партии растет, причем первых быстрее, чем вторых (соответственно 30 и 10%). В 1922-1923 гг. избирателей прибыло чуть меньше 2,6%, но численность самой партии упала на 4,7%. В 1923-1924 гг. электорат рос быстрее (приблизительно на 26%), а численность партии почти не изменилась (рост на 1,2%). В 1924-1929 гг. число избирателей растет еще быстрее, увеличившись на 51,5%, но происходит падение численности партии: она снизилась на 26% (что, вероятно, объясняется отменой contracting out). В 1929-1931 rr. численность избирателей, напротив, уменьшилась, а численность членов партии слегка увеличилась - на 1,6% (при более значительном росте индивидуальных членов - на 38%,).

В Германии реакции социал-демократического электората и членов партии обычно расходятся в годы Веймарской республики. В 1919-1920 гг. электорат уменьшается, а партия растет; в 1920-1925 численность партии снижается, а электорат увеличивается; в 1928- 1930 гг. партия растет, а ее электорат убывает. Движение двух общностей совпадает лишь в 1925-1928 и в 1930-1932 гг., причем колебания электората оказывались более резкими по сравнению с колебаниями численности партии (табл. 16). Короче говоря, линии поведения двух общностей абсолютно различны. Во Франции победа Народного фронта в 1936 г. обернулась для [c.148] социалистов потерей 1,7% голосов по сравнению с 1932 г., но значительным ростом численности партии - на 45%. Точно так же падение электората в 1945-1946 гг. с 4.561.000 до 3.432.000 и соответственно с 23,8 до 17,9% от всех поданных голосов сопровождалось увеличением состава партии на 5,7%.

Эти наблюдения, разумеется, поверхностны и фрагментарны. И тем не менее они позволяют в качестве поисковой гипотезы сформулировать положение о диспаритете общности членов партии и общности избирателей. Все кажется происходящим таким образом, как если бы первая выступала по отношению ко второй как закрытый мир, замкнутая среда, реакции и общее поведение которых подчиняются собственным законам, отличным от тех, которые управляют колебаниями электората, то есть колебаниями общественного мнения. Представляется излишним подчеркивать значение таких наблюдений. Если они будут получать новые подтверждения и "закон диспаритета" будет действительно сформулирован, традиционное понятие демократии окажется ниспровергнутым: ибо как мы уже видели, руководящие органы партий, образованные их членами, обнаруживают тенденцию к доминированию над парламентариями, получившими свои полномочия от избирателей. И было бы полбеды, если бы политический статус тех и других хотя бы приблизительно совпадал, и членов партии можно было бы рассматривать как наиболее сознательную часть, авангард избирателей. Но закон диспаритета разрушил бы эту иллюзию, показав, что существенные различия в поведении двух этих общностей абсолютно исключают возможность одной из них выступать в качестве образа и подобия другой. Измерить этот диспаритет - значит измерить степень проникновения олигархии в режимы, которые мы называем демократическими. [c.149]

Симпатизанты

Понятие избирателя четко и просто; понятие симпатизанта - неопределенно и многозначно. Симпатизант представляет собой нечто большее, чем избиратель, но меньшее, чем член партии. Как избиратель он отдает партии свой голос, но не ограничивается этим. Он открыто [c.149] проявляет свое согласие с партией, открыто признает свои политические предпочтения. Избиратель голосует тайно, в специальной кабине и не афиширует своего выбора: сама четкость и объем мер, гарантирующих тайну голосования, вполне раскрывают значение этого обстоятельства. Избиратель, открыто заявляющий о своем выборе, уже не просто избиратель: он становится симпатизантом. Фактически, он тем самым запускает механизм эмоционального заражения; само его признание уже несет в себе элемент пропаганды; оно также сближает его с другими симпатизантами и закладывает первые связи некой общности. Настоящей общности избирателей не существует, так как они совсем не знают друг друга - это всего лишь группа, определяемая с помощью обобщения и доступная для статистических измерений. Но общность симпатизантов - пусть эмбриональная и рассеянная - существует реально.

Открытое проявление политического предпочтения, признание своей симпатии к партии могут обнаруживаться во множестве форм к степеней. Для этого недостаточно однократного голосования: ведь оно может оказаться исключением, зависящим от особых обстоятельств, и никогда больше не повториться; оно скорее доказывает не симпатию, а простое отсутствие предубеждения. Совсем другое дело, если к такому голосованию относятся как к привычному и нормальному, примерно так, как это принято у американских граждан на закрытых первичных выборах. Еще более далеко идущий шаг - если такое заявление о симпатии не остается чисто пассивным, но сопровождается позитивными усилиями в пользу партии: регулярное чтение ее прессы, участие в манифестациях и публичных собраниях, сборе пожертвований, в пропагандистской деятельности (например, canvass - сбор голосов перед выборами). Так незаметно от простого участия в жизни партии переходят к настоящему членству и даже становятся активистами.

Но если симпатизант - больше, чем избиратель, то все же это еще и не член партии. Его связь с партией не освящена официальными, четко установленными узами письменных обязательств и регулярной уплатой членских наносов. В общем можно было бы сказать, что положение симпатизанта походит на положение члена партии, как сожительство - на законный брак. Что же [c.150] удерживает симпатизанта от настоящего вступления? В кадровых партиях - тот факт, что там вообще не существует формального членства. Невозможно жениться, коль нет мэра; если законный брак невозможен, приходится довольствоваться конкубинатом. Членов же комитета можно рассматривать как активистов - в том смысле этого термина, который мы далее раскроем; все, кто вокруг них вращается, оказываются симпатизантами. Но такое толкование не подходит для массовых партий, где существует организованное членство. Чем же объясняется тогда отказ войти в ряды партии, желание остаться вне настоящей общности - даже в том случае, если признают свое согласие с ней? На то есть различные мотивы. Иногда симпатизанта сдерживают объективные обстоятельства: например, род его занятий исключает формальное вступление. Так, некоторые государства налагают запрет на членство своих должностных лиц в партиях, которые рассматриваются в качестве подрывных; некоторые хозяева - открыто или негласно - требуют соблюдения того же правила от своих наемных работников. Иногда и сам симпатизант считает свою профессию несовместимой с чересчур продвинутым коллективизмом: из-за нехватки свободного времени (что помешало бы ему выполнять обязанности члена партии) или из опасения каких-либо осложнений (коммерсант не хочет терять клиентов, священник - шокировать прихожан, офицер - подвергать опасности свой авторитет). Все эти опасения не так уж и презренны. Конечно, иные из них свидетельствуют просто о недостатке мужества и бескорыстия; но другие имеют вполне альтруистические мотивы, хотя в основе их и лежит в большей или меньшей степени сознательное уклонение.

Кроме того, бывают препятствия иного рода, чем давление внешних социальных сил, которому подвергается гражданин; речь идет о неких глубинных внутренних причинах. Симпатизант отказывается от вступления в партию, потому что испытывает непреодолимое отвращение к коллективности и не может расстаться со своей личной свободой - чувство, весьма живучее в некоторых слоях буржуазии или крестьянства. Именно оно объясняет меньшую распространенность института членства в правых партиях или аграрных регионах. Это чувство достаточно развито среди интеллектуалов и [c.151] артистов, по крайней мере среди тех из них, кто не склонен очертя голову ринуться в общее дело, упиваясь коллективизмом и самозабвенно отбрасывая все личное, что свидетельствовало бы о весьма значительной нестабильности психики и одновременно - об известном стремлении к моральному мазохизму. Положение интеллектуалов в партиях всегда ставит особые проблемы, будь то трудности, которые они испытывают, чтобы удерживать себя в общих рамках, или, напротив, когда они переходят грань разумного в своем стремлении раствориться в коллективе. Индивидуалисты или мистики, они всегда - исключение из правил, нередко неустойчивы и обычно не пользуются доверием и симпатией со стороны всех остальных членов партии. Нередко отказ вступить в партию объясняется идеологическими разногласиями с ней: симпатизант предпочитает ее всем другим и сотрудничает с ней, но не разделяет всех ее воззрений, и поэтому избегает полностью связывать себя с ней. Он солидарен с партией по отдельным вопросам, но не целиком и полностью.

Теперь можно дать - хотя это будет нелегко - приблизительное определение симпатизанта. Действительно, по какому же признаку его всегда безошибочно можно узнать? На каких критериях основывать статистику, позволяющую сопоставлять списки избирателей и симпатизантов, с тем чтобы выявить взаимную корреляцию этих различных общностей? Здесь мы входим в область гадательного. Можно просто попытаться вычислить различные особые категории симпатизантов, например, читателей партийной прессы. Но этот признак еще не будет определяющим: многие партии с трудом добиваются чтения партийных изданий даже от своих собственных членов, не говоря уже о симпатизантах. Иные из таких читателей - всего лишь любопытствующие, а иногда даже и противники, для которых это способ излить свою желчь; но таких немного, и ими по закону больших чисел можно пренебречь. Однако выбор газеты в качестве критерия учета симпатизантов ставит деликатные проблемы. Любые формы чтения партийных (или близких к партии) изданий определяют всего лишь одну категорию симпатизантов. Другую (ее часто не отделяют от первой) характеризует присутствие на собраниях и манифестациях партии. Но и этот критерий не точнее предыдущего; многие из тех, кто [c.152] участвует в публичных акциях, тоже всего лишь зеваки, ищущие развлечения, а вовсе не настоящие симпатизанты. Тем не менее этот показатель не лишен определенного достоинства: полицейские сводки больше всего учитывают его при измерении колебаний влияния той или иной партии на общественное мнение. В Америке участие в закрытых первичных выборах представляет собой великолепный критерий симпатии по отношению к партии13: сопоставление данных статистики участников первичных выборов с избирательной статистикой позволяет провести интересные сравнения симпатизантов и избирателей (см. табл. 42 и 43).

В большинстве случаев выявить симпатизантов в конечном счете можно только с помощью системы анкетирования и опросов Гэллапа. И все же понятие симпатизанта слишком туманно, чтобы в этом отношении достаточно было простого и прямого вопроса анкеты. Следовало бы на основе объективного признака выделить степени симпатии и одновременно уточнить мотивы, мешающие симпатизанту превратиться собственно в члена партии. Но именно в этой области, как ни в какой другой, интервьюеры сталкиваются с недомолвками респондентов - по крайней мере, во Франции. Отсюда и трудность точных детальных опросов.

В качестве примера можно привести вопросы, которые в рамках общего социологического исследования структуры среднего французского города14 были поставлены перед жителями Оксерра. Вопрос 136 сформулирован следующим образом: "Принадлежат ли ваши политические симпатии какой-либо определенной политической партии?" Вопрос 137: "Принадлежите ли вы к какой-нибудь политической партии?" При этом не требовалось ни конкретно называть объект симпатий и прямую партийную принадлежность, ни говорить о мотивах того и другого. Эта добровольная тактичность авторов во многом предопределила границы их исследования. Интересно привести некоторые из полученных результатов. [c.153]

И, наконец, нужно особо рассмотреть высшую ступень партийной техники - концепцию организованного привлечения симпатизантов15. Долгое время массовые партии проявляли по отношению к ним известное презрение, отождествляя их с теми умеренными, о ком в Писании сказано: "Раз вы ни горячи, ни холодны, мои уста вас отвергают". Однако постепенно стало ясно, что эти умеренные представляют собой естественный источник пополнения; что эти люди более других открыты для партийной пропаганды; что они могут пополнить ряды собственно членов партии; что они способны помочь партии проникнуть в среду, в силу естественных обстоятельств для нее закрытую, стоит ей всего лишь смягчить жесткость своей доктрины и использовать это в качестве своего рода дымовой завесы, или, надев маску, превратиться из волка в пастуха. Но эти многообразные задачи [c.155] могут быть надлежащим образом решены только в том случае, если симпатизанты перестанут быть аморфной, неопределенной, безликой массой - а для этого они, как и члены партии, должны быть объединены в коллективные структуры. Так возникла идея придаточных организаций партии, открытых для симпатизантов. Под этим общим названием скрываются самые разные созданные и контролируемые партией (фактически или юридически16) объединения, которые позволяют расширить и углубить принадлежность к партии: расширить, агломерируя вокруг собственно партийного ядра организации-спутники, образованные симпатизантами; углубить, дополняя политическое ассоциирование своих членов, реализованное посредством партии, ассоциированием семейным, социальным, культурным, etc. Можно выделить две категории придаточных организмов: одни предназначены для симпатизантов, другие - для членов партии. На практике большая часть их может быть использована и для той, и для другой цели. Охарактеризуем здесь первый аспект, резервируя за собой возможность вернуться в дальнейшем и ко второму.

Молодежные и спортивные союзы, женские ассоциации; содружества ветеранов, клубы интеллектуалов или литераторов, кружки для развлечений и досуга; профсоюзы, кассы взаимопомощи, кооперативы; общества интернациональной дружбы; объединения налогоплательщиков, квартиросъемщиков, "домохозяек"; патриотические и пацифистские фронты, etc. - вспомогательные организмы могут приобретать самые различные формы, действовать в самых различных областях и объединять самых разных людей. Сама их многочисленность и разнообразие служат залогом их успеха: методы работы вспомогательных организаций связаны с их особым характером и ограничены целями, которые они преследуют. Политические же партии - это сообщества с глобальными целями: они представляют собой сложные, социально детерминированные взаимосвязанные системы; они нацелены на организацию жизни в национальном и даже интернациональном масштабе. Такая глобальность отталкивает от них многих индивидов, принимающих те или иные частные их цели, но не все в целом. И нужно [c.156] признать просто гениальной идею некоторых современных партий продублировать партию - общность с глобальными целями - как можно более широким кругом общностей спутников с частными целями. Большинство квартиронанимателей, к примеру, недовольны собственниками жилья и согласны объединиться, защищая эти спои частные интересы; но большинство из них не коммунисты и не согласились бы войти в компартию даже только для того, чтобы отстаивать эти свои требования. Однако если партия создаст союз нанимателей жилья - официально независимый и неполитический, деятельность которого она фактически будет контролировать, очень многие арендаторы квартир в него войдут. Среди них можно распространять лозунги партии, разумеется, с некоторыми предосторожностями; в удобный момент акции чисто экономического, частного характера можно использовать для поддержки общей политики партии; а умелая и ненавязчивая пропаганда позволит привлечь в нее новых членов.

Пример, произвольно выбранный, очень далекий от политики, но в то же время конкретный и отнюдь не вымышленный: это Союз квартиросъемщиков, который во Франции действительно связан с коммунистической партией. Некоторые идут еще дальше: есть коммунистические спортивные союзы, гимнастические и хоровые общества, объединения артистов и интеллектуалов, всевозможные клубы по интересам, связанные с политическими партиями. Даже французская федерация киноклубов имеет связи с компартией. Согласно другим концепциям, придаточные организмы более приближены к политическому действию. Главный пример такого рода - это профсоюзы. Вопрос о взаимосвязи рабочих партий и профсоюзов получал весьма различные решения в зависимости оттого, о каких странах и каких профсоюзах идет речь: это два начала, неразрывно связанных и рамках непрямых партий (британская система), или, напротив, независимых друг от друга (французская доктрина, провозглашенная Амьенской декларацией [1]). Фактически профсоюзы и партии всегда стремились к взаимодействию. Так, немецкая социал-демократия уже Л" войны 1914 г. последовательно стремилась низвести профсоюзы до положения придаточных организмов. Коммунистические партии усовершенствовали эту технику: начиная с 1936 г. они предприняли во Франции [c.157] методическую колонизацию ВКТ (Всеобщая конфедерация Груда) благодаря слиянию ее с прежней УКТ (Единая Конфедерация Труда), созданной компартией после раскола в Type. Эта линия достигла своей кульминации после Освобождения и спровоцировала выход некоммунистических профсоюзов и создание ВКТ-ФО (Всеобщая Конфедерация Труда - "Форс Увриер") Сегодня ВКТ - не что иное, как всего лишь придаточный организм компартии. Через профсоюзы партия охватывает ту огромную массу наемных работников, которую объединяют вопросы борьбы за жизненные права трудящихся: это всегда целая сеть общественных организаций с особыми интересами, которую партия использует в своих глобальных целях. И наконец, партия применяла в работе с придаточными организмами, имеющими непосредственно политический характер, и такой прием: она группировала вокруг себя тех, кто разделял ее взгляды по какому-то конкретному вопросу, надлежащим образом отделяя и изолируя его от остальной доктрины. Это можно проиллюстрировать двумя примерами: Национального фронта в 1945 г. и нынешнего Комитета борцов за мир. Сегодня они являются придаточными организациями ФКП. В первом случае речь шла о том, чтобы сплотить всех, кто испытывал ностальгию по временам Сопротивления и единству всех патриотически настроенных французов в борьбе против общего врага, столь характерную для этого периода. Дух политического единения и национального согласия - в противоположность соперничеству и борьбе партий - всегда находил глубокий отклик в общественном мнении, особенно в латинских странах, где многопартийная система функционировала неудовлетворительно, и особенно после войны, консолидировавшей патриотические силы. Следует признать весьма оригинальной идею поставить этот антипартийный дух на службу партии; к тому же тогдашняя коммунистическая тактика, поощрявшая создание коалиций, облегчала ее реализацию. Однако в силу недостатка кадров с Национальным фронтом это не совсем удалось; зато "Борцы за мир", гораздо лучше организованные, позволили добиться превосходных результатов. Лежавшая в руинах послевоенная Европа, убежденная в том, что любая война обрекла бы ее на новый инфернальный цикл "оккупация - разрушение - освобождение", представляла собой почву, замечательно подготовленную для восприятия пацифистской [c.158] пропаганды. Многие европейцы, весьма далекие от коммунизма, были вполне досягаемы для деятельности борцов за мир и оказали эффективную поддержку генеральной стратегии партии.

Уместно поставить вопрос: не была ли эта техника создания придаточных организмов политического характера шагом по пути изменения самого представления о партии, которое усилило бы ее олигархический характер и одновременно открыло бы возможность полного слияния концепции партии масс и "партии верных"? Общая организация партии отныне представляла бы собой два концентрических круга: партию - узкий и закрытый круг, включающий лишь самых чистых, самых пламенных и преданных, и "фронт" -более широкий, открытый для всех круг, члены которого служат для партии подсобной массой, резервом и полигоном для пропаганды. В некоторых странах народной демократии, особенно в Югославии, национальные или патриотические фронты использовались не только для того, чтобы сплотить оппозиционные партии вокруг коммунистической - в этом заключалась их коренная роль - но и объединить все разновидности коммунистов, так сказать, второй зоны, которых не считают достойными по-настоящему пойти в партию. Здесь речь идет не о симпатизантах в собственном смысле слова, но о настоящих членах партии: только следует различать, как это делали русские коммунисты до 1939 г., два разряда членов партии: "верных" - и "примкнувших", граждан - и подданных, актив и резерв. Такая эволюция прямо соответствует общей тенденции партий к олигархии. [c.159]

Активисты

Раскрыть понятие "активиста" ничуть не легче, чем понятие "симпатизанта".Для этого нужно напомнить различие партий кадровых и партий массовых. В последних термином "активист" {militant} обозначается специфическая категория партийцев. Активист - это особо деятельный член партии; активисты образуют ядро каждой из базовых групп, на которых покоится ее основная деятельность. В секциях, к примеру, всегда имеется небольшой кружок членов партии, которые заметно отличаются от неси остальной массы: они регулярно присутствуют [c.159] на собраниях, участвуют в распространении лозунгов, организуют пропаганду и подготовку избирательных кампаний. Активисты образуют нечто вроде комитета внутри секции. Их не следует смешивать с руководителями:

они не вожди, а исполнители, но без них невозможно было бы само реальное исполнение. Другие отдают всего лишь имена в партийный список да немного денег в партийную кассу - активисты же неустанно трудятся ради партии. В кадровых партиях понятие активиста отождествляется с понятием члена партии. Комитеты (которые характеризуют этот тип партий) состоят только из активистов, а уже вокруг них группируются симпатизанты, не включенные, собственно говоря, в партийную общность.

Было бы весьма интересно измерить соотношение активистов и членов партии. Мы получили бы более достоверное представление о реальной силе политических партий, если бы смогли сопоставить процент членства (который, напомним, позволяет сравнить общность избирателей с партийной общностью) с процентом активизма, выразив количественное соотношение активистов и членов партии. А если выявить эти данные по социальным категориям, возрастным группам и региональной принадлежности, мы могли бы с большой точностью определить место партийной общности в общности национальной. К сожалению, нас подстерегают здесь те же самые трудности, что и при исследовании симпатизантов: отсутствие всякого учета и даже невозможность такого учета в силу неясности самой подлежащей учету категории. К тому же именно в этой области партии проявляют особую сдержанность: они стараются выдать своих членов за активистов, поскольку это увеличивает их видимую мощь. Какое-то достоверное представление об этом могут дать лишь опросы и монографические исследования на базе тех партий, где активисты выделены в особую организацию, как, например, в австрийской социалистической партии с ее системой ^доверенных лиц". Но и они скорее представляют собой младший командный состав, чем активистов в подлинном смысле слова.

Можно привести по этому поводу ответы, полученные в Оксерре в ходе общего исследования, на которое мы уже ссылались. Пункт 139 вопросника (дополняющий пп. 137 и 138, касающиеся симпатии или членства в [c.160] какой-либо политической партии) был сформулирован следующим образом: "Являетесь ли вы активистом? - Если да, то сколько времени отдаете политической деятельности?" Можно только сожалеть, что весьма туманная формулировка вопроса лишила ответы их подлинного значения. Интервьюеры поясняют, что они не относили к настоящим активистам тех, кто заявил, что не отдает никакого времени политической деятельности17, а между тем некоторые из них утвердительно ответили на первую часть вопроса. Интересно было бы выяснить, какой же смысл вкладывают они в понятие активизма.

Эти результаты трудно интерпретировать, поскольку партии не дифференцировались. Одно можно утверждать с уверенностью: пропорция активистов, на которую они указывают, достаточно высока18. Один только подсчет активистов, без других уточнений, мало что дает, поскольку это понятие слишком неопределенно и многозначно. Как и в случае с симпатизантами, нужно пронести учет по отдельным категориями, приняв в качестве критерия активизма какой-то конкретный, строго фиксируемый признак. В партиях, основанных на секциях, довольно точный критерий - присутствие на собраниях. Он носит пассивный характер, но в свете самой структуры партии приобретает большое значение; как показывает опыт, те, кто регулярно присутствует на собраниях, это обычно и есть самые деятельные активисты партии. Изучая протоколы собраний (если таковые существуют) [c.161] и опрашивая секретарей секций, можно определить средний процент присутствующих на собраниях членов партии, но голых цифр недостаточно. Сказать, что в среднем 25% состава регулярно присутствует на собраниях, мало что значит. Опыт показывает, что за общей средней цифрой всегда происходит некоторое движение, и персональный состав участников от собрания к собранию меняется. К тому же следовало бы еще установить дифференцированные показатели степени регулярности присутствия: менее 25%, от 25 до 50, etc. Далее можно было бы уточнить степень присутствия по социальным и возрастным категориям. Такие подсчеты сталкиваются с большими практическими трудностями: предполагается, что руководители обследуемых секций, надлежащим образом подобранных, тщательно контролируют посещаемость в течение некоторого периода времени, не предупреждая об этом ее членов. Но правомерно усомниться, оценят ли партии научный интерес этих изысканий настолько, чтобы им подвергнуться. Между тем, именно такого рола исследования могли бы внести элементы точного знания в представления о реальной природе партийной общности.

Анкетирование, проведенное в парижских секциях социалистической партии, думается, обнаруживает довольно тесную связь качества активистов и социального состава секций, что можно выразить в следующей формуле: характер активистов имеет тенденцию к соответствию с преобладающей социальной группой. В секциях с преобладанием рабочих и активисты главным образом - рабочие; процент рабочих среди них здесь выше, чем тот же показатель в целом по секции. И напротив, в "буржуазных" кварталах, где большинство членов- чиновники, коммерсанты, адвокаты, преподаватели, etc, процент активистов буржуазного происхождения превышает их процент в составе секции. В таких секциях можно обнаружить рабочих в графе "члены", но не в графе "активисты" (за редким исключением). Анкета слишком фрагментарна и поверхностна, чтобы ее количественные данные можно было бы опубликовать; и все же вышеуказанная тенденция вырисовывается достаточно четко. Механизм ее представляется довольно ясным: в секциях, где преобладают буржуа, рабочие ощущают себя чужими среди людей, разделяющих их политические взгляды, но не их менталитет, повседневные заботы и инстинктивные [c.162] реакции; точно так же чувствуют себя буржуа в секциях, состоящих преимущественно из рабочих. Социальные различия членов партии оказываются подчас даже препятствием для развития активизма. Можно было бы сказать: чем более однороден социальный состав, тем выше индекс активизма. Отсюда и превосходство методов создания организаций в однородной и изолированной среде, с которыми мы сталкиваемся в коммунистических ячейках, организациях корпоративного типа (например, standen бельгийского Католического блока) или в таких "специализированных" движениях Католического действия, как Христианская рабочая молодежь, Католическая студенческая молодежь, Христианская сельская молодежь: они действуют хотя и в дифференцированной, но однородной по какому-то существенному признаку социальной среде. Разумеется, для более строгих выводов еще необходимы более многочисленные, точные и углубленные исследования.

Для других партий критерий активизма может быть основан на иных признаках. Рядом с участием в собраниях может быть поставлена уплата членских взносов. В том случае, если они уплачиваются ежемесячно посредством марок или годовых вкладышей, интересно выявить среднее число месячных марок, ежегодно выкупаемых членами партии. В норме каждый из них должен приобретать дюжину марок, но на практике этот идеал всегда недостижим. Встречаются десять, восемь, шесть марок, etc. Приемлема классификация по степени финансовой поддержки также и в том случае, когда нужно дифференцировать возрастные и социальные группы19; но такая детализация требует специального анкетирования, ибо финансовая статистика партий не дает удовлетворительных разъяснений на этот счет. Вместе с тем некоторые партии ежегодно подсчитывают средний показатель месячных марок, купленных членами партии (путем деления всего количества марок на количество членов партии, определяемое по сумме проданных годичных билетов [c.163] или вкладышей). Эту среднюю цифру можно рассматривать как индикатор финансовой активности. Разумеется, исходные данные такой калькуляции не вполне безупречны (марки, проданные в центре, не всегда раскупаются на местах, как мы это видели), но они позволяют удовлетворительно определить порядок увеличения соответствующих показателей. С другой стороны, регулярность уплаты членских взносов - все же не главный признак активиста; определяющим он выглядит скорее просто для члена партии. В то же время опыт доказывает, что активисты обычно больше верны своим финансовым обязательствам, нежели другие категории членов партии, так что этот критерий все же приемлем. Но в случае общей средней числа проданных марок по нему невозможно определить долю активистов в партии. Тогда полученная цифра характеризует скорее общую степень обязательности ее членов, и категория собственно активиста растворяется в чисто статистическом понятии члена партии.

При всем том анализ усредненных цифр не лишен научного интереса, особенно если сопоставить численность членов партии и избирателей. Изучение этих колебаний во французской социалистической партии за период 1906 - 1936 гг. позволяет выявить некоторые общие тенденции (табл.17). Средний показатель уплаты взносов снижается именно в то время, когда численность возрастает: вновь принятые как будто бы менее обязательны, чем старые члены партии. Однако эта тенденция - не всеобщая, и объясняется она зачастую чисто механическими факторами: новички принимаются в течение всего года, а взносы они уплачивают за меньшее количество месяцев, что и приводит к снижению суммарного среднего показателя. И наоборот: во время кризисов в партии снижению ее численности часто сопутствует высокий средний показатель уплаты взносов; пусть количество членов и сокращается, но партия выигрывает за счет повышения их качества. Однако и этот феномен, как и предыдущий, не отличается устойчивостью. Почти однозначную зависимость можно отметить между всеобщими выборами и ритмичностью уплаты членских взносов. В год, предшествующий выборам, средний показатель снижается: этот эффект наблюдается в шести случаях из семи за период 1910-1936 гг. (исключение - 1924г.). В год, когда проходят выборы, средний показатель поднимается: этот феномен воспроизводится в пяти случаях [c.164] из семи за тот же период времени (исключение составляют 1924 и 1915 гг., когда нарушение ритма можно объяснить войной). Вспомним, что численность партии имела, напротив, тенденцию к повышению как в предшествующий, так и в последующий за выборами год. Стоило бы обязательно выявить факторы, способные объяснить эти совпадения или расхождения; но прежде нужно исследовать, обнаруживаются ли они в других партиях того же типа, так как невозможно извлечь никаких выводов из фрагментарных наблюдений, относящихся к одной партии да еще в течение довольно короткого периода.

Активисты уступают рядовым членам партии по численности. В любой партии их количество всегда составляет гораздо менее половины вторых. Когда этот показатель достигает трети или четверти, партия может рассматриваться как активистская. Таким образом в среде членов партии стихийно формируется олигархия: массе отводится пассивная роль по сравнению с небольшим ядром активистов, которые обычно присутствуют на собраниях и съездах, участвуют в выборах лидеров, поставляют кадры руководителей. Мы не так уж преувеличим, если изобразим партию с помощью следующей схемы: активисты направляют членов партии, члены партии - симпатизантов, симпатизанты - избирателей. Члены партии не представляют собой нечто эгалитарное и единообразное; напротив - это общность сложная, иерархизированная и вместе с тем не одномерная, ибо природа причастности к ней не для всех одинакова. [c.165]

III. Природа причастности

Мы только что говорили о различных степенях причастности (participation). По действительно ли речь идет лишь о градации степеней, а не о различиях в самой природе явления? Избиратели, симпатизанты, члены, активисты партии противостоят друг другу не столько по степени интенсивности своих связей с ней, сколько по самому качеству этой связи. Активист не в два или три раза теснее связан с партией, чем рядовой ее член - он в принципе связан с ней иначе. Каждой категории членов партии соответствует свой тип причастности, характеризующийся не степенью интенсивности, а скорее [c.165] качеством ее. А уже качество это количественно варьируется внутри самой данной категории: связи солидарности количественно различны у всех членов партии, всех активистов, всех симпатизантов. Сколько-нибудь углубленный поиск тотчас же упирается в эту фундаментальную проблему: природу причастности.

Помимо общих осмысления проблемы членства в целом, наш вопрос отличают специфические, связанные с неопределенностью социологического порядка. В современной социологии пока не существует общепринятой классификации связей, присущих общности, которая могла бы служить точкой отсчета для различения форм причастности. Поэтому каждый исследователь вынужден либо выдвинуть собственную классификацию, либо принять критерии, выработанные прикладной социологией, которые пользуются всеобщим признанием. Используем последовательно оба метода: сопоставим сперва понятие тоталитарной и специализированной партии, а затем применим к партиям то различие, которое Теннис провел между "общностью" (communaute) и "обществом" (societe), разумеется, переосмыслив и дополнив его. [c.166]

Тоталитарные и специализированные партии

Сравним активиста-радикала и члена коммунистической партии. В жизни радикала его партия занимает весьма скромное место: время от времени он присутствует на собраниях своего комитета; периодически старается добиться каких-либо льгот через своего депутата; следит за политическими комбинациями общенационального масштаба, но особенно - за местными; прикидывает кандидатуры и союзы на предмет будущих выборов. Он читает радикальную газету, если таковая имеется; иногда записан в Лигу прав человека, которая не отличается особой активностью, в масонскую ложу или другое объединение подобного рода. В конечном счете он посвящает своей партии лишь несколько часов своего личного времени да несколько мыслей среди повседневных забот. Ни его интеллектуальная и профессиональная деятельность, ни его досуг, а тем более семейная и эмоциональная жизнь не подвержены никакому влиянию его радикализма. Его причастность к партии сохраняет чисто политический [c.166] характер, не выходит за пределы этой весьма ограниченной сферы: радикальная партия - это партия специализированная.

У коммуниста все обстоит совершенно иначе. Во-первых, партия требует от него гораздо более интенсивного политического действия. У себя на заводе или в мастерской он всегда должен работать в рамках своей ячейки, то есть распространять среди товарищей по труду лозунги партии, разъяснять им основные материалы "Юманите" или местной коммунистической ежедневной газеты, поддерживать их стремление бороться за свои жизненные интересы. Он член профсоюза ВКТ - филиала партии, и эта работа продолжает и дополняет его деятельность в ячейке. Таким образом вся его профессиональная жизнь протекает в рамках партии, направляется партией, ставится ей на службу. Так же обстоит дело и с досугом: значительная его часть поглощается партийными и профсоюзными собраниями или заседаниями придаточных организаций - Комитета защиты мира, общества "Франция - СССР", etc.; остаток свободного времени тоже организован усилиями партии: коммунистические спортивные ассоциации, коммунистические молодежные туристические базы, коммунистические праздники, ярмарки и пикники, коммунистические киносеансы, литературные и артистические клубы, коммунистические выставки и конференции составляют "дивертисменты" члена партии. Она проникает также и в его семейную жизнь: как правило, его супруга состоит в Союзе французских женщин и в различных комитетах домохозяек; его дети вовлечены в Республиканский союз французской молодежи и его филиалы. Нет больше различия между публичной и частной жизнью: есть одна лишь партийная жизнь. Так выглядит тоталитарная партия.

Выделим два аспекта этой тоталитарности: материальный и духовный. Первый состоит в стремлении партии полностью охватить все виды жизнедеятельности индивида (профессию, спорт, развлечения, досуг, культуру, семейную жизнь) и выйти за границы собственно политической сферы. Это стремление реализуется путем развития целой сети вспомогательных организаций, предназначенных не только для симпатизантов, но и для членов партии. Здесь речь идет уже не о том, чтобы объединить коммунистов "второй зоны" вокруг центрального ядра, образуемого членами партии, но о том, чтобы [c.167] умножить формы принадлежности индивида: к партии, профсоюзам, спортивным клубам, художественным союзам, туристским объединениям, отделениям общества "Франция - СССР", союзу квартиросъемщиков, семейной ассоциации, etc., не оставив таким образом вне контроля партии ни одно проявление его активности. Режимы с однопартийной системой пускают в ход все для того, чтобы гражданин никогда не располагал бы даже мгновением настоящего досуга, чтобы можно было поразмышлять наедине с самим собой: все его официально разрешенные "досуги "(то есть время, не занятое работой, сном и принятием пищи) посвящены партии и ее вспомогательным организациям. Однако нередко умножить количество последних стремятся и некоторые партии, к собственно тоталитарным не принадлежащие. Развитие таких организаций - прекрасное средство привлечь или удержать людей: тому, кто скучает на собраниях секции, может понравиться ее спортивный клуб; а тот, кто не ходит на митинги, охотно выслушает несколько слов, произнесенных партийными лидерами где-нибудь на ярмарке или на деревенском празднике. Такого рода деятельность может быть для партии средством как удержать ненадежных, так и усилить преданность верных. Приемы вспомогательных организаций в чем-то сродни Армии Спасения с ее песнопениями и шествиями, что отнюдь не служит доказательством неотразимого влияния на души людей. Но это материальное "огораживание" всей совокупности действий человека приобретает действительно тоталитарный смысл лишь в том случае, когда оно сопровождается духовным "огораживанием" всей совокупности его мышления. Если партия развивает придаточные организации просто для того, чтобы придать членству в ней более привлекательный характер, а ее доктрина претендует лишь на то, чтобы дать человеку политическую ориентацию и оставляет ему свободу выбора в других областях, - такая партия не является подлинно тоталитарной. Настоящий тоталитаризм - это тоталитаризм духовный.

Итак, вернемся к нашему коммунистическому активисту. Партия ставит в определенные рамки не только его материальную деятельность; она - и это главное - предписывает ему общие идейные рамки, тотальную систему объяснения мира. Марксизм - это не только политическая доктрина, но и всеобъемлющая философия, метод мышления, настоящая духовная космогония. Все [c.168] разрозненные факты в любых областях знания находят в ней свое место и разумное обоснование. Она одинаково хорошо объясняет структуру государства и эволюцию живых существ, возникновение человека на земле, религиозные чувства, сексуальное поведение, развитие наук и искусств. И это объяснение доступно массам, хотя в то же время может быть принято учеными и образованными людьми. Эту философию безо всякого ущерба для ее содержания можно смело изложить в форме катехизиса. Таким образом потребность фундаментального единства человеческого разума наконец-то может быть удовлетворена. В свете этой тотальности марксизма придаточные организмы партии приобретают новый смысл. Речь идет не только о том, чтобы заключить в рамки марксистской доктрины все не политические виды деятельности с целью укрепить дисциплину или преданность членов партии, но и о том, чтобы спроецировать ее на все формы человеческой активности. Коммунистический спортивный клуб учреждают не просто с целью удержать людей в партии при помощи льгот, делающих доступным излюбленное развлечение, но для того, чтобы обеспечить приложение марксизма в области спорта. Ибо есть марксистский спорт, как есть марксистская генетика, марксистская живопись или марксистская медицина. Этот материальный охват всех видов человеческой деятельности обнаруживает свой подлинный смысл в унификации их с помощью основополагающей доктрины. И одновременно он приобретает поистине тоталитарный характер. Ведь в спортивном или литературном клубе политическая этикетка не имеет никакого значения до тех пор, пока его члены чувствуют себя в нем так же свободно, как и их коллеги в не партийных клубах. Но все совершенно меняется, если клуб распространяет определенную доктрину и требует верности ей. Следовало бы различать псевдототалитаризм, проявляющий себя лишь в наращивании количества придаточных организмов с целью охватить весь спектр жизни члена партии, и тоталитаризм подлинный, который определяется принципиальной установкой партийной доктрины: не ограничиваясь одной лишь сферой политики и экономики, создать глобальную систему объяснения мира, претендующую на исключительность. Тоталитаризм материальный становится тогда отражением и следствием тоталитаризма духовного. [c.169]

Тоталитарный характер партии может быть умеренным или ярко выраженным в зависимости от входящих в нее индивидов. Некоторые активисты специализированных партий принимают партийные заботы так близко к сердцу и настолько входят во вкус политики, что постепенно она заполняет всю их жизнь; для таких одержимых и специализированная партия приобретает тоталитарный характер. Подобная психология часто встречается у депутатов или руководителей. И наоборот: в тоталитарных партиях есть свои умеренные - те, кто не приемлет полного порабощения партийной доктриной и сохраняет независимую частную жизнь, куда партии доступа нет; для них тоталитарная партия принимает характер специализированной. Природа причастности многообразна, и значительные индивидуальные различия всегда можно обнаружить даже среди членов одной и той же партии. И все же основные черты остаются довольно определенными. Коммунистические и фашистские партии - определенно тоталитарные; консервативные и либеральные - определенно специализированные. Социалистические партии по своему происхождению тяготеют к тоталитаризму, но практика дискуссионности и фракционности вкупе с прогрессирующим старением все больше придают им характер специализированных. Сложнее всего отнести к какому-либо определенному типу христианские партии. Коль скоро они непоколебимо стоят на том, что их политическая и социальная позиция неотвратимо вытекает из религиозных принципов, эти партии - тоталитарны; но в той мере, в какой они признают свободу христианина по отношению к себе, они специализированы.

Природа причастности в специализированных и тоталитарных партиях глубоко различна - это очевидно. В одних лишь какая-то малая часть индивида охвачена общинными (communautaires) связями; в других - вся жизнь человека целиком оказывается во власти группы. Среди общностей, в которые включены индивиды, специализированным партиям принадлежит всего лишь второстепенное место. Тоталитарные партии, напротив, занимают первое: партийная солидарность подавляет все другие ее виды, вместо того чтобы доминировать над многими. Для коммуниста все подчинено интересам партии: родина, семья, друзья, возлюбленные; для либерала и консерватора партия стоит далеко [c.170] позади них. Отсюда и вытекают общие черты тоталитарной партии - единообразие, закрытость, сакральность. Специализированные же партии гетерогенны - это означает, что они объединяют людей, чьи воззрения и позиции отнюдь не идентичны во всех деталях. В таких партиях допустимо широкое многообразие личных взглядов; у либералов и консерваторов, например, это многообразие весьма подчеркнуто: каждый член партии сохраняет большую свободу мысли. К тому же гетерогенность принимает здесь скорее коллективную форму: место личного противостояния занимает групповое; партия включает в себя более или менее хорошо организованные фракции и течения. Они всегда носят партнерский характер и группируются вокруг влиятельных лиц; но порой они принимают и достаточно ярко выраженную доктринальную окраску - именно таким образом возникают разного рода течения внутри социалистических партий. Например, в СФИО некоторые из них в 1920 - 1940 гг. обладали развитой организацией: можно было принадлежать к тому или иному течению, подписываться на его печатные органы (La Bataille socialiste - ежедневная газета фракции Фора-Жиромского вплоть до 1933 г.; La Vie socialisle - еженедельник течения Марке-Деа-Реноделя; Le Pays socialiste - ежедневная газета пацифистского направления с 1936 г.; Les Cahiers rouges - периодический журнал "революционной левой", etc.); иногда через местного уполномоченного приобретались так называемые "карточки друзей" - абонементы дороже обычных, то есть делался своего рода членский взнос в пользу того или иного течения. В американских партиях фракции принимали иногда характер группировок, направленных против боссов (патронов) и теневых машин, которые обеспечивали их господство: у демократов это были фракции анти-Лонг в Луизиане, анти-Келли в Иллинойсе, анти-Телмедж в Джорджии, анти-Пердигаст в Миссури, etc. И это не считая фундаментального противостояния демократов Севера и Юга (диксикратов) [2] в рамках парламентских групп Конгресса. В тоталитарных партиях подобная практика немыслима: внутренние разногласия, секции, фракции, уклоны, течения - любое "сектантство" здесь нетерпимо. Принцип единообразия проводится в них строго. Ни большинства, ни меньшинства там нет и в помине: тот, кто не принимает партийную доктрину целиком и полностью, должен покинуть партию. [c.171] Оппозиционеры имеют только один выбор: выбор между подчинением и исключением. И такое ортодоксальное требование естественно. В специализированных партиях доктрина не имеет фундаментального значения, она мало занимает мысли и сознание приверженцев партии. Их идеологические и тактические расхождения второстепенны, коль скоро достигнуто согласие по поводу общей стратегии партии, методов проведения избирательной кампании и управления. Сама их доктрина не носит жесткого характера: чаще всего речь идет скорее о состоянии ума, общей ориентации, нежели о доктрине в собственном смысле слова. Поэтому вполне естественно, что расхождения в интерпретации допускаются. И точно так же естественно, что они запрещены в партии тоталитарной, ибо доктрина носит здесь не только основополагающий, но и жесткий характер. Она выступает в качестве интеллектуальной и моральной основы всей жизни членов партии, их образа мысли, их философии, их веры наконец. Она представляет собой сложную и взаимосвязанную во всех своих элементах систему объяснения .мира, все части которой взаимозависимы. Доктринальные расхождения чреваты здесь расхождением главных жизненных ориентации: платой за терпимость к ним стало бы крушение единства партии.

Единообразие и однородность закономерно вытекают из закрытого характера тоталитарных партий. Вступление в них строго регламентировано. Если партия действует в условиях демократического режима, когда конкуренция соперников заставляет заботиться о росте численности, регламентация не слишком сурова, но тем не менее она остается более строгой, чем в специализированных. Когда же тоталитарная партия становится единственной, ее закрытый характер достигает апогея. В нее можно вступить, лишь выдержав более или менее длительный испытательный срок - настоящее послушничество - и получив серьезные рекомендации ответственных поручителей, пройдя даже экзаменационную и фильтрационную комиссии и представив доказательства искренности и твердости своих намерений. Однажды войдя в партию, не так просто из нее выйти. "Из партии выходят только вперед ногами ", - эти слова Жан-Поль Сартр вложил в уста одного из персонажей своей пьесы "Грязные руки". И он не так уж преувеличил: ведь тоталитарные партии обычно [c.172] используют смутные времена, чтобы "ликвидировать" отступников. Трудность разрыва обусловлена даже самим характером вступления. Тоталитарная партия составляет главную пружину всей жизни ее членов, ту основополагающую веру, которая направляет всю их деятельность; она - моральная основа их существования. Покинуть партию - значит лишить жизнь смысла, утратить свою цельность, оказаться в вакууме, в пустыне: ведь партия заполняла все. Представьте себе средневекового христианина, духовно раздавленного отлучением от церкви, и вы почти поймете, что такое коммунист или фашист, "вычищенные" из партии.

Это сравнение подводит нас к третьей основной черте тоталитарных партий - их сакральности. Известно проведенное Дюркгеймом сущностное различие между "мирским" и "сакральным". Есть такие социальные события или объекты, которые окружены особым уважением и поклонением; они рассматриваются как нечто высшее и трансцендентное. То, что не подлежит критике, не может быть предметом шуток или насмешек, о чем не спорят - это и есть сакральное. Специализированные партии абсолютно лишены подобного характера - они целиком и полностью принадлежат к области мирского. Тоталитарные партии, напротив, входят в сферу сакрального. Они выступают объектом настоящего культа: Тоталитарную Партию (именно так - с большой буквы, типичная черта сакрализации) персонифицируют: Партия всемогуща, безупречна, благодетельна, трансцендентна; партию возвышают до некой самоценности, вместо того чтобы, как оно и есть в действительности, видеть н ней просто средство и инструмент. Таким образом причастность к ней приобретает подлинно религиозную окраску. Коммунизм называют светской религией - это определение с равным успехом приложимо к фашизму и другим тоталитарным системам. Причем религиозный характер обусловлен не только структурой этих партий - весьма близкой к церковной иерархии - или их духовной тоталитарностью (религия по природе своей тоталитарна, ибо представляет собой глобальную систему объяснения мира). Он еще более ясно выражен в подлинно сакральном характере тех отношений солидарности, которые связывают партию и ее членов.

Возникновение тоталитарных партий совпадает на Западе с закатом традиционных религий. Конечно, в [c.173] Европе вот уже двадцать лет имеет место ренессанс религиозной мысли и протестантских общин католической церкви; параллельно идет достаточно ощутимое пробуждение религиозного чувства в "просвещенных" классах. Но в массах, особенно в рабочем классе, на протяжении последнего столетия неуклонно прогрессировала иррелигиозность; собственно религиозные проблемы и сегодня занимают здесь ничуть не большее место. И как раз в народных массах и рабочем классе тоталитарные партии получили самое широкое распространение. Именно в России и Германии - в прошлом странах с глубоко религиозным менталитетом - они достигли наибольшего развития. Порой кажется, что массы попросту не могли жить без религиозных верований, и таким образом сумерки традиционных религий необходимо должны были сопровождаться возникновением религий новых. И неслучайно подобная идея была близка всем великим позитивистам XIX века - как Огюсту Конту, так и сен-симонистам. И те, и другие настаивали на непреходящем характере потребности народа в иррациональном, в абсолюте, в духовном единении и впоследствии пытались создать новые религии. Их заблуждение заключалось лишь в том, что они не предвидели: эти религии будут не метафизическими, но политическими. Один только Конт, кажется, смутно провидел подобную метаморфозу. Упадок традиционных религий в народных массах, совпавший с их вторжением в политическую жизнь, можно рассматривать как один из факторов бурного развития тоталитарных партий.

Другим таким фактором можно считать превращение политических доктрин в верования чисто религиозного толка. Здесь нужно указать еще на две свершившиеся метаморфозы: переход от доктрины собственно политической к глобальной философской и от рациональной идеи - к мифу. С тех пор как политические теории перестали замыкаться на изучении власти, ее природы, черт, форм, эволюции и начали претендовать на исследование всех социальных явлений, а отправляясь от них - и феномена человека в целом, политика стала универсальной объяснительной системой философского характера. В средние века выводили политику из философии (последняя сама была тогда дочерью религии); сегодня выводят философию из политики. Социальные отношения уже не объясняют природой человеческого духа, но, [c.174] напротив, природу человеческого духа - социальными отношениями. Оставалось перейти от идеи к мифу, от научных доказательств - к иррациональным верованиям (в соответствии с процессом, описанным Сорелем, а затем и многими другими), чтобы политика, уже превратившаяся в философию, стала настоящей религией. Таков ход развития марксизма - фундамента тоталитарных коммунистических партий, таков же и ход развития национализма (или расизма) - основы фашистских тоталитарных партий. Первый, разумеется, гораздо глубже и шире разработан, чем второй. Весьма трудно объяснить нее факты природы, общества и сознания различиями "крови и почвы". Марксистам же, напротив, достаточно успешно удается связать их с борьбой классов и диалектическим методом - чудес и несообразностей здесь не больше и не меньше, чем в любой из религий.

Наконец, именно такому развитию тоталитарных партий и светских религий способствует эволюция партийных структур, хотя это, несомненно, больше следствие, чем причина. Как бы то ни было, наблюдается устойчивое совпадение тоталитарного характера партии и структур, основанных на базе ячеек или милиции, вертикальных связей, жесткой интеграции и централизации: коммунистические и фашистские партии иллюстрируют эту корреляцию самым убедительным образом. И напротив, партии на базе комитетов, слабо интегрированные и децентрализованные - всегда специализированные, как это видно на примере консерваторов и либералов. Что же касается социалистических партий, построенных на базе секций, но с более сильной структурой и централизацией, они обычно остаются специализированными, хотя по характеру причастности отличаются от комитетских партий в сторону большей широты, и в них тоже иногда отмечаются тоталитарные поползновения. [c.175]

Общность, общество, орден

Ф. Тённис в 1887 г. выделил две категории социальных объединений - общность (Gemeinschaft) и общество (Gesellschafl). Согласно его представлениям, речь здесь должна идти не столько о конкретной объективной классификации, сколько о нормативных понятиях, идеальных типах. Это различение содержало также и [c.175] некоторое ценностное суждение: общность по сравнению с обществом, по мысли Тенниса, представляет собой высший способ ассоциации. Влияние этой концепции позже обнаружилось в идеологии национал-социализма. Оставляя в стороне метафизический романтизм и перенося концепцию Тённиса в область чисто научных фактов, можно извлечь из его идей интересную классификацию социальных объединений. Будучи весьма общей, она тем не менее позволяет пролить свет на природу связей солидарности внутри партий, особенно если дополнить ее третьей категорией ассоциаций, как это сделал в 1922 г. Шмаленбах, обозначив этот дополнительный тип термином Bund, что мы переведем по-французски термином "орден" (в том смысле, как он употребляется в выражениях: религиозный орден, Мальтийский орден, etc.).

Общность характеризуется двумя сущностными чертами. Это прежде всего социальная ассоциация, основанная на близости, соседстве (на солидарности по сходству, как сказал бы Дюркгейм). Речь может идти о близости географической: село, коммуна, приход, нация. Это может быть и близость психологическая или кровнородственная (особенно настойчиво Теннис подчеркивает общность крови) - наилучшим примером служит здесь семья. Наконец, речь может идти о близости духовной, своего рода единокровности умов, по которой находят близких и себе подобных: дружба, по Тённису, почти укладывается в понятие общности. Она выходит за его пределы постольку, поскольку в ней присутствует момент "избирательного родства", связанный со свободой выбора, тогда как общность - социальное объединение естественное, спонтанное, предшествующее индивиду; такова ее вторая сущностная характеристика. Общность не создают - ее обнаруживают, открывают. В общность, строго говоря, не вступают - в ней оказываются автоматически, хотят того или нет. С общностью связаны родовыми узами, избегнуть ее невозможно. Индивид естественно принадлежит к своей семье, своей деревне, своей родине, своей расе - и принадлежность эта природная, непроизвольная.

Общество характеризуется чертами прямо противоположными. Оно представляет собой сознательное социальное объединение, основанное на договоре и вступлении членов. В него входят свободно, по собственной воле - но могут и не входить. Общество - продукт целиком и полностью искусственный - в природе, естественным [c.176] образом оно не существует. Его создают, ибо видят в этом определенный интерес. Общество основано не на соседстве, близости или кровном родстве - оно основано на интересе. Принадлежность к ассоциации связана в данном случае с выгодами, которые отсюда можно извлечь. Но в данном случае понятие интереса нужно понимать широко и многосторонне. Он, очевидно, включает интересы материальные, которые служат основанием торговых товариществ, профсоюзов, страховых обществ, ассоциаций солидарности; это также интересы интеллектуальные, которые оказываются источником создания научных ассоциаций, литературных или философских кружков, академий, художественных объединений; или интересы нравственные, вызывающие к жизни благотворительные объединения, общества трезвости, ассоциации взаимной помощи. Он охватывает и потребности, которые можно было бы назвать "интересами досуга": они порождают различные сообщества, помогающие индивидам развлечь - в паскалевском смысле (-лова - то есть раскрыть себя, причем развлечения эти предполагают чаще всего коллективные формы: спортивные клубы, кружки для игры в бридж, общества игры в мяч, любителей рыбной ловли, ассоциации туристов, любительские театры, союзы биллиардистов, скаутов, etc. Наконец, сюда должны быть также включены и интересы, которые можно было бы назвать эмоциональными, если бы все это не было столь близко: люди скучают в одиночестве, испытывают потребность в общении; им нравится встречаться, удовлетворяя тем самым свое тщеславие (ведь в группе можно обратить на себя внимание, блистать, покорять - а то и эпатировать - публику, etc.) или жажду деятельности (если верно, что действие - источник наслаждения, как утверждал Платон). Сколько феминистских обществ, особенно тех, что собирают дам респектабельного возраста, столь распространенных в англосаксонских странах и еще более - в Америке, не имеют ровно никакого другого основания! К тому же различные виды интересов обычно переплетаются между гобой, так что одни маскируют или замещают другие. Так, многие благотворительные организации фактически созданы для того, чтобы показываться на людях и получать удовольствие от публичного общения. Варианты здесь весьма многочисленны, но само понятие сообщества остается достаточно определенным. [c.177]

Орден, описанный Шмаленбахом, занимает промежуточную позицию между общностью и обществом. Как и общество, орден основан на волевой, сознательной принадлежности: это не продукт естественной, стихийной эволюции, а результат целенаправленного человеческого деяния. Однако приобщение к ордену имеет совсем другой характер, чем вступление в сообщество. Следовало бы, строго говоря, различать вступление и ангажирование (франц.: engagement - добровольное обязательство, договор; добровольное вступление. - Прим. перев.). Первое представляет собой принадлежность куда менее прочную, чем второе. Ангажирование - вступление тотальное, это ориентация всей жизни. Вступление - принадлежность ограниченная, охватывающая лишь часть деятельности вступившего, оно не связано с его глубинным "я", его интимным бытием. Иначе говоря, вступление - специализированная связь, ангажирование - тоталитарная. К этому нужно добавить, что ангажирование не ощущается индивидом как акт полностью произвольный: тот, кто ангажирован, всегда испытывает - в большей или меньшей степени - чувство внутренней необходимости, глубочайшей обязательности, долженствования. Здесь уместно напомнить понятия "призвание" или "обращение", сущностно связанные со вступлением в орден или с переходом из одного в другой. Само собой разумеется, что орден - в отличие от сообщества и по сходству с общностью - основан не на интересе. Ангажирование в орден скорее имеет характер жертвоприношения, самоотречения, того самого "вхождения тесными вратами", о котором говорит Евангелие. В основе ордена лежит глубокая потребность в единении, отрешении от личностного, растворении индивида в недрах группы, трансцендентной по отношению к нему. И тем не менее мы снова столкнемся здесь и со следами духовной единокровности, выступающей, по Тённису, одним из элементов общности, и с эмоциональным интересом, составляющим одно из оснований общества: но эти черты в ордене отличаются как интенсивностью, глубиной, объемом общения, так и тем чувством трансцендентности, которое испытывают при этом все его члены. Кроме того жизни ордена внутренне присуще напряжение, энтузиазм, бурлящий ритм: если сравнить его с "холодным" обществом, то можно подчеркнуть некий особый внутренний "жар" ордена. Зарождающаяся вера, монашеский [c.178] орден, брак по любви - к таким примерам прибегает Шмаленбах и его последователи, говоря об ордене.

Уместно задаться вопросом: представляет ли орден какую-то третью разновидность социальных ассоциаций, противостоящую обществу и общности, или просто он отличается всего лишь некоторой особой интенсивностью черт, присущих и тому, и другому? Ведь описал же Франсуа Мориак в своих романах неистовые и трагические семьи-кланы, где общность оказывается весьма близкой к ордену. Точно так же чрезмерно экзальтированный патриотизм способен придать характер ордена нациям, племенам или сельским общинам на ранних стадиях их развития. И напротив, монашеские ордена и тоталитарные партии нередко являют нам примеры ордена-сообщества. Именно это имел в виду Шмаленбах, говоря о недолговечности ордена и законе естественной деградации, который им управляет: внутреннее напряжение постепенно падает, энтузиазм ослабевает. Орден как бы "охлаждается", с тем чтобы однажды превратиться просто в общность или общество: как известно, религия умирает в церкви, а брак по любви - в рутине привычного общения... Здесь не место дискутировать по данному вопросу, нам достаточно констатировать, что орден вполне реален как явление, а само это понятие позволяет раскрыть природу такого интересующего нас феномена, как принадлежность (appartenance) к партии. Понятие ордена позволяет путем сопоставления проверить правомерность двух классификаций, ранее уже принятых нами: это, во-первых, деление партий на тоталитарные и специализированные, а во-вторых - противопоставление общности, сообщества и ордена. Что касается классификации партий, то можно утверждать: понятия ордена и тоталитарной организации почти полностью совпадают; все тоталитарные партии имеют характер ордена, и все партии, носящие характер ордена, суть тоталитарные. Только понятие ордена позволяет по-настоящему осмыслить структуру тоталитарных партий. А различие общности и общества в принципе обнаруживается именно в специализированных партиях, природу которых оно адекватно выражает. В то же время черты данного различия могут быть отмечены и в тоталитарных партиях: для юного русского, с детства воспитанного на коммунистической идеологии, партия - это общность; а для новообращенного в западных странах она будет скорее обществом. И здесь [c.179] мы снова возвращаемся к мысли о том, что понятие ордена, вероятно, больше выражает особую модальность, которая окрашивает и общность, и общество, нежели представляет самостоятельную, отличную от них категорию.

Если с учетом всего этого применить классификацию Тенниса-Шмаленбаха к осмыслению партий, можно констатировать комплексность связей причастности (participation). В любой партии сосуществуют все три типа социальных связей. Для некоторых членов партии, движимых традицией, классовым императивом, семейными, профессиональными или местными привычками, партия - это общность. Для тех, кого привлекли возможные материальные выгоды, моральный или идеалистический импульс либо склонность к политической деятельности, партия выступает как общество. И, наконец, для третьих, кого подталкивает энтузиазм, страсть и жажда общения, партия - это орден. К последней категории чаще всего принадлежит молодежь или интеллигенция. Но различные виды причастности вполне могут перекрещиваться и наслаиваться даже в пределах одного и того же индивидуального сознания. Нередко совмещаются традиция и интерес, то есть сплав общности и общества; точно так же в коммунистических партиях мы сталкиваемся с совпадением естественной причастности к партии в силу принадлежности к определенному социальному классу и тоталитарных пристрастий, то есть сплавом общности и ордена. А к свойственной ордену тоталитарной экзальтации порой примешиваются - сознательно или подспудно - тщеславие, потребность в самоутверждении, вкус к публичной деятельности, то есть эмоциональный и развлекательный интерес, который лежит в основе общества. Чтобы отнести партию к какой-либо из трех категорий (сообщество, общность, орден), придется исходить лишь из удельного веса в ней каждого из трех этих видов социальной связи. Партию, где преобладают связи социетарного типа, можно рассматривать как партию-сообщество; партией-орденом считать ту, в которой между организацией и ее членами доминируют связи соответствующего типа, etc. В таких границах понятия общества, общности и ордена позволяют дать классификацию политических партий и в то же время выявить пути их эволюции.

В социетарных партиях всегда превалируют интерес и воля: здесь мы почти не встретим пристрастий к общинным традициям или порядкам ордена. Буржуазные [c.180] партии XIX века могли бы служить удачным примером обществ, если бы еще через многих своих членов они не были связаны с либеральной или консервативной традицией, что все же отчасти придает им оттенок общности. Некоторые современные центристские партии носят тот же самый характер - главным стимулом членства в них выступает то осязаемое преимущество, которое обеспечивает их промежуточная позиция в политических битвах, и погоня за привилегиями. Американские партии тоже частично принадлежат к этой категории, хотя большинство симпатизантов поддерживает их в силу семейных или местных традиций; для массы же собственно активистов главным основанием выступает интерес. Этот пример наглядно показывает, что природа причастности весьма неодинакова для разных категорий. Во всяком случае, думается, вполне правомерным будет утверждать, что избиратели и члены партии связаны с ней отношениями разного типа: среди избирателей доминирует общинный тип, даже в тех партиях, члены и активисты которых связаны с ней скорее социетарным образом. К тому же следовало бы тщательно различать просто членов партии и настоящих активистов. Любая обобщенная, не учитывающая эти различия классификация будет ненадежной.

Некоторые партии более определенно связаны с общинным типом, как например, партии социалистические. Они заявляют о себе - или по крайней мере заявляли в начале XIX века - как о партиях классовых; но принадлежность к определенному социальному классу - это связь общинного характера. Поскольку принадлежность к партии классово детерминирована, партия выступает как общность. Поставив на место либерального понятия партии, основанного на идеологии или интересе, концепцию партии как политического выражения социального класса, марксизм заменил социетарную концепцию партии общинной. Наиболее полное развитие эта теория получила в некоторых странах народной демократии, где каждая партия соответствует определенному социальному классу. В СССР же, напротив, упразднение классовых противоположностей, как утверждает официальная пропаганда, привело к однопартийной системе. Однако понятие партии-общины выходит далеко за пределы понятия партии-класса. Например, в американских партиях, социальная неоднородность которых бросается в глаза, принадлежность к той или иной [c.181] партии часто объясняется обычаем, привычкой или традициями - фамильными или местными. Многие причисляют себя к республиканцам потому, что таковыми были их отцы и деды; потому что "республиканизм" составляет неотъемлемую часть фундаментальных правил семейной благовоспитанности. Южанин же демократ потому, что он - белый; потому, что его предки - мятежники времен войны между Севером и Югом; да наконец потому, что было бы попросту неприлично и некорректно вдруг взять да объявить себя республиканцем. Известны несколько вульгарные, но меткие французские выражения: "всосать республиканские убеждения с молоком матери", быть "республиканцем со всеми потрохами". Они отражают не что иное, как общинную привязанность к традиционной партии.

Наконец, описанному Шмаленбахом понятию ордена соответствуют партии коммунистические и фашистские. В Германии, где концепция ордена явно созвучна неким глубинным национальным инстинктам, национал-социалисты вполне определенно именно ее и проводили в жизнь. Большинство фашистских партий также следовали этому примеру. Мистика ордена - важный элемент фашистской идеологии. И, напротив, в коммунистической идеологии она на первый взгляд не имеет места; но сама партийная терминология заставляет вспомнить о термине "орден". Да и концепции Ленина и Сталина о руководящей роли партии, объединяющей наиболее сознательные, преданные и мужественные элементы рабочего класса, ведут к тому же самому понятию. Партия требует от своих членов полной ангажированности, равнодушия к материальным благам и аскетического образа жизни; она насаждает среди них дух общинности и самоотречения (пресловутое "суровое братство", о котором говорил А. Мальро в период своих коммунистических увлечений) - все это не что иное как типичные признаки ордена. Основанием для такого утверждения выступает и та абсолютная дисциплина, и та преданность perinde ас cadaver (лат.: душой и телом. - Прим. перев.), которой эта партия требует от своих членов, что сближает ее с самыми великими и знаменитыми религиозными орденами. Даже концепция партии как "революционной элиты", "фермента, поднимающего массы", "авангарда рабочего класса" точно так же восходит к понятию ордена. Достаточно сопоставить черты коммунистической партии с основными характеристиками, служащими [c.182] для описания ордена, чтобы констатировать их полное тождество.

Ценность различения понятий "общество", "общность", "орден" не исчерпывается тем, что оно позволяет дать классификацию политических партий исходя из природы свойственных им связей солидарности. Благодаря ему можно проследить интересную эволюцию. На первом этапе развития партий социетарный тип сменяется общинным. В XIX веке, когда партии только складывались, они необходимо приобретали форму общества: они по определению не могли возникнуть как естественные, спонтанные, самопроизвольные ассоциации, поскольку именно подстегиваемая обстоятельствами человеческая инициатива тогда только что создала их, и первые желающие туда войти просто обязаны были осуществить акт свободной воли. В буржуазных демократиях, основанных на цензовом избирательном праве, в условиях которого эти партии функционировали на первом этапе своей истории, они явно базировались на материальных и идеологических интересах, причем вторые довольно часто служили прикрытием первых. Верность партии почти не имела смысла: партию меняли, когда менялись интересы, если только она сама не изменяла идеологию и тактику. В консервативных и либеральных партиях Европы четко прослеживается ряд полных переворотов в воззрениях на свободу торговли, аграрную политику, социальное законодательство, etc. Так же четко прослеживается и переход политических деятелей из одной партии в другую, что выглядело совершенно естественным. Два фактора, по-видимому, превратили систему социетарных партий в систему партий-общностей. Во-первых, это старение буржуазных партий, что создало определенные традиции. Для отцов-основателей партия была обществом; для сыновей, получивших партийную принадлежность в качестве семейного наследства, она приобретала уже черты общности. И эти черты только усиливались от поколения к поколению с помощью того хорошо известного механизма, посредством которого происходит переход от узурпации в легитимные монархии: таков же и универсальный естественный закон постепенного превращения сообществ в общности. Сегодняшнее новшество завтра обращается в привычку; нынешнее сообщество порождает будущую общину. Что касается партий, такая эволюция была ускорена вторжением [c.183] в политическую жизнь пролетариата в форме партии-класса: с момента своего возникновения социалистические партии действительно приняли характер партий-общин, ибо они базировались на одном социальном классе, и всячески его превозносили, тем самым усиливая данную общность. Следствием этого стало осознание старыми партиями своего собственного классового характера, что в свою очередь естественно предполагало их общинную метаморфозу. Таким образом, возникновение марксизма и социалистических партий и старение партий буржуазных в совокупности своей превратили последние из партий-обществ в партии-общности.

И, наконец, закат традиционных религий и постепенное погружение политических доктрин в ту сферу, где прежде безраздельно господствовала религия (что выше уже было описано), также имели тенденцию направлять эволюцию структуры партий в сторону ордена. Вернемся теперь непосредственно к анализу факторов, которые породили тоталитарные партии, так как полное тождество природы ордена и тоталитаризма уже было нами отмечено. Итак, вторая фаза развития тоталитарных партий состоит в переходе их от общности к ордену. Но данная фаза выглядит менее четкой и универсальной, нежели предшествующая: тоталитарные партии типа ордена все еще остаются исключением в общей массе политических партий. К тому же внутри этих партий-орденов вырисовывается определенная эволюция. Прежде всего можно было бы отметить некоторую подвижку от ордена-общества к ордену-общности, заметную в правящих партиях (орден рассматривается в данном случае исключительно как модальность, присущая и обществу, и общности, а не в качестве особой и противостоящей им социологической категории: см. выше, с. 76). До взятия власти партия национал-социалистов была орденом-обществом; но для молодого, с детства отобранного и воспитанного в Гитлерюгенде наци она скорее представляет собой орден-общность. Отметим, что правящие тоталитарные партии имеют тенденцию закрывать непосредственный доступ в свои ряды, чтобы обеспечить себе пополнение из "молодой поросли", выделяемой обычно в особую структуру.

Но не свойственна ли партиям-орденам тенденция эволюционировать к чисто общинному типу, постепенно освобождаясь от своей тоталитарной природы, присущего им энтузиазма, экстремизма и внутреннего [c.184] напряжения? В начале XIX века первые социалистические партии имели над своими членами власть, весьма напоминавшую власть религиозного ордена; но затем они подверглись того рода деградации, который Шмаленбах как раз и считал естественным законом ордена. Можно не сомневаться, что коммунистическим и фашистским партиям тоже этого не миновать - если только им позволят следовать их естественным путем. Но сама структура этих партий и усилия их вождей обнаруживают явную тенденцию противодействовать подобной либерализации. Механизмы самооочищений и чисток, отлучении и расколов наряду с регулярным омоложением кадров и формированием все более продвинутых новых вождей вкупе со все более изощренным воздействием на членов партии (через ячейки и милицию) как раз и имеют своей главной целью предотвратить утрату партией структуры ордена. Систематическая борьба против "деградации энергии" обнаруживается во всех социальных группах. Пройденная дистанция пока недостаточно велика, чтобы можно было судить о том, насколько это противодействие успешно. Однако эволюция коммунистических партий вот уже в течение двадцати лет не обнаруживает ни малейшего ослабления ни тоталитарной их природы, ни характера ордена; напротив, они, по-видимому, даже усиливаются - особенно это свойственно правящим партиям в условиях однопартийности (СССР). Так же обстоит дело и в тех партиях, которые действуют в рамках демократического плюрализма. И представляется весьма маловероятным, чтобы в обозримом историческом будущем путем простой внутренней эволюции они смогли бы превратиться из ордена в общность. [c.185]

[1] Амьенская декларация - принята съездом ВКТ в 1906 г., провозгласила принцип независимости профсоюзов от политических партий, отказ от политической борьбы. [c.185]

[2] Диксикраты -так называют членов демократической партии в южных штатах США (от "Диксиленд" - Юг, десять мятежных штатов, входивших в Конфедерацию во время гражданской войны между Севером и Югом). [c.185]

Глава третья

Партийное руководство

В любой человеческой общности структура власти выступает как результат борьбы двух противоборствующих сил: умонастроений с одной стороны, практической необходимости - с другой. Вот почему управление партиями, как и управление большинством современных социальных объединений - профсоюзами, всевозможными общественными организациями, etc., носит двойственный характер: демократическая видимость, олигархическая сущность. Одни только фашистские партии, осмеливающиеся открыто признать то, что другие практикуют, составляют исключение из данного правила; правда, вряд ли это можно приветствовать, если верно, что лицемерие - дань, которую порок платит добродетели.

Своего рода всеобщее уважение, которое общественное мнение питает по отношению к демократии, объясняется тем статусом легитимности, который оно ей приписывает. В любую историческую эпоху люди создают себе некий идеал структуры и способа передачи власти внутри социальных групп и стихийно повинуются руководителям, отвечающим этому общему идеалу, отказывая в повиновении другим. Это господствующее умонастроение и определяет легитимность руководителя - в социологическом смысле данного термина. Те, кто его исповедует, придают ему абсолютный характер; сторонний наблюдатель констатирует его [c.186] относительность. Каждая цивилизация вырабатывает свою собственную доктрину легитимности, обычно существенно отличную от других. На Западе Французская революция заменила монархическую легитимность демократической. В течение многих веков казалось совершенно нормальным, чтобы власть передавалась наследственным путем, так же как сегодня кажется нормальной передача ее посредством выборов. Но демократической легитимности уже начинает противостоять легитимность классовая: принадлежность к рабочему классу есть условие отправления власти. Принятая в такой достаточно определенной форме лишь в коммунистических партиях, она постепенно начинает проникать и в другие. фашисты противопоставляют ей легитимность аристократическую: власть должна принадлежать "политической элите", то есть исключительно тем, кто способен брать ее на себя в силу врожденного дара. Но и та, и другая доктрина пока еще сохраняют характер второстепенных: господствующей идеей современной эпохи остается демократия, именно она определяет легитимность власти.

Партии как организмы, действующие непосредственно в политической сфере, где соотнесение с демократическими идеалами выступает в качестве константы, особенно должны принимать это во внимание. Представления о легитимности имеют всеобщий характер, они относятся ко всем социальным явлениям; но наиболее непосредственно приложимы они к государству, его органам, его механизмам. Если коммерческая компания или общество рыболовов, вручая нескольким лицам власть, не узаконенную даже выборами в кругу своих членов, придает себе олигархическую форму, это, конечно, шокирует господствующие демократические убеждения - но, разумеется, гораздо меньше, чем если бы точно такой же способ использовала политическая партия, действующая в рамках демократического государства и стремящаяся завоевать доверие масс, признающих демократически избранную власть единственно законной. Политические партии должны, следовательно, проявлять постоянную заботу о том, чтобы придать управлению демократический вид.

Однако практическая необходимость властно подталкивает прямо в противоположном направлении. Демократические принципы требуют выборности руководителей [c.187] всех уровней, постоянного их обновления, коллективного характера деятельности, ограничения власти. Но партия, организованная подобным образом, будет плохо вооружена для политической борьбы. Хорошо, если та же самая структура будет принята всеми - тогда условия борьбы окажутся равными. Но если хотя бы одна из них положит в основу своей организации автократические и авторитарные принципы, другие окажутся в невыгодном положении. Нередко бывает, что демократическое государство, воюя с диктаторским, вынуждено постепенно перенимать методы своего противника, если собирается его победить. Указанный феномен воспроизводится и в политической борьбе - на уровне партий: чтобы выжить, демократические партии должны подгонять себя под общую мерку. Это облегчается тем, что их руководители в силу естественных причин тяготеют к сохранению и увеличению своей власти, а члены партий не только не препятствуют данной тенденции, но даже, напротив, еще усиливают ее своим культом вождей; в этом отношении исследование Р.Михельса не утратило своей истинности. Тем не менее они вынуждены сохранять демократическую видимость: авторитарные и олигархические процедуры осуществляются обычно в обход уставов, с помощью целого ряда закулисных, но весьма результативных приемов. Можно сравнить это с тем камуфляжем, который в аналогичных целях используют некоторые современные государства, под прикрытием демократических лозунгов и декораций устанавливающие автократические режимы. Данная тенденция носит общий характер, но по-своему действует в каждой конкретной партии. Большая или меньшая степень ее развития зависит от многих факторов: социального состава партии, силы демократических настроений среди ее членов, доктрины (которая зримо отражается в ее структуре), равно как и от возраста партии. Как все человеческие общности, партии консервативны: они с трудом меняют свою структуру, даже если развитие их к этому побуждает. И более демократический характер некоторых из них нередко объясняется тем, что партии эти появились на свет до того, как были выработаны наиболее авторитарные методы организации. [c.188]

I. Отбор руководителей

Официально руководители партий почти всегда избираются их членами и, следуя демократическим принципам, получают сравнительно ограниченные полномочия. Одни только фашистские партии отвергли этот порядок и заменили его назначением сверху: нижестоящие руководители подбираются верховным вождем партии; последний же - он назначает себя сам - остается на своем посту пожизненно; его преемник определяется путем кооптации. Демократическая система выборов практически оказывается заменена различными формами автократического рекрутирования: кооптацией, назначением из центра, презентацией, etc. Положение усугубляется еще и тем обстоятельством, что действительными вождями партии нередко оказываются не видимые вожди, а совсем другие люди. [c.189]

Тенденция к автократии

Разграничим сначала автократию открыто признаваемую, которая служит исключением, и автократию замаскированную, выступающую правилом. Первая встречается в фашистских или псевдофашистских партиях, где "фюрер-принцип" заменяет выборы как основу легитимности. Верховное руководство осуществляется вождем, который сам себя облекает властью в силу своей натуры или обстоятельств. Можно выделить два типа фашистских концепций вождя: немецкую теорию, рассматривающую фюрера как провиденциальную личность, которая по самой своей природе олицетворяет германскую общность и осуществляет на этом основании верховную власть; и, затем, доктрину менее мистическую, приписывающую провиденциальный характер лишь обстоятельствам, поставившим вождя во главе партии. В первом случае вождь - настоящий сверхчеловек: это современное воспроизведение античных представлений о божественной природе правителей, теории короля-бога. Во втором случае вождь - просто человек, вознесенный судьбой (высшим Провидением, сказали бы верующие; слепой случайностью, скажут другие) на такую высоту, что лишь он один способен взять на себя верховное правление [c.189] партией. Латинский фашизм, менее мистичный и более скептический, чем немецкий, обычно предпочитает вторую концепцию - она создает вокруг вождя партии атмосферу умеренного почитания и оставляет достаточно широкую возможность критики. Но последствия обеих концепции для отбора нижестоящих руководителей идентичны: все они назначаются вождем партии на основании его собственной верховной власти.

Впрочем, иногда партии этого типа вынуждены пойти на компромисс с демократическими принципами я отдать им некоторую дань, по крайней мере внешне, - настолько сильна бывает общая вера в легитимность выборности. Эти уступки обычно более значительны на местном уровне, нежели в высшем эшелоне, и централизованность партии практически почти лишает их какой то бы ни было эффективности. В качестве примера можно привести организацию Объединения французского народа (РПФ), созданную в 1947 г. генералом де Голлем. На уровне коммун бюро официально избрано: все руководители, следовательно, выдвинуты демократическим путем, по крайней мере внешне. В рамках департаментов выборные бюро сосуществуют с уполномоченными, назначенными центром. Причем первое обладает правом инициативы, а второй - правом вето; фактически прерогативы уполномоченного центра оказываются гораздо значительнее, чем это кажется на первый взгляд. На региональном уровне обнаруживается уже только назначаемый уполномоченный. И, наконец, в центральном эшелоне все без исключения руководство назначается вождем партии, кроме съезда и Национального совета. Но первый собирается лишь один раз в год; дебаты проходят там за закрытыми дверями, в специализированных рабочих комиссиях; пленарные заседания посвящаются только заслушиванию речей руководителей партии и утверждению заключений комиссий. Национальный совет также играет лишь консультативную роль. Действительная власть, помимо вождя партии, принадлежит Директивному совету и секретариату, члены которого назначаются непосредственно генералом де Голлем (сам секретариат состоит из его личных сотрудников). Центральное руководство остается чисто автократическим.

Немногим отличаются от РПФ и некоторые другие партии, где автократия лишь частично признается открыто: наряду с выборными руководителями мы видим [c.190] назначенных или кооптированных, которые могут уравновешивать влияние первых. В знаменитых бирмингемских caucus, которые в конце XIX века сыграли большую роль в организации британских партий, мы тоже обнаруживаем хитроумную смесь выборов и кооптации. Их базой выступали квартальные комитеты, состоящие из выборных членов и такого количества кооптированных, которое эти демократически избранные пожелали в них привлечь; на вершине - Исполнительный комитет из 110 членов: из них 48 непосредственно избраны членами партии в каждом квартале, 32 - комитетами кварталов, образованными тем самым способом, о котором мы только что говорили, и 30 кооптированных этими восемьюдесятью, а между ними - Генеральный комитет, нечто вроде совещательного собрания, состоящего из 110 членов исполнительного комитета и 480 делегатов, избранных в кварталах; внешне система выступала как широко демократическая. С ней можно сопоставить современную организацию некоторых демо-христианских партий. Во французской МРП. например. Национальный комитет состоит из 10 кооптированных членов и Комитета директоров - из 5 человек. В бельгийской христианской социальной партии коммунальные и окружные комитеты могут дополнительно кооптировать в свой состав половину от избранных членов; на центральном уровне Генеральный совет имеет в своем составе 12 кооптированных членов (из более чем ста), а Национальный комитет - 4 кооптированных из 21. На местном уровне количества кооптированных вполне хватает для того, чтобы придать системе полуавтоматический характер; на центральном уровне этого недостаточно: там кооптация преследует цель включить в руководство партии лиц (интеллектуалов, инженеров и т. д.), не участвующих в политической жизни федераций, но чей опыт может быть полезен партии. Тот же смысл кооптация имеет и в МРП.

В ФКП назначение руководителей высшими инстанциями или кооптация (с последующим утверждением центром) прямо предусмотрены статьей 7 устава "в определенных обстоятельствах и случаях, которые Центральный комитет оценивает как относящиеся к разряду препятствующих свободному развитию и деятельности партии". Вторая формулировка содержит завуалированное предположение о ситуации, когда партия вынуждена уйти в подполье: первая более туманна и широка: практически [c.191] она позволяет Центральному комитету прибегать к кооптации или назначению всякий раз, когда он посчитает это нужным. Таким путем легко может быть пресечена любая попытка оппозиции. Мы увидим далее, что ко всему прочему предоставленное комитету секции право определять способ представительства ячеек на ее конференции позволяет подавить малейший элемент демократии в выдвижении руководителей, если в том есть необходимость.

Частичное использование открытой автократии не мешает использованию методов автократии скрытой, которые применяются всеми партиями, официально признаваемыми демократическими; доля ее может быть большей или меньшей, но автократия присутствует всегда. Для маскировки автократии могут служить две технологии: избирательные манипуляции и различие реальных и видимых вождей. Первая часто берется на вооружение государством: выдвижение официальных кандидатур исполнительной властью на"управляемых" выборах в латиноамериканских или балканских странах, переходящих в прямую их подтасовку; административное давление, искажение результатов, подделка избирательных бюллетеней, etc., представляют собой целую гамму всевозможных приемов, позволяющих фальсифицировать политическое представительство. Внутри же партий, где выборы происходят в более узких рамках и публичности гораздо меньше, эти приемы еще более многообразны и эффективны. В демократических государствах избирательные манипуляции не настолько распространены и не могут существенно исказить результаты голосования; в партиях же, напротив, они используются систематически и придают формированию руководства весьма ярко выраженный автократический характер.

Отметим сначала повсеместное использование непрямого голосования: партийные руководители повсюду, кроме базовых единиц (секций или ячеек), избираются не непосредственно членами партии, а через делегатов, самих прошедших выборы. Это делегирование нередко содержит множество ступеней; особенно часто развертывают такие избирательные пирамиды коммунистические партии (табл. 18). В основе всего здания лежит конференция секции, образуемая "представителями ячеек" (ст. 17 устава), согласно "способу представительства, установленному комитетом секции" (ст. 15). Конференция, [c.192] стало быть, может состоять из секретарей и членов бюро ячеек или рядовых коммунистов, выдвинутых теми самыми бюро, деятельность которых и подлежит обсуждению на конференции: в первом случае она будет основана на представительстве первой степени по отношению к базовым избирателям; во втором - на представительстве десятой степени. Текст статьи 15 настолько туманен, что при необходимости ничто не помешает членам комитета выдвинуть самих себя в качестве представителей ячеек на конференцию секции: тот случай системы, где уже вовсе нет ничего от демократии, поскольку первый выбор - единственный, который был бы сделан членами партии, - отсутствует, и вся пирамида возведена на пустом месте. Как бы то ни было, конференция избирает комитет, который сам выдвигает бюро. На федеральном уровне федеральная конференция, образованная делегатами секций (вторая или третья степень по отношению к членам партии), избирает такой же комитет (третья или четвертая степень), также выдвигающий бюро (четвертая или пятая степень); на центральном уровне национальный съезд, образованный делегатами, избранными федеральными конференциями (третья или четвертая степень по отношению к членам партии), избирает Центральный комитет (четвертая или пятая степень), который сам выдвигает Политбюро, Секретариат и Комиссию политического контроля (пятая или шестая степень). В период между съездами созывается национальная конференция, участники которой выдвинуты федеральными комитетами (четвертая или пятая степень). Статья 26 Устава предусматривает даже, что "в случаях, когда обстоятельства будут таковы, что они препятствовали бы свободному функционированию и деятельности партии, федеральный комитет может в виде исключения и с ведома Центрального комитета назначать делегатов (съезда)". В этом случае съезд представляет пятую или шестую степень по отношению к базовым организациям, а Политбюро, Секретариат и контрольная комиссия - шестую или седьмую.

Не все партии проводят непрямые выборы с подобной жесткостью, но используют их все. Непрямые выборы - замечательное средство устранить демократию и одновременно создать впечатление демократичности. Русco превосходно понимал, что суверенитет никому не может делегироваться: все юридические хитросплетения тех, кто получил мандат, вокруг представительства тех, [c.193] от кого он получен, не могут заслонить одной непреложной истины: психология делегатов и делегирующих никогда не совпадает, и таким образом каждая дополнительная степень понемногу увеличивает разрыв между волей низов и решениями верхушки. Выборы партийных руководителей малой группой делегатов и прямой их выбор массой членов партии - совсем не одно и то же. Мы уже не говорим о том, что в малых группах куда легче осуществить и другие избирательные манипуляции в силу ограниченной численности голосующих. Накладываясь друг на друга в ходе последовательных голосовании, такие манипуляции все больше и больше фальсифицируют выборы по мере их восхождения вверх по ступеням избирательной пирамиды. Это особенно заметно в тех случаях, когда стараются заставить выдвинуть партийных функционеров в качестве делегатов конференции и съездов, где должно избираться партийное руководство, - ведь с такой выгодной позиции функционерам, например, федеральным секретарям, гораздо легче воздействовать на рядовых избирателей. В этих условиях партийные съезды напоминают аудиторию служащих перед лицом своих работодателей: первые обнаруживают очевидную тенденцию поддерживать вторых, чьими креатурами они, собственно, и являются.

Наряду с непрямыми выборами почетное место в арсенале избирательных манипуляций занимает презентация кандидатов. Некоторые партии официально ограничивают в своих уставах свободу выбора избирателей, открыто регламентируя презентацию. Нередко такая система связана не только со стремлением внести во внутрипартийную жизнь элемент автократии, но и с желанием усилить централизацию или децентрализацию. Иногда центр берет презентацию на выборах местных руководителей в свои руки, что явно усиливает централизацию; так, устав ФКП гласит: "федеральный комитет должен согласовать с Центральным комитетом кандидатуру федерального секретаря". В австрийской социалистической партии руководители местных организаций избираются исключительно по списку "доверенных лиц" (Parleimitarbeiter), составленному окружной организацией, то есть "спущенному" сверху: доверенные лица - обычно члены партии, оцениваемые как особо преданные и способные, из тех, что прошли курсы обучения, организованные в центральных [c.194] социал-демократических школах; в данный момент примерно на каждых 12 рядовых членов партии приходится по одному доверенному лицу. В бельгийской христианской социальной партии кандидаты в председатели местных комитетов представляются партийному собранию для голосования самим местным комитетом, но после апробации в окружном комитете; председатели окружных комитетов точно так же представляются окружным комитетом после апробации в Центральном комитете. И наоборот: презентация высших руководителей может происходить при участии местных организаций, что имеет споим результатом возрастание децентрализации; эта тенденция выражена гораздо слабее, чем предыдущая. В бельгийской социалистической партии кандидатуры в бюро представляются окружными федерациями, которые должны сформировать список, равный количеству предусмотренных мест: это фактически усиливает влияние федерального руководства. В бельгийской католической партии кандидатуры в Национальный комитет представляются самим Национальным комитетом или комитетами провинций и округов. В австрийской социалистической подготовку выборов в Национальный сонет осуществляет избирательная комиссия, в составе которой должны присутствовать представители провинциальных организаций, с учетом "по возможности" их численности: эта комиссия делает доклад собранию делегатов провинций, окончательный же проект затем представляется на рассмотрение съезду.

Но официозная презентация куда более распространена, нежели официальная. Есть немало партий, где на выборы выставляется только одна кандидатура (или один список). Такова обычная практика коммунистических партий: то, что происходит на национальных съездах, нельзя назвать настоящими выборами Центрального комитета - это простое, в чистом виде, утверждение; выборы здесь всего лишь формальность, ритуал, лишенный всякого значения; похоже, такие же методы используются и в нижестоящих эшелонах. Но и партии, претендующие олицетворять собой ортодоксальную демократию, используют подобные же технологии: так, у радикал-социалистов выборы Бюро нередко приобретают характер утверждения единственного списка кандидатов: то же самое и в умеренных и консервативных партиях многих стран. Вопреки распространенному мнению, [c.195] чем ближе к базовым организациям - тем меньше демократии. На национальных съездах иногда еще обнаруживается сопротивление официозным кандидатам; но оно очень редко на уровне секций, комитетов или ячеек. И уж вовсе исключение, когда члены этих низовых групп не утверждают в качестве руководителей тех кандидатов, которые предложены им сверху. Низы пасуют перед автократическими методами в силу многих причин: трудно договориться, чтобы обеспечить успех стихийной оппозиции; крайне мало личностей, способных такую оппозицию возглавить; большинство членов партии уклоняется от участия в голосовании, etc.

Сама организация выборов дополняет эффект презентации. Здесь могут быть одновременно использованы два разных рода манипуляции: фальсификация списков избирателей и фальсификация голосования. Первый прием весьма часто применяется на съездах радикал-социалистов: механизм представительства таков, что искушенные руководители могут коренным образом повлиять на состав съезда. Для любого члена партии, полностью уплатившего взносы на день съезда и способного за отдельную плату купить "билет съезда", даже выбор места его проведения приобретает принципиальное значение: члены близлежащих комитетов могут туда добраться, тогда как представителям более отдаленных удается принять в нем участие лишь в виде редкого исключения. Уходящий руководящий комитет, назначая съезд на территории федерации, благосклонно относящейся к его членам, может тем самым внести существенный вклад в дело своего повторного переизбрания. Ведь если закупить билеты оптом и распределить их среди "сознательных" членов партии, вполне можно добиться желаемых результатов. Даже в партиях, где представительство устанавливается более строгим образом, использование этих методов ограничено, но не запрещено. Разве созывая в 1872 г. Генеральный сосет Интернационала в Гааге, Карл Маркс и поддерживающая его некоторая часть руководства не избрали этот город заведомо потому, что он "мало доступен для некоторых оппозиционеров и совершенно недоступен для других"?1 Даже в большинстве современных социалистических партий, где демократические [c.196] процедуры уважаются больше, чем в каких-либо иных, механизм подсчета голосов допускает кое-какую "подмогу". В СФИО, например, каждая федерация имеет право на один мандат съезда для каждого оплатившего 12 месячных марок: это попросту означает, что для подсчета представительства федерации на съезде общее число приобретенных казначеем месячных марок делят на 12. Богатой федерации, понятно, ничего не стоит закупить марок гораздо больше, чем она их может разместить среди своих членов. Депутат или влиятельный активист, имеющий финансовую поддержку, может таким окольным путем заполучить мандат съезда.

С другой стороны, представительство часто определяется далеко не пропорциональному весу федераций. В партии радикалов вплоть до 1945 г. количество представителей в Исполнительном комитете наполовину зависело от численности федерации, наполовину - от численности населения департамента: какая-нибудь хилая федерация густонаселенного департамента вполне могут иметь большее представительство. чем значительная, по функционирующая в небольшом департаменте. Этот порядок поистине разоблачает приниженную роль рядового члена партии в его собственной организации. В MPII представительство федераций определяется по нисходящей шкале: один мандат на каждого пятого члена из 200 первых, затем один на каждые 100 членов при численности организации от 200 до 5.000, на 200 - сверх этой цифры: система, явно рассчитанная на благоприятствование новым группам и одновременно - на ограничение роли наиболее сильных федераций; она приводит к росту скрытых форм влияния центра, ибо, как свидетельствует практика, оппозиция всегда зарождается в крупных федерациях. В американских партиях национальные съезды основаны на системе представительства, которая ставит и более выгодное положение аграрные, слабо населенные штаты по сравнению со штатами, для которых характерна концентрация крупных городов и высокая плотность населения. Это дезориентирует всю страну, превращая отношение Запад - Восток и Север - Юг в главную ось политики (табл. 19).

На местном уровне подобные трюки с избирательным корпусом также весьма распространены. Представительство на региональные съезды менее упорядочено и влияние руководства здесь еще больше. На уровне секций [c.197] ставка делается не столько на манипуляцию представительством (поскольку выборы здесь прямые), сколько на отстранение членов партии, мало расположенных отдать свои голоса (если бы они осуществили свое право голоса) официозным кандидатам, или, наоборот, на включение в состав голосующих поддерживающих этих кандидатов псевдочленов, которые не должны были бы голосовать. Внезапный созыв, с тем чтобы помешать своевременному оповещению оппозиции; назначение собраний на неудобные часы, для того чтобы оттуда ее устранить; использование команд головорезов, которые "прорываются" в зал с тем, чтобы участвовать в голосовании, - все эти средства в то или иное время применяются определенными партиями. Искусством сфабриковать нужное решение досконально владеют американские боссы. Создатели бирмингемских caucus усовершенствовали их методы; они использовали специальные "кочующие команды", переходящие от квартала к кварталу на избирательных митингах, чтобы за счет их голосов обеспечить решительную поддержку выдвижения тех делегатов, которые благоприятно настроены по отношению к официозному ставленнику. Кстати, не нужно забывать, что явка на собрания всегда низка, и голосующие представляют лишь малую часть членов партии: то есть, так или иначе, но выдвижение ими руководителей никогда не бывает полностью демократичным.

И, наконец, избирательные манипуляции могут касаться самих выборов. Демократические принципы требовали бы тайного голосования бюллетенями, но это условие не всегда соблюдается. На нижестоящем уровне присутствующим нередко предлагают выразить свое согласие или отказ с места, с помощью поднятых рук, что совершенно меняет характер голосования, - это уже не выборы, а всего лишь утверждение типа плебисцита. Та же самая процедура порой имеет место и в высших эшелонах, на национальных или региональных съездах: например, у радикалов бюро или председатель партии часто оказываются избранными просто с помощью приветственных возгласов; на коммунистических съездах эта процедура - стала правилом, и единодушие достигается всегда. Иногда голосование тайными бюллетенями имеет место, но во всех розданных бюллетенях стоят имена одних только официальных кандидатов, так что оппозиционное голосование весьма затруднительно, и такие [c.198] голоса рискуют рассеяться. Более современной и утонченной, нежели эти механические манипуляции выборами, выступает психологическая манипуляция голосующими. В нижних эшелонах официозным кандидатам оказывают поддержку лица, имеющие вес в общественном мнении (депутаты, журналисты, центральное руководство): в исходе голосования существенную роль может сыграть их престиж среди членов партии, тем более что последние тешат себя мыслью, будто их собственная значительность измеряется значительностью той важной персоны, которую ради них "мобилизовали". На национальных съездах такое личное воздействие на голосующих обнаруживается во всем своем многообразии и полноте. Ведь провести съезд - это целое искусство: нужно действовать в кулуарах, разлагать соперничающие группы, тайно интриговать в комиссиях. Классический образец в этом смысле - сценарии съездов французских радикалов или конгресса, избирающего председателя американской партии; но подобные приемы используют все партии.

Нельзя не признать, что искусство интриги свойственно не одним только партийным съездам: в парламентах оно точно так же в ходу. Однако публичность дебатов сдерживает здесь влияние закулисных маневров, тогда как полузакрытый характер партийных ассамблей о укрывает для них неограниченную свободу. [c.199]

Видимые и действительные руководители

Совокупность всех этих избирательных манипуляций приводит к тому, что под более или менее демократической видимостью скрывается более или менее автократическое назначение руководителей. Есть и другой метод, позволяющий достигнуть того же эффекта, и его можно употребить в сочетании с первым. Он заключается и существовании как бы двух категорий партийных руководителей: номинальных и настоящих - первые из-"раны, а вторые назначены автократически. Одни обладают властью теоретически; другие практически ее отправляют или разделяют с первыми. Мы сталкиваемся web с общей проблемой реальных субъектов власти. Марксисты бросают классической демократии упрек в чисто формальной ее сущности: депутаты, парламенты, [c.199] министры обладают лишь видимостью власти, а настоящая власть остается в руках капиталистических структур: банков, крупной индустрии, трестов, etc. Историки всегда находят в тени скипетра и короны абсолютных монархов людей или институты, которые на деле являются хозяевами дворцов: преторианская гвардия, премьер-министр, фавориты или фаворитки. В любых социальных образованиях (и не только государственных) за официальными пурпурными мантиями можно отыскать "серых кардиналов" - тех, кто дергает шнурки марионеток, действующих на сцене. Эта проблема имеет особое значение для политических партий, потому что во многих из них реальная власть весьма отличается от видимой. Но условимся быть очень осторожными в этой области: "серые кардиналы" по определению остаются тайными или наполовину тайными, и получить на этот предмет какие-либо точные сведения всегда трудно. А кроме того, народная фантазия так любит создавать истории о таинственных силах и вождях-невидимках - к официальным мнениям здесь всегда относятся с особым недоверием...

Многим партиям этот дуализм номинальной и реальной власти известен лишь косвенно: их официальные руководители это и есть их действительные руководители. Просто вокруг некоторых лиц образуется своего рода малое окружение, которое увеличивает их власть и дает им известные прерогативы, не предусмотренные уставом. Иногда исключительность личности руководителя также выводит его за рамки официальных установлении: именно так оценивают роль Жореса или Блюма во французской социалистической партии, Брантинга в шведской социал-демократии, Стонинга в датском социалистическом движении. В иных партиях этот укореняется очень глубоко: официальная иерархия дублируется официозной или тайной; они делят действительную власть, и последняя имеет тенденцию брать на себя львиную долю. Именно по этому принципу в американских партиях различают нормальную организацию, руководимую лидером, и машину - теневую структуру, находящуюся в руках боссов и их людей. К тому же терминология не всегда четко фиксирована, и обе иерархии порой неотделимы друг от друга. Эта вторая власть организована, разумеется, не демократически: соответствующие должности достаются не путем выборов, а за [c.200] счет кооптации, назначения сверху, прямого захвата или по наследству.

Как складывается эта вторая власть? Никаких общих правил здесь невозможно сформулировать: ограничимся несколькими тщательно подобранными примерами. Американский "боссизм", по-видимому основан на прибыльности. Во Франции выборы открывают возможность лишь завуалированных и довольно ограниченных действий избранного в пользу близких к нему людей или помощников: можно добиться для них некоторых льгот, кое-каких должностей или знаков отличия - но и это нелегко. Администрация набирается по конкурсу; она обладает статусом, гарантирующим ей некоторую стабильность в условиях нормальных политических перемен; она пользуется довольно значительной независимостью. В Соединенных Штатах посредством выборов получают власть не только сенатор, депутат, муниципальный или более высокого ранга совет, но и судьи, шерифы, констебли, налоговые полицейские, пожарные начальники, школьные инспектора и почти все руководители социальных служб. Более того, чиновники этих служб назначаются партией власти: ее поражение означает, так сказать, почти законное лишение их средств к существованию согласно известному принципу: "победителю - шкуру побежденного". Таким образом, победа на выборах в высшей степени прибыльна. Она является таковой, даже когда партия-победитель просто честно использует полученные ею мандаты и функции в общих интересах. И она тем более прибыльна, если партия-победитель спекулирует обширными полномочиями, которые ей достались: взятка, злоупотребление положением, коррупция позволяют извлекать огромные барыши. Таковы экономические корни боссизма: машина, то есть теневая структура, которая в действительности и руководит партией, по существу представляет собой предприятие для завоевания должностей, а также законных и незаконных привилегий, которые она может обеспечить; босс - это шеф и создатель такого предприятия. Нарисованная нами картина несколько смахивает на карикатуру: нужно оговориться, что она соответствует лишь какой-то части машин (наиболее общеизвестных, самой знаменитой из которых остается Таммани Холл [1]): а на Юге и боссы, и машины имеют совсем иное значение. [c.201]

В Европе приемы теневого управления мало распространены. Регламент гражданской службы не дает развиться их финансовой основе; он ограничивает коррупцию в силу своей систематичности и постоянного характера и отводит ей довольно второстепенную роль в управлении партиями. Можно сравнить это с влиянием кредиторов, но в партиях их роль представляется меньшей, чем полагает общественное мнение. Нет прямого соответствия между суммами средств, пожертвованных партии, и властью пожертвователя над ее организацией. Общеизвестна политическая индифферентность большинство людей или институтов, которые субсидируют партии: манипулировать ими почти так же легко, как и делегатами съезда. Их давление сказывается лишь в тех весьма ограниченных областях, которые затрагивают их ближайшие личные интересы: организовать кампанию против того или иного налога, который их стесняет; поставить на голосование какую-то выгодную для них меру. Их вмешательство в некоторые позиции партий заметно, но в постоянном управлении они по-настоящему не участвуют. Сами кредиторы не выступают в качестве тайных вождей партии: они лишь воздействуют в определенные моменты на ее собственных вождей, добиваясь, чтобы те повели партию в определенном направлении. Разумеется, из этого правила имеются исключения: есть некий тип капиталистов-мегаломанов, одержимых политикой и претендующих на то, чтобы действительно управлять теми партиями, которые они финансируют. По крупные партии плохо поддаются такому давлению, и эти люди чаще всего кончают тем, что оказываются во главе эфемерных организаций, состоящих из авантюристов и шарлатанов.

Действия кредиторов можно сравнить с действиями группировок и коалиций, созданных с целью защиты групповых интересов средствами политического вмешательства: рабочих и предпринимательских союзов, объединений ветеранов, женских и семейных лиг, региональных ассоциаций, союзов в защиту нравственности, обществ трезвости, etc. Американцы дают им очень выразительное название: pressure groups - группы давления. Как и кредиторы партий, группы давления действуют в четко ограниченных областях. И они еще меньше, чем кредиторы, стремятся связывать себя с определенной партией: они предпочитают работать с группой партии, чтобы направлять их в благоприятном для своих [c.202] интересов смысле. В силу обстоятельств, однако, общее совпадение между целями групп давления и политической ориентацией партии может привести к тому, что первые начнут особо интересоваться второй и играть постоянную роль в руководстве. Влияние АФТ - КПП на американскую демократическую партию - хороший тому пример. Оно осуществляется одновременно и сверху - на партийных руководителей различных уровней, и снизу - в рамках первичных выборов, где профсоюзы стараются продвинуть своих кандидатов: им удается таким образом противостоять боссам и машинам и вступать в соревнование с лидерами партии. Такая роль профсоюзов в управлении партией - дело, кстати, довольно обычное: влияние профсоюзных руководителей на социалистические или христианско-демократические партии весьма значительно.

С группами давления не нужно смешивать объединения интеллектуалов, или, как их называли в XVIII веке, "общества мысли", которые в то или иное время приобретали значительное влияние в руководстве политическими партиями. Наиболее ярким примером была бы здесь та роль, которую играло франкмасонство в руководстве французской радикальной партии в 1900-1910 гг. Бесспорно, в этот период масонами были заложены устои партии: она получила от них свою инфраструктуру, свою сплоченность, свою политическую ориентацию; масоны имели преобладающее влияние на ее съездах, в ее исполнительных комитетах и ее генеральном руководстве - и тем самым они придали ей такую эффективность и мощь, которые потом уже никогда не были ей свойственны. Воздействие франкмасонства тогда было ощутимо и в других партиях того же политического оттенка, что и французские радикал-социалисты, - например, в Бельгийской либеральной партии. Можно найти и другие примеры вмешательства "обществ мысли" в руководство партиями, особенно Фабианского общества - в руководство британской лейбористской партией, хотя здесь речь шла скорее о духовном влиянии, нежели собственно о руководстве.

Другая разновидность "второй власти" создается командами, складывающимися вокруг газеты, на распространение которой опирается их влияние в партийном руководстве. Нередко личная харизма одного человека придает им более или менее подчеркнутый характер [c.203] клана. Во Франции, например. La Depeche de Toulouse и Морис Сарро долгое время играли роль настоящих духовных наставников партии радикалов, не имея никаких соответствующих этой миссии официальных должностей. Подобную же роль играла в 1924 г. Quotidien, хотя она была нацелена скорее на объединение двух родственных партий, нежели собственно на руководство одной из них. Можно припомнить немало подобных случаев. Главной опорой могущества Ленина в русской социал-демократической партии (до 1917 г.) была "Искра": ожесточенная борьба, которую он вел против Центрального комитета, чтобы вырвать газету из-под его влияния, имела целью именно сохранение "второй власти". Почти во всех социалистических партиях непосредственная подчиненность партийной газеты руководящим органам партии предусматривается положениями уставов; но тем не менее редакционный коллектив всегда сохраняет известную независимость, которая позволяет влиять на членов партии, ее руководящие кадры и органы.

Последний тип этой "второй власти" представляет собой подчинение партии интернациональной власти: она может быть внешне демократической, если учреждена делегатами, свободно избранными национальными партиями пропорционально их численности. Но если каждая национальная партия имеет лишь минимальное представительство внутри интернациональной организации, та всегда сохраняет автократический характер по отношению к ней; а с другой стороны, выдвижение членов каждой партии в Интернационал создает еще одну ступень голосования сверх тех, что уже имеются, увеличивая тем самым разрыв между избирателями и избранными. Как показывает опыт. Интернационалы фактически учреждаются автократическим путем, а в противном случае они лишены настоящей власти. Первый Интернационал (Интернационал Карла Маркса) соответствовал этому пути; Второй Интернационал - это как раз противоположный пример. С Третьим Интернационалом возвратилась автократия, усугубленная засильем российской коммунистической партии, которая обладала пятью голосами в исполнительном органе, тогда как каждая из других наиболее значительных компартий имела лишь один голос; практически же ее власть была еще большей в силу ее мощи и престижа, и она довольно серьезно увеличивала ее но мере того, как отношения между Москвой и любой [c.204] другой коммунистической партией принимали форму диалога неравноправных партнеров. Правда, на конгрессах Коминтерна преобладание русских оказывалось несколько меньшим. В то же время автократический характер отношений смягчался, если члены той или иной национальной компартии признавали авторитет русских и принимали Сталина и его генеральный штаб в качестве вождей: такова была реальность. [c.205]

II. Олигархическая природа руководства

Руководство партий имеет естественную тенденцию принимать олигархическую форму. В них образуется настоящий "правящий класс", более или менее замкнутая каста, "внутренний круг", куда нелегко проникнуть. Это больше относится к руководителям видимым, чем к реальным, и скорее к автократическим, нежели к демократическим. Теоретически выборы должны были бы препятствовать зарождению олигархии; фактически же они скорее способствуют ему. Массы по природе своей консервативны; они привязаны к привычным лидерам и не доверяют новым лицам. Даже в социалистических партиях, где выдвижение руководителей происходит наиболее демократическим путем, их обновление тоже бывает делом трудным. [c.205]

Образование "внутреннего круга"

Принятая в стране избирательная система, по-видимому, имеет известную связь с олигархическим характером партийного руководства и образованием внутреннего круга. Если ни один кандидат не имеет шансов быть избранным без одобрения партийных комитетов, их вожди играют существенную роль в отборе будущих депутатов, которые выдвигаются внутренним кругом. И, напротив, если возможны независимые кандидатуры или основную роль на выборах играет личность кандидата, так что партийные комитеты зависят от кандидата больше, чем кандидат от них, рекрутирование парламентариев осуществляется помимо внутреннего круга и партийной [c.205] олигархии. Поскольку в этом случае парламентарии также играют весьма важную роль в руководстве партии, внутренний круг открывается и циркуляция элит становится возможной. Следовательно, голосование по спискам, по определению коллективным и партийным, усиливает олигархию, тогда как индивидуальное голосование ее ослабляет. Внутренняя олигархия берет верх и при пропорциональной системе со списками, в которых представлены блоки, а кандидаты вносятся в строгом порядке, определяющем их шансы быть избранными: так как депутаты отобраны здесь внутренним кругом, партия вращается в замкнутом пространстве. Точно те же результаты наблюдаются и при двухпартийной системе, поскольку своего рода монополия двух партий дает им преимущество даже при выборах кандидатов по одномандатным округам.

В зависимости от способа образования можно выделить несколько типов руководящего класса и внутренних кругов. Наиболее примитивный - это, конечно, камарильи, клики - малые группы, использующие тесную личностную связь как средство установления и сохранения своего влияния. Иногда речь идет о клане, сложившемся вокруг влиятельного лидера: клиентела этого вождя монополизирует руководящие посты и стремится превратиться в олигархию. Мы уже приводили несколько примеров таких кланов в социалистических партиях. Известная почва для них остается и в партиях консервативных и умеренных; соперничество кланов сменяется там борьбой фракций или "течений "; у руководства партией почти всегда стоит доминирующий клан. Партийная структура благоприятствует развитию кланов: достаточно припомнить строение центральных органов партии радикалов, чтобы убедиться: здесь все как бы специально создано для игры личностей и их клиентелл. Аналогичный характер имеет и создание машин вокруг боссов в американских партиях.

С. кланами не следует смешивать руководящие команды, члены которых не связаны личной преданностью главному вождю: отличительной чертой команды является относительное равенство ее членов и тот факт, что связи солидарности в ней развертываются горизонтально, а не вертикально. Формирование этих команд происходит весьма различными путями. Бывает, что они выступают результатом свободного договора нескольких человек, [c.206] обычно принадлежащих к молодому поколению, которые объединяются, чтобы "потрясти кокос", то есть убрать с руководящих постов ветеранов и самим монополизировать эти посты: это феномен школ и "капелл" артистического и литературного толка, который нередко обнаруживается и в политике. Отдельные мифоманы мечтают даже о "синархии", то есть о формировании тайной команды, которая объединит влиятельных руководителей многих партий; все это, конечно, не следует принимать всерьез. Но такие команды, складывающиеся в рамках одной партии, существуют: приблизительно в 1933-1934 гг. можно было наблюдать, как команда этого рода складывалась во французской радикальной партии (вокруг Пьера Ко, Жана Мистлера, Пьера Мендес-Франса, etc.); она распалась после событий 6 февраля [2]; члены ее охотно позволяли именовать себя "младотурками" - в память о революции 1908 г. Еще чаще такие руководящие команды - плод стихийной солидарности, обусловленной общностью происхождения или образования: землячества (типа жирондистов 1792 г.), содружества бывших студентов-однокашников (типа "политехников" [3]); команды, связанные работой в одном учреждении (типа Финансовой инспекции [4]) или союзы фронтовиков (типа "Ветераны Н-ского полка"). Самые значительные из них - первые: в регионах, где одни и те же политические партии долгое время сохраняют большое влияние, естественным образом формируются команды, которые нередко играют существенную роль в жизни партии. Альбер Тибодэ высмеивал отца Сарьена и команды радикалов округа Соны и Луары; Даниэль. Галеви подметил, что эволюция радикальной партии в начале века выражалась в упадке парижских команд и восхождении новых, представлявших центр и юг Франции. В СФИО можно на протяжении полувека обнаружить достаточно четкие очертания команд Севера, Лангедока и Юга, а также Центра или Тулузы, etc. Подобные феномены наблюдаются во всех партиях: иные из них, особенно коммунисты, стремятся помешать этому с помощью ротации или "декоренизации", как мы далее покажем. Другие типы команд внутри партий более редки. Встречается сравнительно немного примеров, аналогичных влиянию Финансовой инспекции или "политехников" на некоторые французские правительства: назовем лишь команду, сложившуюся в Ассоциации французской католической [c.207] молодежи (в рамках МРП). Во многих европейских партиях мы встречаем сегодня команды руководителей, зародившиеся в совместной подпольной работе во время оккупации; иногда, кстати, в этих партиях соперничают команды, сложившиеся из борцов, связанных в годы войны с Лондонским центром, и, напротив, выходцев из внутреннего Сопротивления. Нечто подобное наблюдалось в партии русских коммунистов после взятия власти. Недавние чистки в странах Восточной Европы в основном имели своей целью вытеснить лондонские команды в пользу команд, сложившихся во внутреннем движении Сопротивления (или в эмиграции в Москве); точно так же можно расценить известные чистки, нацеленные против команд, созданных во время борьбы против Франко в ходе войны в Испании.

Команды и кланы представляют собой личные олигархии. Бюрократия же, напротив, есть тип олигархии институциональной. Немыслимая в старых комитетских партиях с их слабой структурой, она зародилась с появлением секций и сложной инфраструктуры, получив особое развитие в партиях, связанных с профсоюзами, кооперативами и обществами взаимопомощи. Так, немецкая социал-демократическая партия в 1910 г. насчитывала 3000 функционеров, или "постоянных"2 (приблизительно один функционер на 250 членов). Эти функционеры обнаруживали тенденцию играть доминирующую роль: имея в силу самих своих обязанностей повседневный контакт с базовыми организациями, они легко добивались делегатских мандатов на съезды, благодаря чему могли оказывать решающее влияние на формирование руководящих органов. С другой стороны, их роль в партии давала им непосредственную власть над ее членами: функционер - секретарь федерации явно становился главной пружиной федерального комитета, другие члены которого, поглощенные своими частными делами, не могли работать в нем столь же активно. Посредством этого двуединого механизма и создавалась бюрократия в точном смысле данного термина. Некоторые партии пытались противодействовать этой тенденции, ограничивая количество функционеров, которые могли делегироваться на съезды. Так, устав [c.208] бельгийской социалистической партии предусматривал, что в делегациях федераций на Национальный съезд парламентарии и партийные функционеры должны составлять меньше половины (ст. 23). Но данное правило смягчалось для Генерального совета, который как раз и является основным органом управления: федерации, направлявшие туда больше трех делегатов, могли иметь в своем составе уже только не менее четверти делегатов - рядовых членов партии (ст. 31); иные могли составить хоть всю свою делегацию из парламентариев и функционеров - ограничений почти нет.

Иные партии, напротив, систематически стремятся развивать институт функционеров. Они видят в партии настоящее профессиональное орудие, по крайней мере когда речь идет о кадрах. Особенно темпераментно писал об этом Ленин на страницах "Что делать?" Он негодовал против того ужасного ограничения, которое налагает на революционную деятельность повседневный труд на заводе, в магазине или мастерской. Он полагал, что для формирования настоящих агитаторов новой партии необходима постоянная, непрерывная и абсолютная занятость партийными делами, исключающая стесненность обыденными заботами. Отсюда вытекает и неоднократно развиваемая им идея о создании подлинного класса профессиональных революционеров, которые служили бы главным ядром партии и составили бы ее базовый актив. "Каждый рабочий агитатор, - говорил он, - который имеет известный талант и подает надежды, не должен по 11 часов в сутки работать на заводе. Нужно устроить так, чтобы он жил на средства партии"3. И уточнил, что следует "опираться на людей, которые посвящают революции не свободные вечера, а всю свою жизнь"4, "людей, чья профессия - революционная деятельность"5.

Ленинские идеи касались не только руководителей, но и активистов. Практически, поскольку последние содержались на средства партии, их естественно нужно было выдвигать на руководящие посты: ведь только одни они располагали необходимым свободным временем, чтобы занимать эти посты с пользой для дела. Создать класс [c.209] настоящих профессиональных революционеров - это значит создать класс профессиональных руководителей революционных партии, "внутренний круг", направляющий массы, функционирующий в рамках партии: это означает создать бюрократию, то есть олигархию. Если бы посты партийных функционеров были строго выборными, бюрократия не отличалась бы от демократии. Но это не так - и иначе быть не может: активистов, способных занять постоянный пост и согласных на это, не так уж много. Руководство партии держит их подбор под строгим контролем, с тем чтобы обеспечивался и технический уровень, и политическая преданность; как мы видели, оно широко опирается на функционеров на местах. Так рождается самая настоящая олигархия, которая отправляет власть, сохраняет ее и передает посредством кооптации.

Иногда эта бюрократическая олигархия принимает форму олигархии технократической. Партии создают у себя специальные кадровые школы; чтобы получить руководящие посты, нужно их пройти. Эта система впервые была использована социалистическими партиями, чтобы попытаться сформировать политическую элиту внутри рабочего класса. В 1906 г. немецкая социал-демократическая партия основала в Берлине партийную школу для повышения квалификации партийных функционеров, уже занимающих пост, а также для подготовки кандидатов на должности в партии или профсоюзах6. В 1910/1911 г. 141 студент прошел в ней курс: 52 партийных функционера и 89 кандидатов, 49 из которых получили посты по выходе из школы. Коммунистические партии систематическим образом развивали эти кадровые школы. Во французской компартии в настоящий момент различают три категории таких школ: центральные, федеральные и начальные. Первые подразделяются еще на четырехмесячные школы, предназначенные для высших руководителей (парламентарии, члены Центрального комитета, федеральные делегаты; 96 активистов окончили ее в 1947/1948 г.), и четырехнедельные, специально для сельских кадров и людей из вспомогательных движений (в 1947/1948 г. ее прошли по крайней мере 292 активиста). Второй тип школ, где занятия длятся 15 дней, предназначен для членов федеральных комитетов и комитетов [c.210] секций (2071 в 1947/1948 г.)7. А сверх того, для просвещения наиболее высокопоставленных и преданных кадров существуют школы в Москве - те, кто их прошел, и образуют высшую аристократию партии.

В фашистских партиях, и особенно в партии национал-социалистов, приняты подобные же методы. После взятия власти наци создали настоящие "школы вождей" для кадров высшего и среднего звена. Механизм отбора и сформирования будущих фюреров был значительно усовершенствован. Из общего числа членов Гитлерюгенд отбирали по тысяче индивидов в год. После первого образования в "Школах Адольфа Гитлера" имело место новое строгое "просеивание", а затем небольшое число будущих вождей допускалось к специальной подготовке, рассчитанной на три года. После вояжа за границу с целью расширения кругозора начинался первый год учебы: он предназначался для испытания стойкости и характера; второй год давал идейную закалку; третий - техническую подготовку. Предусматривалась и годичная стажировка рядом с каким-либо партийным вождем. Столь отлаженный механизм возможен, разумеется, только в условиях однопартийной системы, где отбор партийных фюреров переплетается с отбором политических кадров государства.

Интересная система, предназначенная для той привилегированной категории активистов, которых устав именует партийными работниками и которые обычно значатся доверенными лицами, сложилась в современной австрийской социалистической партии. Они должны пройти центральные курсы просвещения, организуемые партией (ст. 1 устава). Если же они намереваются претендовать на более высокие посты, то обязаны посещать школы усовершенствования кадров. Список доверенных лиц составляется окружными комитетами, а сами они избираются делегатами местных секций. Но последние могут избирать членами своих комитетов только доверенных лиц. Поскольку руководители секций обычно избираются секцией в качестве делегатов на окружные конференции, где в свою очередь избираются окружные комитеты, то в результате происходит движение по замкнутому кругу: доверенные лица играют основную роль в выдвижении окружного комитета, который сам же и [c.211] выдвигает доверенных лиц. Это олигархия, путь в которую лежит одновременно через кооптацию и получение образования в кадровых школах партии. Австрийские социалисты по существу официально воспроизводят в несколько усовершенствованном виде те методы, которые используют и другие партии, особо их не разглашая. Они к тому же прилагают усилия для демократизации этой системы. В каждой секции имеется список доверенных лиц, из которого она может выбрать своих уполномоченных; каждая секция имеет право предложить окружному комитету пополнить этот список; круг доверенных лиц достаточно широк (50 000 на 614 000 членов партии в 1950 г.). Налицо благородное стремление предоставить базовым организациям возможность по крайней мере выбирать своих олигархов. [c.212]

Состав и обновление "внутреннего круга"

Когда руководство партией приобретает олигархический характер, то какова бы ни была его форма, неизбежно встают две проблемы: проблема формирования "внутреннего круга" и проблема его обновления. Первая состоит в том, чтобы умерить разрыв между социальной структурой массы членов партии и аналогичной характеристикой внутреннего круга. В целом речь идет о том, чтобы применить к изучению партийных руководителей методы, использованные Ж.Ф.С. Россом в отношении британских парламентариев8. Это никогда не было сделано систематическим образом; многие из наблюдателей констатировали лишь те или иные эмпирически наблюдаемые факты, весьма, кстати, интересные. Так, например, в руководстве буржуазных партий часто отмечался весьма высокий процент адвокатов, врачей и других представителей свободных профессий и относительно низкий - коммерсантов, промышленников, ремесленников или крестьян, то есть тех, кто собственно и составляет массу буржуазного класса. Точно так же "интеллектуалы" (преподаватели, писатели, журналисты) занимают очень большое и не соответствующее их количественному [c.212]

значению место в руководстве рабочих партий. Но все это - довольно неопределенные замечания, которые не опираются на какие-либо количественные измерения или общую выборку. К тому же они относятся лишь к высшим руководителям, без учета нижестоящих кадров, этого младшего партийного "комсостава", значение которого исключительно велико. Наконец, не учитывается происхождение этих лиц.

А между тем сравнение социальной принадлежности руководителей действительно избранных и руководителей, выдвинутых автократическими методами, было бы весьма впечатляющим. Оно, несомненно, заставило бы по-новому поставить проблему демократии. Нет никакой уверенности в том, что социальный состав группы избранных вождей в большей степени соответствовал бы социальному составу избравшей их массы членов партии, чем тот же показатель олигархической группы вождей, рекрутированных автократическим путем. Напротив, все заставляет предполагать, что как раз в первом случае соответствие было бы меньшим. Крестьяне выбирают своих депутатов не из крестьян, а скорее из адвокатов, поскольку полагают, что те более способны защитить их интересы в парламенте. Точно так же и члены партийной федерации избирают своих руководителей больше за те способности и ораторские таланты, которые они за ними признают, чем в силу их социальной принадлежности. В рабочих партиях, где классовое сознание более развито, положение вещей вряд ли иное. Симптоматично, что доля рабочих будет больше среди руководителей-коммунистов, выдвинутых автократически, нежели среди руководителей-социалистов, избранных более демократическими методами. Но сути, сталкиваются два понятия представительства: одно - юридическое, основанное на выборе и делегировании, другое - техническое, основанное на фактическом подобии между массами и теми, кто ими управляет. Но не напоминает ли это фантазии о некой "научной демократии", согласно которым парламент должен быть сформирован по гражданской модели, в сжатом виде воспроизводящей точную структуру нации, то есть создаваться теми же методами, которые служат основой опросов общественного мнения (принцип Гэллапа)?

Тогда требованиям "научной демократии" ближе всего отвечали бы автократические н олигархические - [c.213] в современном смысле слова - партии, особенно коммунистические, которые упорно стараются увеличить долю кадров из рабочих, с тем чтобы сформировать руководство по образу и подобию базового состава своей партии. Они испытывают на этом пути большие трудности: Л.Мовэ в своем докладе Центральному комитету отмечал, что в 1949 г. в комитете федерации Эр насчитывалось только 9 рабочих из 40 членов, 15 из 40 - в комитете Эн, 7 из 46 в комитете Кот-дю-Нор, 17 - в комитете От-Гаронн, 13 из 43 - в комитете Жиронд9. На женневильерском съезде в 1950 г. А.Лекёр пространно толковал о недостатке кадров из рабочих. Он отметил, что в 15-м округе Парижа, где расположены заводы Ситроен и больше сотни других, среди 17 секретарей секций только 7 были из рабочих, "и это уже после недавних конференций секций, которые внесли коррективы"; он полагал, что в одной только федерации Сены можно "хоть сейчас отыскать добрую тысячу секретарей ячеек"10. Отметим, что речь идет не просто о том, чтобы с точностью воспроизвести во "внутреннем круге" социальный состав базовых организаций: внимание направлено исключительно на рабочих по той причине, что марксистская доктрина приписывает им особые качества в деле революционных преобразований. Но как бы там ни было, эти усилия все равно имеют своим следствием лучший контакт между базовыми организациями и руководством в соответствии с генеральной линией партии, совпадающей в этом смысле с концепцией "научной демократии".

Но это понятие скорее теоретическое, чем реальное. В абстракции можно принять, что "внутренний круг" должен точно воспроизводить социальный состав массы, которой руководит, подобно тому, как респонденты Гэллапа воспроизводят группу, выступающую объектом опроса. Но на деле две эти системы разделяет фундаментальное различие: респонденты Гэллапа остаются внутри той массы, мнение которой они выражают, тогда как члены "внутреннего круга" отделены от нее. Для профессиональных кадров это тотальная изоляция: сказать, что 50 из 100 - рабочие, 50 из 100 - интеллектуалы, будет неточно. Нужно было бы сказать: 50 из 100 - бывшие рабочие, 50 из 100 - бывшие интеллектуалы... [c.214] Французское выражение "выходец из народа" очень точно указывает сразу и на происхождение, и на отрыв от своих социальных корней. Р.Михельс особо подчеркнул ту психологическую метаморфозу, которая происходит с политическими руководителями пролетарского происхождения. Отрыв - хотя и в смягченном виде - сказывается и у непрофессиональных кадров: груз ответственности изменяет того, кто его несет; психология начальствующих никогда не бывает идентична психологии масс, даже если они родом из того же социального слоя. Фактически руководители имеют тенденцию сближаться между собой и стихийно создавать особый класс. Понятие "научного" представительства иллюзорно: всякая власть олигархична.

Но любая олигархия имеет обыкновение стареть. Проблема обновления партийных кадров, омоложения внутреннего круга состоит в том, чтобы противодействовать этой естественной тенденции. Когда партийная олигархия покоится на назначении и кооптации, тенденция к старению имеет своим результатом пожизненный характер власти руководителей; они почти никогда не соглашаются добровольно оставить власть или сознательно пойти на ее ограничение. Приблизительно так же обстоит дело и в том случае, когда они избраны членами партии. "Нередко говорят о капризном и изменчивом характере расположения масс, - заметил немецкий социалист Бернштейн. - Но на самом деле руководитель, добросовестно исполняющий свои обязанности, больше уверен в прочности своего положения, нежели министр прусской монархии, зависящий от милости Божьей"11. Действительно, тенденция к старению командных кадров в демократических партиях представляется более сильной, чем в каких-либо иных. Так, Мерриам и Гознелл отмечают, что на 500 выборах партийных комитетов в американских избирательных округах только 13 лиц не были переизбраны: все остальные изменения - следствие смерти или добровольной отставки прежних руководителей12. Пристальное изучение социалистических партий показало бы, как исключительно трудно бывает там молодым добиться того, чтобы [c.215] активисты их приняли. Омоложению базовых организаций партии куда меньше противится высшее руководство, нежели низовые руководители: на местах не любят новых лиц и особенно - стремительных восхождений. Чтобы выдвинуться на действительно руководящие посты, приходится проделать медленный "cursus honorит" (лат.: круг почета. -Прим. перев.); для этого нужно "пройти школу" партии.

Привязанность к привычным лицам и глубокий консерватизм масс, конечно, играют здесь свою роль. Но причина не только в одном этом: быть может, решающее значение имеет какая-то темная инстинктивная ревность. Превосходство в возрасте - единственная привилегия, которая абсолютно не возбуждает зависти и не задевает ощущения равенства. Признание превосходства старика внутренне не содержит признания собственной неполноценности: ведь состарившись, сможешь стать таким, как он. И напротив, превосходство молодого всегда выглядит вызывающим. В сопротивлении демократических партий омоложению кадров объединяются эгалитаристская ревность и соперничество поколений. Поразительно, но кадры коммунистов при всем их автократическом происхождении обычно моложе, чем их социалистические коллеги, избранные демократическим путем. Значительную роль играет социальный состав: в среднем функционеры в пролетарских партиях обычно старше, чем в буржуазных. Средний возраст членов английской Палаты общин с момента первых выборов заметно более высок у лейбористов, чем у консерваторов и либералов: 43 года и 7 месяцев у консерваторов, 43 года и 10 месяцев у либералов, около 47 лет - у лейбористов (цифры за период 1918-1935 гг. см. табл.20).

Родиться богатым или знатным - это гарантия преимущества в несколько лет перед сыновьями рабочих. Буржуазные партии могут себе позволить выбирать более молодых руководителей, чем пролетарские, потому что буржуазным кадрам легче сформироваться - особенно на первых порах.

Несмотря на стипендиальную систему, доля сыновей рабочих, получающих среднее и высшее образование, много ниже, чем тот же показатель среди сыновей промышленников, коммерсантов, врачей, адвокатов, etc. В Англии в период между двумя мировыми войнами 50% [c.216] депутатов-консерваторов имели университетское образование против 42,5% депутатов-либералов и только 12,2% депутатов-лейбористов; 96,5% депутатов-консерваторов окончили средние или публичные - против 86,5% депутатов-либералов и только 28% депутатов-лейбористов13. Эти цифры красноречивы, а ведь они касаются только парламентариев, то есть высших партийных кадров. Для нижестоящих кадров руководителей-рабочих этот показатель был бы гораздо ниже. Даже если считать, что среднего и высшего образования для формирования политика еще недостаточно, то все равно нельзя не признать, что это дает по крайней мере общую культуру, умение анализировать факты и подавать их - риторику, что очень ценно для кадров партии. Многим активистам-рабочим приходится осваивать все это позднее, поскольку в молодости они были лишены такой возможности, и путь к руководящим ростам оказывается для них более долгим. Выходцы из буржуазии даже в рабочих партиях имеют больше шансов войти в ряды руководящих кадров молодыми. Впрочем, не будем все же забывать, что масса в буржуазных партиях по определению состоит из буржуа, большая часть которых получила среднее и даже высшее образование, а это создает довольно сильную конкуренцию в борьбе за руководящие посты. Омоложение кадров и здесь, следовательно, обеспечено далеко не лучшим образом: "бонзам" рабочих партий не уступают "старикашки" буржуазных.

Степень старения кадров и возможности их обновления существенно зависят от организации самой партии. Уже доказано, что выборы, вопреки распространенному мнению, не обеспечивают должного омоложения. Но и партии автократической структуры не лучше приспособлены для противостояния одряхлению. Фактически старение свойственно и тем, и другим: только в автократических партиях энергичное действие центра, обеспечивающее смену элит, возможно, а в демократических оно затруднено электоральными механизмами. Такую же значительную роль играет и степень централизации или децентрализации партии. Как показывает опыт, обновление кадров легче происходит в централизованных партиях, ибо наибольшее сопротивление молодым всегда [c.217] встречается среди низовых кадров, зачастую состоящих из посредственностей, не способных достигнуть высших постов, но очень ревниво относящихся к своему авторитету и весьма уверенных в собственной ценности; они инстинктивно ставят преграды перед теми, кто, по их мнению, может угрожать их руководящему положению. В некоторых социалистических партиях такого рода деятельность местных руководителей, соединяясь с консервативными тенденциями активистов, приводит к угрожающему склерозу: СФИО служит тому типичным примером. Сразу после Освобождения молодые команды, сложившиеся в Сопротивлении, были готовы принять на себя вахту и влить свежую кровь в организм, который колоссально в этом нуждался. И почти повсюду оппозиция, объединившая местных руководителей и активистов, помешала им занять посты, которых они заслуживали. Новый устав партии - согласно ему, для того чтобы войти в центральные органы или стать кандидатом на законодательных выборах, требовалось пять лет непрерывного стажа - облегчил оттеснение молодых (симптоматично, что старые уставы 1906-1911 гг. предусматривали только трехлетний стаж). Своим разрывом с МЛН [5] СФИО обязана именно поражению молодых команд. Некоторые из них примкнули к деголлевской РПФ, большая же часть вообще покинула политику. Ущерб, нанесенный СФИО, оказался достаточно велик: отторжение команд замещения - одна из самых существенных причин ее упадка после 1946 г.

В конечном счете одни только централизованные партии заботятся о создании системы обновления руководителей, коренным образом связанной, кстати, с системой кадровых школ. Здесь передача полномочий молодым предполагает, что они уже получили политическое образование и технические навыки. Особенно настойчиво проводят эту линию коммунистические партии. В своем докладе съезду ФКП в 1950 г. А.Лекёр настойчиво подчеркивал необходимость "не дать партии состариться". Он процитировал высказывание Паскаля: "Великая вещь - знатное происхождение: это 20 выигранных лет", и добавил: "двадцать лет, которые дворянские сыновья не теряли, томясь в ожидании... А сегодня пролетарии не должны ждать"14. Он напомнил, что [c.218] Морис Торез стал членом политбюро в 25 лет, Бенуа Фрашон - в 30. Весь съезд 1950 г., кстати, прошел под знаком омоложения кадров. Аналогичные тенденции начинают проявляться в коммунистических партиях других стран, что связано с эволюцией политической линии партии: в СССР периодически предпринимались серьезные усилия для и зачастую они совпадали с изменением курса.

Косвенные признаки этого можно обнаружить в статистических данных о вступлении в партию делегатов национальных съездов (табл. 21); точного соответствия между датой вступления и возрастом делегата нет, однако приблизительное их соответствие вероятно. Самое значительное омоложение произошло в период 1934-1939 гг. На съезде 1934 г. 22% делегатов составляли старые большевики, вступившие в партию до 1917 г.; 57,4% - большевики, принятые во время гражданской войны (1917-1922); 17,4% составляли члены партии, вступившие в нее в 1920-1929 гг.; и только 2,6% было принято в партию после 1924 г. На съезде 1939 г., напротив, 43% делегатов вступили в партию после 1929 г. и 37,6% - в 1920- 1929 гг.; всего 17% принадлежали к военному призыву и 2,4% - к старой, дореволюционной гвардии. Если стремление к омоложению кадров в коммунистических партиях четко выражено, то осуществляется оно, по-видимому, каким-то прерывистым образом. Есть фазы омоложения, обычно связанные с изменениями в политике; за их пределами обновлением кадров тоже не пренебрегают, но не прилагают к этому систематических организационных усилий, систематической организации. Можно, кстати, отметить известное старение высших кадров. Национал-социалистические партии, напротив, после взятия власти пытались утвердить отлаженный механизм смены элит, включающий уже описанные выше "школы вождей".

В демократических и децентрализованных партиях обновление внутреннего круга носит характер исключения или совершается обходными путями. В первом случае он выступает следствием особых и даже аномальных обстоятельств: в качестве примера можно привести здесь партию радикал-социалистов после Освобождения. По привычке и благодаря журналистам публика считает радикалов "старой" партией. Действительно, средний возраст парламентариев здесь выше, чем во многих других: [c.219] это происходит в силу высокой доли стариков, которые там встречаются (29% ее представителей старше 60 лет против 6% в СФИО и 3% - у коммунистов и в МРП). Но зато молодые команды здесь более многочисленны, чем в других партиях, за исключением МРП и коммунистов: 14% депутатов-радикалов моложе 36 лет - у социалистов только 8%; 4,5% - моложе 31 года против 1% в СФИО (табл. 22). Эти команды, как и в социалистической партии в 1945 г., сложились в Сопротивлении. Но социалисты не сумели проникнуть в руководящий аппарат, тогда как радикалам это удалось. Социалистическим командам помешало противодействие активистов базовых организаций и низших руководящих кадров; радикалы же зачастую не обнаруживали перед собой ни тех, ни других по причине дезорганизации партии в результате войны и оккупации. Слабая инфраструктура партии радикалов менее успешно выдержала эти испытания, нежели сильная инфраструктура социалистов; многие из ее руководителей были скомпрометированы в вишистской авантюре, и таким образом перед новыми командами часто открывалось свободное поле деятельности. Если сравнить этот феномен с "младотурками" 1934 г. и аналогичными проявлениями в других консервативных и умеренных партиях за рубежом, то мы увидим, что отсутствие солидной инфраструктуры в исключительных обстоятельствах может оказаться фактором, благоприятствующим омоложению партий; и, напротив, препятствия в виде "бонз" и младшего руководящего состава, которые смягчают силу кризисов в партиях с сильной структурой, в то же время мешают им использовать шанс для своего обновления. Этот механизм имеет некоторую аналогию с устранением менее приспособленных в ходе свободной конкуренции и той опасностью склероза, которая возникает в условиях полудирижистских систем.

В качестве примера омоложения партии с помощью обходных путей можно привести деятельность исследовательских центров. Они позволяют молодым технократам очень быстро выдвигаться на руководящие роли в партии, не проходя весь тот долгий cursus honorum, который навязывается им активистами базовых организации. Эти технократы сначала работают в тени, где их, деятельность не менее эффективна, так как исследовательские центры готовят проекты законов, которые вносят затем парламентские группы партии, и разрабатывают [c.220] ее программу и избирательную платформу. Руководители партии могут затем протежировать им, продвигая их сперва в парламент, а затем в министерские советы. В британской лейбористской партии молодые интеллектуалы обретают таким образом перспективы для будущего роста; тот путь наверх, который проделал, например, Гэйтскелл - хорошая иллюстрация такого "обходного" обновления. Сюда можно причислить и практику бельгийской социалистической партии, где аналогичную роль играет Институт Вандервельде; бельгийской христианско-социальной партии, которая по тому же образцу создала Центр исследований и документации; команды специалистов в МРП и т. д. Было бы интересно провести сравнение с социалистической партией Франции, отказавшейся от команд молодых интеллектуалов, потому что ее структура совершенно не позволяла им действовать эффективно. Заметим, что эта система требует достаточно развитой централизации: исследовательские подразделения увеличивают силу центральной власти партии, и она должна вмешиваться, чтобы продвигать их сотрудников дальше. Это подтверждает наши предшествующие наблюдения. В итоге можно утверждать: есть два основных препятствия омоложения "внутреннего круга"- оппозиция низовых руководящих кадров (то есть самой большой части членов самого этого круга) и консервативные тенденции слоя активистов. Таким образом, циркуляция элит возможна только в партиях достаточно сильно централизованных, где высшие руководители могут "навязывать" молодых, или в партиях с очень слабой структурой, где низовых руководителей не так много и свободная конкуренция в исключительных обстоятельствах позволяет "потрясти кокос". Распределение депутатов французского Национального собрания (1946 г.) по возрастам подтверждает эту тенденцию: наибольший процент молодежи (до 36 лет) обнаруживается в коммунистической партии (33% от общего состава), у народных республиканцев (24,5%), - обе очень централизованы; затем идут радикалы, ЮДСР (14%) и правая (12%), централизованные довольно слабо; в хвосте плетется партия социалистов (8%), у которой сильная инфраструктура сочетается с развитой децентрализацией и весьма демократической системой выдвижения руководителей (табл. 22). [c.221]

III. Власть руководителей

В эволюции политических партий с начала XIX века самыми существенными представляются два фактора: рост власти руководителей и тенденция к установлению личностных форм власти. Возрастание власти, персонализация власти - эти два феномена наблюдаются сегодня во многих социальных общностях, а не только в партиях. Не оправдались надежды Дюркгейма, видевшего в ослаблении власти и ее последовательной институционализации магистральное направление развития демократии. На самом деле в качестве главного фактора этого развития похоже, напротив, утвердились возрастание власти и ее персонализация: именно они соответствуют пришествию эры масс, то есть воплощению принципов демократии в жизнь. [c.222]

Возрастание власти

Еще в 1910 г., анализируя структуру социалистических партий и особенно немецкой социал-демократии, Р.Михельс отмечал факт возрастания дисциплины. Что сказал бы он, доведись ему увидеть партии современного типа - коммунистические или фашистские? Он констатировал бы, что дисциплина масс стала не только более строгой и неукоснительной, но что изменилась сама ее природа: механическая дисциплина уступила место повиновению психологическому, а одной из фундаментальных основ дисциплины стало использование с этой целью партийной доктрины.

В общем и целом эра авторитарных партий совпадает с выходом на политическую арену массовых партий. Разумеется, совпадение это не абсолютно. Уже во времена партий-комитетов можно было заметить проявления авторитаризма. Дисциплина, которой от британских парламентариев добивались с помощью wips - убедительный тому пример, так же как и своего рода диктаторские тенденции некоторых американских боссов. Бирмингемские caucus пытались усовершенствовать эту систему, требуя строгой дисциплины и от народных избранников, и от избирателей. Знаменитый слоган Vote as are told (голосуйте, как нам говорят) предвосхитил [c.222] наше время и объединенные списки пропорциональной системы. Но эти случаи составляли исключение, а дисциплина допускала отклонения. На деле дисциплина голосования имела место в британском парламенте далеко не всегда, невзирая на whips. А диктатура американских боссов распространялась лишь на узкий круг членов комитета, которые стремились добиться льгот и должностей, и принимали ее как условие успеха своих усилий. И в Бирмингеме избиратели отнюдь не всегда голосовали так, как им говорили, а избранники "взбрыкивали" против диктата caucus. Да и партии принимали форму объединений личностей, весьма независимых по отношению друг к другу. Дисциплина голосования почти не играла никакой роли; местные комитеты сохраняли большую самостоятельность по отношению к центру; члены комитетов были слишком немногочисленны и обладали такой большой личной влиятельностью, что подчинить их жесткой дисциплине было бы проблемой нелегкой. Она не соответствовала не только органической структуре партий, но и социальному их составу: они объединяли аристократов и буржуа, по природе своей индивидуалистов и либералов; их члены испытывали отвращение ко всякой настоящей дисциплине. Короче говоря, анархия различных - в зависимости от партий и стран - степеней и оттенков царила повсюду.

Создание социалистических партий коренным образом изменило эту картину. Сперва на основе чисто механической: отныне речь шла об объединении больших масс, и без дисциплины это было бы попросту невозможно. Допустимо было бы утверждать, что интенсивность власти с необходимостью зависит от количества тех, на кого она распространяется. В небольшом кружке в пятнадцать персон анархия может быть приятной; в десятитысячном собрании она превращается в опасный беспорядок. Когда партия объединяет несколько сот членов, проблема власти в ней не стоит; когда она объединяет миллион членов, эта проблема становится существенной. Но механическое возрастание численности сопровождалось изменением социального фактора: вместо объединения ^буржуазных" индивидуалистов социалистические партии в основном создавались для рабочих, по самой своей природе склонных к общинным институтам и дисциплине. Уже отмечено: для коммерсанта, промышленника, адвоката, врача, чиновника свобода - это личное [c.223] завоевание, индивидуальное самоутверждение. Он сам захватывает себе место под солнцем, находя клиентов в конкурентной среде, единоличными усилиями приобретая диплом, в одиночку соревнуясь с соперниками на конкурсе. Его сила - в оригинальности; отказ повиноваться извне навязанным идеям - важный элемент удачи; в буржуазной среде настоящий успех ждет только тех, кто что-то изобретает: слоган, идею, продукт, средство, проект. Этой ментальности наиболее типично соответствует атмосфера Америки. Вот почему американские рабочие не имеют классового сознания, а их образ мысли остается и основном буржуазным.

Для рабочих Европы свобода, напротив, выступает коллективным завоеванием. За исключением отдельных уступок и нескольких благих пожеланий - типа "Обогащайтесь!" - ни одна социальная реформа не была осуществлена до тех пор, пока пролетариат не открыл орудие своего освобождения: общее действие. Часто говорят, что он противопоставил "силу числа могуществу денег". Однако это не совсем верно. Сама по себе численность ничего не дает: те тысячи людей, что 9 января 1905 г. пришли просить у царя лучшей доли и были расстреляны несколькими сотнями казаков, на самом деле были беспомощны. Народные массы могут освободиться не числом. но организованностью: успехи Ленина и его соратников объясняются тем, что они постигли эту истину и всегда отдавали приоритет организации партии. Народные массы это знают: они воочию видели и на себе испытали, что такое победы, завоеванные общим и согласованным действием, и что такое поражения, к которым приводила разрозненность. Бастующие не добивались ничего существенного, пока забастовки оставались спорадическими и стихийными; когда же они начинались и проходили организованно, профсоюзы нередко побеждали. Пока рабочие голоса рассеивались между либеральными и радикальными кандидатами, пролетариат не мог воздействовать на парламент; когда же эти голоса сумели объединить в пользу социалистических партий, массы приобрели политическое влияние, которое привело к принятию реформаторских законов. Для рабочих классическое противостояние между свободой и дисциплиной, на которое сетует буржуазия, лишено смысла: они завоевали свободу оружием дисциплины. Не только технически - в силу своих количественных параметров, но [c.224] и социологически - в силу определенной ментальности их членов, массовые партии обнаружили естественную тенденцию к тому, чтобы стать партиями дисциплины.

Эта тенденция была усилена лидерами, которые систематически старались всеми способами добиться от членов партии максимально возможного, тотального повиновения. Два мотива побуждали их идти по этому пути. Во-первых, вкус к власти: каждый, кто обладал хотя бы малой толикой власти, всегда стремился ее увеличить. Кстати, этот естественный авторитаризм у рабочих лидеров, как представляется, особенно силен. Руководитель, вышедший из народа, обычно более авторитарен, чем руководитель аристократического или буржуазного происхождения. Выходец из аристократии или буржуазии считает себя выше тех, кем руководит, по рождению, образованию или состоянию; выходец из рабочих ощущает себя равным им: одна только должность отличает его от них. Для лидера-патриция власть есть следствие врожденного превосходства; для лидера-плебея само превосходство проистекает из власти. Первый может питать известное равнодушие к дисциплине; он способен допустить дискуссию, оппозицию, не испытывая особых опасений оказаться низведенным до уровня масс; второй, чтобы чувствовать себя над ними, нуждается в их повиновении. Авторитаризм руководителей-плебеев вытекает из некоторого комплекса неполноценности или даже скорее - эгалитаризма. Прибавим к этому различную ментальность двух классов: Алэн тонко заметил, что буржуа живет в мире слов, где главное - убедить или уговорить (коммерсант уговаривает клиента, адвокат убеждает суд, преподаватель - учеников), тогда как рабочий живет в мире вещей - они неподвластны риторике и уступают только силе.

Вторым мотивом, подталкивающим руководителей на путь авторитаризма, выступает не что иное, как его эффективность. Дисциплина составляет главную силу не только армий, но и партий. В условиях парламентаризма сплоченность групп, объединяющих все свои голоса вокруг решения, указанного лидерами партий, имеет значительное преимущество перед индивидуальным голосованием, столь долго выступавшим правилом. В плане "пропаганды - агитации" и той внепарламентской деятельности, которые характерны для новых партий, дисциплина выглядит фактором еще более могущественным. [c.225]

Партия, которая сплачивает массу членов, способную слепо следовать любым директивам своих вождей в самых различных областях - развязать забастовку, потому что ей это приказано, и прекратить ее, потому что получена другая команда; организовать кампании и манифестации с определенными требованиями по приказу из центра - и точно так же положить им конец по противоположному приказу; организовать, если нужно, саботаж, беспорядки и волнения, потому что этого требуют руководители, - и вернуться к законности в указанный момент, - такая партия, учитывая к тому же ее силу, представляет собой грозную силу. Даже будучи в оппозиции и в меньшинстве, она может оказаться достаточно тяжелым грузом, давление которого способно разрушить или радикально изменить режим. Чем была бы во Франции коммунистическая партия без ее дисциплины? Что могла бы сделать без дисциплины партия национал-социалистов в Германии или фашисты в Италии?

В социалистических партиях искренняя демократическая воля в некоторой степени уравновешивала разрастание власти руководителей. Несмотря на общий упадок этих партий, избирательные процедуры сохраняют здесь свое влияние гораздо больше, чем в каких бы то ни было других: нигде они не регламентированы с такой тщательностью, четкостью и гарантированностью; нигде члены партии не сохраняют - пусть чисто теоретически - возможность контроля и столь проработанный институт отзыва. В некоторых социалистических партиях пропорциональное представительство стечении" в руководящих комитетах обеспечивает постоянный надзор меньшинства за правящими командами; в других за членами партии признано даже право непосредственно участвовать в руководстве партией путем внутренних референдумов. Такой порядок действовал до 1914 г. в Италии, где он позволял изучать мнения членов партии по проблемам, не регулируемым уставом: через такую процедуру в 1906 г. прошел вопрос о принадлежности к франкмасонству. В шведской социал-демократической партии нынешний устав не только признает за референдумом право вмешиваться в сферу, не регламентируемую уставом, но и изменять или даже отменять резолюции съезда; сам вопрос о назначении референдума решается руководством, но оно обязано к нему обратиться, если того потребуют 5% членов партии. В швейцарской социалистической партии [c.226] резолюции съезда, должны быть поставлены на общее голосование членов партии, если того потребуют 2/5 делегатов или 1/4 секций (представляющих 1/10 всех членов партии): в 1919 г. именно таким образом было отвергнуто вступление в Третий Интернационал. Но эти ограничения власти вождей остаются скорее формальными, нежели реальными: па практике референдум используется редко15; пропорциональное представительство меньшинства слабо распространено (даже во Франции оно было отменено руководящим Комитетом СФИО в 1945 г., но фактически продолжало частично существовать; выборность корректировалась с помощью различных средств, выше уже описанных). Эти усилия руководителей, направленные на уменьшение значимости процедур, ограничивающих их свободу и прерогативы, как раз и представляют первую форму тенденции к усилению власти вождей. Вторая заключается в развитии приемов, позволяющих добиваться повиновения своего воинства: принуждения и убеждения.

Дисциплинарные наказания, в принципе подобные классическим, но иные по содержанию, устанавливались в партиях постепенно. В зависимости от организации партии и того значения, которое придавалось в ней дисциплине, создавалась более или менее совершенное законодательство и способы его применения. Уже в начале века в социалистических партиях были предусмотрены дисциплинарные комиссии, из которых, кстати, выделились затем конфликтные комиссии: первые разбирали индивидуальные акты недисциплинированности со стороны членов партии, вторые - коллективные коллизии, возникавшие между двумя партийными органами (между секцией и федерацией, между двумя секциями федерации, между федерацией и центром). Юристы могут обнаружить здесь пищу для размышления над любопытными тонкостями и признаки довольно значительного развития законодательной функции. В коммунистических и фашистских партиях эта функция была еще больше усовершенствована. У национал-социалистов, например, свойственный немцам юридический дух и склонность к корпоративным судам, где человека судят равные ему [c.227] люди, породили весьма развитую организацию. Параллельно была установлена детально проработанная система наказании: одни - чисто моральные (порицание), другие - материальные: понижение (для начальствующего состава), выражение недоверия, запрет занимать какие-либо посты в партии, и, наконец, - исключение, наиболее строгое из всех. В странах, где власть принадлежит единственной партии, исключение - это очень тяжкое наказание: оно выходит за рамки партийной общности и неизбежно влечет за собой последствия для всей социальной и профессиональной жизни исключенного: он рискует потерять работу, он становится политически подозрительным, он подвергается некой разновидности гражданской capitis diminutio (лат.: усекновение головы, казнь. - Прим. nepeв.). Даже в условиях плюралистского режима коммунистические или фашистские партии, как мы уже отмечали, придают исключению весьма серьезный характер: исключенного, помимо морального уничтожения, которое означает для него отлучение от тоталитарной общности, всегда преследует неустанная ненависть бывших единоверцев, пускающих в ход всякого рода давление и социальные преследования и никогда не останавливающихся перед тем, чтобы свести счеты, если к тому представится случай. Не будем вдаваться в детальное изучение механизмов юрисдикции, наложения санкции и их осуществления: даже количество их говорит само за себя. В некоторых же партиях дисциплинарная система склерозировалась (например, в социалистических): количество гласных исключений ничтожно, если не сказать - равно нулю. В коммунистических партиях, напротив, этот прием действует с большой эффективностью. Но он имеет тенденцию приобретать циклический ритм: в определенные периоды партия принимается за более или менее всеобщую проверку состояния дисциплины и довольно многих изгоняет из своих рядов. Эта система "чисток" и "очищений" представляется весьма эффективным средством сопротивления той естественной деградации энергии, которая присуща социальной материи, а также поддержания сплоченности и жесткости партии.

Развитие дисциплины включает в себя и единство партии, отсутствие в ней фракций и течений. Ведь фактически дисциплинарные институции и система чисток именно для того и служат, чтобы защищать ортодоксальность [c.228] партии и монолитность ее рядов. Однако допущение фракций не означает свободы членов партии и ослабления власти руководителей: оно свидетельствует скорее о расхождении мнений внутри руководящего состава. Каждая фракция сама представляет из себя властную структуру: наряду с несколькими вожаками она объединяет рядовых членов партии, которые сплачиваются вокруг них и обычно подчиняются той же дисциплине, что и в самой партии, фракционность возникает не на уровне масс, а на уровне кадров: за ней обычно скрывается попытка нижестоящих кадров потеснить высшие, а иногда - стремление некоторых высших кадров добиться таким способом большинства в коллегиальных руководящих органах. По своей природе эти фракции представляют собой оппозицию, идущую не снизу, а сверху. Тем не менее, их наличие влечет за собой естественное ослабление власти вождей в силу того раскола, который оно вносит в их среду. Их общий эффект можно сравнить с разделением властей в государстве: каждую из них оно ограничивает с помощью других и тем самым ослабляет их совокупную мощь.

Прогрессу дисциплины еще больше, чем наказание, способствовало убеждение. Призывы к дисциплине и единству во множестве звучали во всех партиях. В некоторых из них это стало даже фундаментом партийной общности, источником солидарности, связывающей ее членов. Определение партии как "союза граждан, объединенных одной и той же доктриной" в известном смысле заменяется определением ее как "союза граждан, объединенных одной и той же дисциплиной". Разве французская коммунистическая партия не декларировала совершенно недвусмысленно согласие "открыть свои ряды всем тем, кто, даже не разделяя ее философской концепции, уважает дисциплину партии и не пропагандирует внутри партии другие философские концепции"16? Следовательно, теоретически не марксист вполне может войти в партию при условии, что не будет критиковать марксизм внутри нее (но он свободен критиковать его вне партии) - лишь бы соблюдал ее дисциплину. Практически такого рода члены партии составляют в ней ничтожное меньшинство. По сам принцип тем не менее ясно [c.229] демонстрирует тот фундаментальный приоритет, который признается здесь за дисциплиной, и ту прочность, которую она приобрела: ведь нужно быть очень уверенным в сплоченности организации, чтобы допускать в нее разнородные с идеологической точки зрения элементы. В данном случае партии, видимо, сближаются по социологическому типу с армией, где сила иерархии и строгость дисциплины способны подчинить весьма разнородные элементы, и на место исходного различия поставить единство.

Подобный приоритет дисциплины естественно влечет за собой идеологическое вырождение: если оно не столь откровенно ощутимо в коммунистических партиях - по сравнению с другими - так это потому, что они базируются на весьма развитой доктринальной и философской основе. И тем не менее, если сопоставить в этом плане современное состояние коммунистических партий с ситуацией 1925-1930 гг., их теоретическое оскудение поражает. Марксизм сведен к нескольким элементарным жестким принципам, упрощенному катехизису, совокупности практических рецептов, главная цель которых - обосновать повиновение по отношению к организации. Разумеется, некоторое упрощение необходимо для распространения марксизма в массах: сила его действительно состоит в возможности таким образом сделать это учение "доступным независимо от способностей", чем-то вроде катехизиса нашего детства. Но это оскудение достигло вершины: интеллектуальная жизнь кадров в высшей степени бедна, в их среде незаметно никакой настоящей теоретической и доктринальной активности. И удивительно ли, что из всех политических журналов, которые во Франции издает или вдохновляет коммунистическая партия, один лишь Cahiers du communisme, посвященный вопросам организации и дисциплины, представляет хоть какой-то интерес?

Это интеллектуальное убожество еще более явно свойственно фашистским партиям, которые демонстративно кичатся своим презрением к доктринам или отодвигают их на второй план. "Фашизм есть прежде всего действие", - говорил Муссолини. И в основном действие организованное, то есть дисциплинированное. Обращение со сторонниками других философских концепций здесь еще более свирепое, чем у коммунистов; запрет пропаганды внутри партии каких-либо иных философских [c.230] концепций, кроме своей собственной, правда не имеет той же силы, поскольку партия вообще утверждает, что у нее нет никакой философской концепции. Дисциплина - поистине главный фундамент общности. Но она сама становится доктриной или, скорее, мифом: основа фашизма - это воля к порядку, при этом порядок понимается в самой буквальной его форме и олицетворяется армейской дисциплиной. В самом красивом эпизоде пропагандистского нацистского фильма "Юный гитлеровец" показан немецкий мальчик, участвующий в загородном походе молодых коммунистов на природу. Все живописно, анархично и безалаберно в этой группе, и его непреодолимо привлекает соседняя - молодых гитлеровцев, чей лагерь расположен в том же лесу, всего в нескольких сотнях метров. Как восхитительны их ряды - выравненные словно по линейке, как слаженно они распевают хором свои гимны! Поистине видишь, что дисциплина здесь имеет истоки в самых глубинах существа; она становится эстетикой и религией; она - миф и вера.

Но такое повиновение - когда человек сознательно принимает дисциплину, желает и даже жаждет ее - еще не ощущается как повиновение. Высшее совершенство считается достигнутым и власть вождей обретает самый прочный фундамент, лишь когда послушание становится автоматическим: такой наркоз дисциплины предполагает весьма развитую технику контактов с массами. Посредством целого ряда многократно повторяющихся, тесно взаимосвязанных действий и реакций центр в деталях изучает позиции массы и результаты собственного воздействия на нее, одновременно меняя в зависимости от этого свою тактику. Сказать, что центр следует за массой или что масса следует за центром, было бы одинаково неверно. Руководство партии одновременно слушает массы и говорит с ними, его слово постоянно сообразуется с тем, что оно слышит. Оно производит легкие касания, исключительно деликатное давление: его действие тем глубже и продолжительнее, чем меньше сопротивление тех, кто его испытывает, чем лучше оно соответствует их образу мысли. Массу, таким образом, медленно ориентируют, направляют, изменяют, притом так, что она сама того не замечает. Ее позиция все менее спонтанна, все меньше и меньше исходит от нее самой и все больше - от инициативы вождей: она полагает, что по-прежнему свободно самоопределяется, тогда как на самом [c.231] деле все больше и больше повинуется. Она уже не способна распознать, что принадлежит ей самой, а что подсказано. Постепенно ей подсказывают все больше и больше: но она замечает это все меньше и меньше.

Разумеется, здесь описана теоретическая схема: на практике все выглядит куда менее совершенно; вожди далеко не всегда обладают высшей мудростью и должной сноровкой. Но тем не менее общий смысл системы именно таков: "слушать массы" - эта формула хорошо описывает генеральную линию коммунистических партий; прибавим, что массы все больше и больше повторяют то, что говорят им, так что вожди постепенно все больше склоняются к тому, чтобы слышать лишь эхо своего собственного голоса. Все это становится возможным благодаря великолепной организационной выстроенности партии и природе ее доктрины, замечательно соответствующей времени и ее массовой структуре; но значение второго обстоятельства, бесспорно, гораздо менее существенно, чем первого. Не столько содержание доктрины, сколько сама техника ее распространения наиболее точно отражена в этой "добровольной дисциплине". [c.232]

Персонализация власти

Формы внутрипартийной власти изменчивы, и в процессе ее эволюции можно обнаружить две фазы. Первая соответствует постепенному переходу от личностного руководства к институциональному. Во второй фазе заметен некоторый возврат назад: преодолевая институциональные рамки, власть вновь приобретает личностный характер. Такая эволюция не является, кстати, специфической особенностью политических партий: она встречается и в других общностях и прежде всего свойственна государству.

Развитие социалистических партий в конце XIX века, а позднее - заимствование их методов другими партиями, особенно демо-христианскими, имело своим следствием совершенствование руководящих институтов. В прошлом они часто были не дифференцированными. На местах власть принадлежала депутату партии, боссу или нескольким влиятельным нотаблям, занимающим официальную должность председателя или остающимся в тени. На общенациональном уровне четко просматривались [c.232] официальные комитеты и бюро, но при этом действительное руководство обеспечивалось признанными лидерами. Повиновались людям: Дизраэли, Гладстону, Гамбетте. Официальные институты оставались искусственными или слабыми. Искусственными, когда они носили декоративный характер, а их члены не обладали никакой настоящей властью; слабыми, когда допускали свободную игру личных влияний. Социалистические партии, напротив, приложили немало усилий, чтобы создать организованное, институционализированное руководство, где функция становится приоритетом по отношению к должности. Два принципа выступают здесь в качестве ведущих. С одной стороны, социалисты придали власти пирамидальный характер, с тем чтобы избежать концентрации ее в руках немногих. Отсюда привычное различие трех взаимодополняющих органов (под различными названиями, в зависимости от страны): бюро, постоянный орган, включающий небольшое число членов; комитет, более широкий, собирающийся периодически - бюро дополняется здесь несколькими представителями федераций (Генеральный или Национальный совет, etc.); наконец, ежегодный съезд, образуемый делегатами всей партии в целом. Правом решения в принципе обладает съезд; Национальный комитет может действовать в интервалах между съездами в зафиксированных ими рамках; бюро - всего лишь исполни тельный орган. Но практически бюро играет основную роль. С другой стороны, социалистические партии установили нечто вроде горизонтального разделения властей, поставив рядом с руководящим комитетом и бюро, ведающими политическим и административным управлением, Контрольную комиссию, наделенную полномочиями финансового надзора: это вызвано желанием предохранить руководителей как от всякого рода искушений, так и от недоверия активистов по отношению к ним. Учреждение партийных судов, дисциплинарных и конфликтных комиссий дополнило это разделение властей в юридическом плане. Внешне институционализация казалась весьма продвинутой, но в действительности все обстояло иначе. Во-первых, эта совершенная организация установилась с большим трудом. Некоторые из творцов социализма отличались авторитарностью; упиваясь своей личной властью, они были весьма мало склонны к тому, чтобы растворить ее и институциональных формах. В Первом Интернационале фактически [c.233] властвовал Карл Маркс. Создатель первой социалистической партии немец Лассаль придал ей отчетливо диктаторский характер, его авторитет был непререкаем. Личное влияние того или иного вождя, единожды включенное в институциональные рамки, по-прежнему оставалось значительным: Стонинг, Брантинг, Гед, Жорес, Вандервельде, Блюм - все эти люди играли в соответствующих социалистических партиях роль, которая явно выходила за рамки их официальных должностей. Фактически в социалистических партиях власть, скрытая за институциональным фасадом, имела тенденцию сохранять такой же личностный характер, как и в старых буржуазных партиях. Это объясняется социальным составом массовых партий. М.Торез был совершенно прав, когда говорил, что "пролетарии редко страдают той болезнью, которой так подвержены мелкие буржуа: недооценкой роли личности"17. В силу своего природного реализма они умели разглядеть за функцией человека, подчинялись индивиду, а не титулу и доверяли личным качествам, а не чинам и мундирам. Доверие к институтам предполагает некоторую общую и правовую культуру, уважение к форме и званиям - черты, по своей природе буржуазные.

Вместе с тем именно социалистические партии пытались бороться с тенденцией к персонализации власти. Они старались ограничить ее в своей структуре, насколько это только возможно. С этой целью коллективный характер всех руководящих органов дополнялся описанным выше разделением функций: в принципе в партии не было ни "вождя", ни "председателя" - только комитеты, бюро и секретари, обязанные обеспечивать проведение в жизнь их решений. Первые коммунистические партии вели дело точно так же. В России в то время не существовало культа вождя. Почитание Ленина было огромно, но сам Ленин старался его сдерживать и избежать развития личной власти. Инстанции коммунистической партии оставались действительно коллегиальными: в комитетах развертывались дискуссии, решения на самом деле принимались сообща. Не надо забывать: дух эгалитаризма был настолько глубоко врожден большевизму, что сначала было даже решено, чтобы все чиновники получали одинаковое жалование, а народные комиссары стояли бы наравне со всеми. Зарубежные коммунистические [c.234] партии обнаруживали те же самые черты: там тоже пытались сдерживать склонность масс к персонализации власти. Весьма действенное значение имело в этом смысле стремление Коминтерна дистанцироваться от звезд первой величины в социалистическом движении и поставить на командные посты просто надежных людей: новые партии не располагали лидерами первого плана, блестящими личностями, подобными тем, что действовали в первых социалистических партиях.

Фашистские партии остановили и повернули вспять тенденцию к деперсонализации власти; они первыми развили культ вождя, рассматривая его как личность, а не как функцию. Вместо того чтобы сдерживать стихийную склонность масс к личной власти, они первыми использовали ее для того, чтобы усилить сплоченность партии и основать на этом свою инфраструктуру. Для них источником всякой власти стал вождь, а не выборы; власть вождя исходит от его личности, его индивидуальных качеств, его непогрешимости; он человек, ниспосланный Провидением. "Муссолини всегда прав", - говорили фашисты. Немцы пошли еще дальше и, чтобы обосновать и оправдать верховную власть Гитлера, создали целую новую юридическую теорию - концепцию Fuhrung (вождизма). Коммунистические партии пришли к тому, что последовали этому примеру и отвергли свой прежний опыт - под влиянием, впрочем, довольно разных причин. Свою роль в этом, несомненно, сыграла метаморфоза русской коммунистической партии и эволюция власти в СССР - ведь каждая национальная партия довольно точно копирует в своей организации организацию "старшего брата". Разрастание сталинского культа в России частично объясняет персоналистские тенденции во Франции, Германии, Италии и во всех коммунистических партиях мира: тот анализ роли вождей в марксизме и в рабочем менталитете, на один из штрихов которого мы только что сослались, М.Торез сделал именно по поводу 65-й годовщины маршала Сталина.

С равным основанием можно подчеркнуть влияние Сопротивления и потерь партии: сразу после Освобождения ФКП широко использовала память жертв нацизма в своей пропаганде, создавая настоящие "жития святых". Культ мертвых героев естественно ведет к культу героев живых. И, наконец, большую роль в этой метаморфозе несомненно сыграли соображения эффективности: успехи [c.235] фашистской пропаганды заставили коммунистов оценить огромный резонанс "мифа вождя" в массах. Со свойственным ей реализмом партия извлекла урок из этих фактов. Как бы то ни было, после Освобождения коммунисты систематически культивируют личную преданность членов партии руководителям. Они, кстати, подходят к этому иначе, чем фашистские партии, по крайней мере и отношении национальных лидеров (исключая Сталина). Из вождя не делают сверхчеловека: напротив, его упорно стараются соединить со средой, изобразить в самой обычной, повседневной жизни, но только подавая как образец всех и всяческих добродетелей (общий тон биографий коммунистических вождей напоминает тон высмеянных в свое время Марком Твеном историй, живописующих "примерного мальчика"). Такая персонализация власти может заходить очень далеко. По случаю 50-й годовщины М.Тореза партия выпустила в обращение специальные вступительные заявления, составленные в форме письма: "Дорогой Морис Торез, я желаю вам долгих лет жизни и по случаю вашей пятидесятой годовщины вступаю во Французскую коммунистическую партию, etc...". В заголовке заявления значилось: "Я вступаю в партию Мориса Тореза" - а не "в коммунистическую партию" (табл. 23).

Персонализация власти порой сопровождается настоящим ее обожествлением. Таким путем возрождается одна из древнейших форм авторитета - авторитета монарха-бога. Так это происходит в фашистских партиях, а равно и в коммунистических - по отношению к Сталину. Вождь всеведущ, всемогущ, непогрешим, бесконечно добр и мудр: любое оброненное им слово представляет собой истину; всякое исходящее от него пожелание - закон для партии. Современные технические средства позволяют сделать его поистине вездесущим: его голос благодаря радио проникает повсюду; его лик - на всех общественных зданиях, на любой стене, в доме каждого активиста. Иногда эта реальная вездесущность сочетается с личной неуловимостью: изображения Сталина можно увидеть в России повсюду, но на публике Сталин не появляется почти никогда. В конечном счет можно найти такого диктатора, порожденного воображением романиста, - это Большой Брат Джорджа Оруэлла, чей неотступный голос и образ сопровождают каждого человека в любое мгновение его жизни: но Большой Брат - [c.236] это только образ, только голос; на самом деле никакого Большого Брата не существует. За какой-то гранью обожествляемая личная власть деперсонализируется:

вождь - всего лишь символ, имя, миф, под прикрытием которого правят другие. Сам вождь становится своего рода институтом. [c.237]

IV. Руководители и парламентарии

С различием избирателей и членов партии тесно связано различие парламентариев и руководителей: парламентарии (или, говоря более обобщенно, "избранники"- национальные и местные) представляют первую общность; руководители - лидеры второй. Проблема их взаимоотношений имеет немалое значение: демократия требует, чтобы парламентарии стояли выше руководителей, избранники - выше членов партии, поскольку в парламенте они представляют интересы избирателей - группы более обширной, чем партия, в которую они сами между тем включены. На деле же нередко происходит обратное: во многих партиях отмечается тенденция руководителей властвовать над парламентариями от лица активистов. Доминирование партии над ее парламентариями представляет собой особую форму олигархии, которую можно назвать внешней - по отношению к олигархической роли лидеров внутри партийной общности.

Эта тенденция не является ни главной, ни абсолютной; к тому же нередко имеет место совпадение руководителей и парламентариев в одном лице. На практике высшие лидеры совмещают национальные избирательные мандаты и руководящие посты в партии. Разделение двух этих функций происходит очень медленно, и доминирование партии устанавливается лишь в ходе целого ряда последовательных этапов. Можно выделить три фазы эволюции партий: преобладание парламентариев над партией, относительное равновесие между парламентариями и руководителями партии и, наконец, доминирование партии над парламентариями. Каждая из них соответствует определенному типу партий.

В то же время факторы общего порядка способны, по-видимому, усилить или ослабить - и зависимости от внутренней структуры партии - указанную тенденцию. Так, [c.237] система пропорционального представительства с голосованием за избирательные блоки, когда каждая партия вносит кандидатов в свой список в строгом порядке, естественно, ставит парламентариев в зависимость от "внутренних" руководителей, которые готовят списки и определяют порядок расстановки персоналий. Умеренное блокирование ведет к тем же последствиям, что и мажоритарная система. Голосование по одномандатным округам, разумеется, влечет за собой большую независимость парламентариев - за исключением двухпартийного режима, который вновь ставит кандидата в зависимость от комитета в силу необходимости вставать под знамена того или другого из соперников, что обеспечивает каждому из них своего рода монопольное положение. [c.238]

Доминирование парламентариев над партией

Партия французских радикал-социалистов дает нам удачный пример методов, которые используются для того, чтобы обеспечить в партии преобладание парламентариев. В ее Исполнительный комитет входят все "члены по праву", все сенаторы, депутаты, члены центральных и муниципальных советов городов с населением более 50.000 жителей; можно считать, что по отношению к ним делегаты, избранные федерациями, плюс их председатели и генеральные секретари составляют группу, приблизительно в три раза меньшую по численности. Избранники партии (национальные и местные) обладают, таким образом, абсолютным превосходством в комитете; среди них преобладающее влияние имеют парламентарии, и это влияние прежде всего моральное, основанное на уважении, которым они пользуются. Но причиной тому и их численность: правила кворума таковы, что достаточно присутствия 150 членов комитета, чтобы его решения считались законными (в 1936 г. он насчитывал 1800 членов). Среди присутствующих процент парламентариев, естественно, очень высок. К тому же провинциальных депутатов приглашают не на все собрания. Нужно еще добавить, что парламентская группа весьма независима от Исполнительного комитета. Не существует никаких четких [c.238] правил ни по части общей политики, ни даже относительно участия в правительстве.

Когда некоторые съезды требовали отставки министров-радикалов (в 1928 г. - во время участия в правительстве Пуанкаре; в 1934 - в правительстве Думерга), они делали это вовсе не под давлением низовых активистов, выступавших против парламентариев, но под влиянием одной группки парламентариев, выступившей против другой, и соглашения с большинством министров-радикалов, для которых решение съезда служило только поводом и оправданием. Сразу после Второй мировой войны была сделана попытка обеспечить активистам хотя бы некоторое влияние на поведение партии во время министерских кризисов: по инициативе председателя комитета радикалов Жиронды Кадиллака было решено, что проблема участия парламентариев-радикалов в новом кабинете будет рассмотрена комиссией, получившей название "комиссии Кадиллака". Она состояла из: 1) парламентских групп; 2)членов Исполнительного комитета, присутствующих в Париже. Но парламентарии почти всегда в большинстве в этой комиссии, и их слово - закон.

Такое господство парламентариев над партией обусловлено ее чрезмерно децентрализованной структурой. Каждый депутат, будучи весьма независимым от своих коллег, управляет местными комитетами, как пожелает. Центральное же руководство несколько напоминает средневекового короля, не имеющего ни власти, ни престижа в глазах своих крупных вассалов. И только одна личность - лидер партии - способна придать ему некоторый авторитет, всегда, впрочем, весьма хрупкий. Парламентская группа не имеет собственной линии, ей не свойственно ни общее действие, ни дисциплина голосования. Если во время какого-то важного голосования депутаты-радикалы занимают единую позицию - это исключение. Обычно группа раскалывается на три части: одни голосуют "за", другие - "против", а третьи воздерживаются. Даже само понятие "парламентская группа" порой им неведомо. Во многих континентальных европейских странах понятие депутатской группы родилось лишь с пропорциональной системой: раньше депутатов классифицировали по направлениям, совершенно неофициальным образом. В партии радикалов вплоть до 1911 г. положение было еще более курьезным; ее депутаты [c.239] объединялись в Палате в две разные группы, часто враждебные друг другу: "левых радикалов" и "левых радикал-социалистов". Некоторые из них к тому же получали финансовую поддержку от Демократического союза (партия центра) и одновременно - от партии радикалов. Затем Исполнительный комитет принял решение о создании в Палате с 1 января 1911 г. единой группы под названием "Группа республиканской партии радикалов и радикал-социалистов". Но в Сенате радикалы по-прежнему продолжают называть себя "радикальной левой", и их политическая линия нередко отличается от линии радикалов Палаты. Таким образом, доминирование парламентариев соответствует слабой инфраструктуре и большой децентрализации.

Указанное совпадение можно рассматривать в качестве общего правила. Доминирование парламентариев характеризует известную фазу развития партий, и в то же время - определенную социальную структуру. Оно характерно главным образом для партий старого типа, основанных на комитетах, которые принято называть партиями "буржуазного" типа, то есть консервативных и умеренных. Участие в выборах и парламентская деятельность составляют саму цель их создания, дают им право на существование. Любое усилие этих партий имеет целью провести в парламент максимум депутатов и через них участвовать во власти или в оппозиции. И совершенно естественно, что в такой партии парламентарии занимают ведущее положение. Никто к тому же и не способен его у них оспаривать, разве что побежденные кандидаты или претенденты на кандидатство, то есть те же потенциальные парламентарии. Никакая партийная иерархия не может установиться здесь вне электоральной и парламентской сферы, ей просто не на чем было бы держаться. Активисты кадровых партий слишком малочисленны, чтобы служить опорой; они к тому же слишком зависимы от депутатов, обеспечивающих им льготы и привилегии; они с чересчур большим пиететом относятся к парламентским и правительственным должностям. Партийная же администрация слишком слаба и неразвита, чтобы породить настоящую бюрократию. Наконец, в буржуазных партиях избрание в парламент не имеет своим следствием де классирование избранников по отношению к активистам, как это происходит в социалистических партиях, где наблюдается тенденция восстанавливать "пролетарскую" [c.240] базу против "обуржуазившихся" депутатов. Одна только власть денег могла бы уравновесить власть парламентариев. Но, как уже отмечено, кредиторы редко оказывают постоянное давление на руководство партии. Острогорский, описывая партию английских консерваторов конца XIX века, очень верно отмечал, что они предоставили это дело "маленьким людям". Сами же они обычно вмешиваются лишь в определенные моменты, имея в виду вполне конкретные цели. Таким образом они могут достигнуть того, чтобы партийные руководители заставляли партию действовать в том или ином направлении, но они не подменяют их в качестве альтернативной иерархии; сами они партией не руководят. Их нельзя рассматривать в качестве настоящих соперников парламентариев.

Разумеется, эти правила подтверждаются исключениями. Достаточно четкие тенденции доминирования парламентариев иногда встречаются в партиях, базирующихся на секциях, с сильной структурой и продвинутой централизацией. Народное республиканское движение (МРП) - убедительный тому пример. Его активисты достаточно многочисленны, чтобы построить внутреннюю иерархию, отличную от парламентской (она равно могла бы опираться и на другие силы, например, на христианские профсоюзы или "специализированные команды" партии), и такая иерархия фактически существует. Но устав МРП предусматривает серьезные меры предосторожности, чтобы помешать ей играть главную роль в руководстве партией: все пущено в ход, чтобы гарантировать преобладание парламентариев. В Национальном комитете делегаты парламентских групп официально занимают только треть мест (ст. 32 устава), но практически имеют значительно больше. На самом деле туда наряду с официальными представителями групп Национального собрания и Совета Республики входят еще: 1) председатель и Генеральный секретарь движения (они могут быть парламентариями и фактически чаще всего ими и являются; 2) председатели парламентских палат, если они - члены движения; 3) действующие министры и те, кто выполнял эти обязанности ко времени последнего съезда; 4) два местных депутата; 5) кооптированные активисты (они тоже могут оказаться парламентариями); 6) члены, избранные группой Ассамблеи Французского Союза [6], "в количестве, которое эта группа могла бы представить, [c.241] учитывая ее состав, в той же самой пропорции, что и две другие". Выдвинутые парламентом или местными собраниями, все они обладают менталитетом парламентариев:

вместе с ними депутаты имеют большинство в комитете, а представители федераций остаются в меньшинстве. Более того, если парламентарии не сумеют добиться избрания в качестве штатных делегатов, они могут быть делегированы как запасные и благодаря своему постоянному присутствию в Париже имеют реальную возможность заменить штатных.

В Исполнительной комиссии - постоянном органе, который обеспечивает фактическое руководство партией, преобладание депутатов еще более явно: против 18 делегатов федераций насчитывается 12 парламентариев, плюс действующие министры или 5 отставных, плюс председатель и Генеральный секретарь партии (зачастую тоже парламентарии), плюс 5 кооптированных членов (и они могут оказаться парламентариями), плюс два члена группы Палаты Союза. Присутствие действующих министров в обоих органах тоже увеличивает возможности парламентариев в силу их явного престижа среди активистов. Сопоставим эти уставные положения с прямо противоположными, принятыми в христианской социальной партии Бельгии, где министерский пост несовместим с членством в Национальном комитете (аналогичные положения существуют в уставе христианско-демократической партии Италии). Именно преобладание парламентариев и министров значительно ослабляет динамизм МРП, сводя движение к одной из разновидностей христианского радикал-социализма. Это, вероятно, объясняется очень большим разрывом между передовыми социальными доктринами, которые исповедуют активисты партии, и общим консерватизмом ее избирателей. Чтобы сохранить избирателей, нужно было не допустить того, чтобы первые взяли руководство партией на себя и придали бы ей значительный крен влево. Разумеется, такая противоположность активистов и избирателей - умеренность одних и радикализм других - встречается во всех партиях. Нигде, однако, она не принимает столь острого характера; тем более нигде диспропорция этих двух общностей не была столь велика. Указанные особенности можно объяснить тем исключительным влиянием, которое приобрели парламентарии в руководстве партий данного типа. [c.242]

Американские политические партии дали бы нам пример противоположного исключения - децентрализованной партии со слабой структурой, основанной на комитетах, где парламентарии обычно не играют никакой роли в руководстве. Здесь следует сделать некоторые необходимые предварительные замечания. Организация американских партий с большим трудом поддается изучению из-за тех огромных различий, которые присущими в локальном и временном отношении. В штате Нью-Йорк и в Скалистых горах, на Севере и на Юге партии организованы по-разному. В рамках одного и того же штата организации может отделять друг от друга дистанция в несколько лет, и причиной тому - смена руководящих лиц. Когда парламентарий (сенатор или депутат палаты представителей - но особенно сенатор) является шефом местной машины и занимает положение босса, он действительно руководит партией, и можно говорить о парламентском доминировании. И напротив, - если машина и руках босса не-парламентария, сенаторы и конгрессмены сильно зависят от него: тогда партия господствует над парламентариями. К тому же все это усложняется двухпартийной или даже однопартийной (для демократов - в южных штатах) системой: выдвижение кандидата партией приобретает большее значение, чем сами выборы. Быть или не быть депутатом - зависит от партии, как и при пропорциональной системе. Механизм первичных выборов как раз и был создан для того, чтобы противодействовать этой власти комитетов над кандидатами и избранниками и вернуть последним известную независимость. Но нельзя сказать, чтобы эта цель была достигнута, особенно в больших городах и на Юге. Можно привести немало случаев, когда под влиянием руководителей партийной машины от очередных первичных выборов отстраняли парламентариев с истекающими полномочиями, хотя они пользовались доверием избирателей.

Эволюция британских партий во второй половине XIX века позволяет дополнить эти соображения: в Англии, в противоположность общему правилу, доминирование парламентариев совпадает с достаточно сильной централизацией. Эта особенность несомненно объясняется внутренней организацией парламентских групп. Депутаты руководят партией, но самими депутатами руководят их лидеры и их whips:парламентская дисциплина заставляла партию централизоваться. Конечно, эта [c.243] дисциплина еще не отличалась большой строгостью, но тем не менее она была неизмеримо выше в сравнении с дисциплиной в большинстве других парламентских групп того времени. Однако примерно в восьмидесятые годы быстрый рост базовых организаций и развитие их внутренней иерархии нанесли первый удар всевластию парламентариев как в партии вигов, так и в партии тори.

Сначала кризис разразился в либеральной партии; он стал следствием перемен, внесенных в ее структуру бирмингемской системой caucus. В 1878 г. в Брэдфорте возник бурный конфликт между депутатом с истекающими полномочиями В.Ф.Форстером, бывшим министром, в течение 18 лет представлявшим город в Парламенте, и брэдфортским партийным комитетом по поводу 15-го параграфа местного устава caucus, обязывавшего кандидатов давать комитетам заверения в том, что они будут подчиняться его решениям, став депутатами. Форстер отказался. В стране развернулась острая борьба мнений, со всей определенностью поставившая проблему отношений между парламентариями и комитетами. В итоге был достигнут компромисс, довольно благоприятный для партии. И если бы в конце концов Форстер не умер в ходе текущего парламентского срока, его кандидатура не была бы выставлена партийным комитетом на следующих выборах.

Несколько лет спустя в Ньюкасле знаменитый вождь радикалов Коуэн тоже потерпел поражение от caucus. Кроме того, после победы либералов в 1880 г. центральное бюро партии призвало местные организации образумить слишком строптивых депутатов; но самим бюро практически руководили парламентские лидеры. В конечном счете проблема была решена путем реорганизации Либеральной партии. Она не столько уменьшила влияние парламентариев, сколько усилила централизацию: на местах влияние каждого депутата на свой окружной комитет уменьшилось; в национальном же масштабе власть лидеров над партией в целом скорее укрепилась. Их верховенство над парламентариями дало им еще один плюс: дисциплина в группе стала более суровой и строгой. В связи с голосованием поправки Мариотта (строптивого либерала) правительство угрожало даже распустить Палату в случае поражения, намекнув готовым последовать за Мариоттом либералам, что они не были бы выдвинуты своими комитетами, если бы не соглашались придерживаться партийной дисциплины. В итоге большинство [c.244] капитулировало: только пятеро поддержали Мариотта (1882 г.). После кризиса, связанного с Home Rule, либеральные комитеты снова оказались целиком во власти парламентских лидеров.

Партия консерваторов испытала аналогичный кризис после реформ, проведенных Рандольфом Черчиллем. В 1883 г. Объединенный совет, образованный из руководителей партийных организаций, потребовал роспуска состоящего из whips и нескольких парламентариев Центрального комитета, который распоряжался финансами, занимался выдвижением кандидатур и фактически руководил партией. После безрезультатного торга дело кончилось тем, что парламентский лидер лорд Солсбэри изгнал Объединенный совет из помещения, которое тот занимал в штаб-квартире партии. Все завершилось компромиссом: наряду с парламентариями в Центральный комитет вошли два "внутренних" руководителя; они должны были специально заниматься общей политикой, кандидатурами и финансами. После того, как Рандольф Черчилль был отодвинут на второй план, парламентские лидеры снова взяли в свои руки действительное руководство партией. К концу века лидерство парламентариев было восстановлено. Но в это же время развитие социалистических партий вновь повсюду поставило его под вопрос. [c.245]

Соперничество парламентариев и руководителей

История британских партий в конце XIX века показывает, что развитие партийных структур естественно порождает соперничество между внутренними вождями и парламентариями. Чем больше организация, тем оно сильнее и тем больше власть парламентариев ослабляется в пользу внутренних вождей. Это достигает своего предела в коммунистических и фашистских партиях, где парламентарии - не что иное как исполнители, не имеющие никакой власти. Социалистические партии (как и многие христианско-демократические, имеющие почти аналогичную структуру) представляют промежуточный тип: официально парламентарии здесь подчинены руководителям; практически [c.245] же они сохраняют довольно значительные прерогативы. Все находится как бы в состоянии перманентного колебания, неустойчивого равновесия двух сторон - внутреннего руководства и парламентариев. Нельзя говорить о доминировании одних над другими: фактически речь идет скорее о разделении полномочий между внутренним руководством и руководством парламентским и об их постоянном соперничестве.

Основания этого соперничества достаточно ясны. Решающую роль играет в этом отношении природа организации партии. Ведь отныне речь идет о массовых партиях на базе секций, имеющих разветвленную инфраструктуру и значительный административный аппарат. Эти специфические черты создают условия для становления внутренней иерархии. Чтобы вести борьбу с парламентариями и претендовать на действительное руководство партией, она может опираться на многочисленных активистов, могущественную бюрократию и жесткие уставы. Она может делать это тем более успешно, что между активистами и депутатами почти всегда обнаруживается естественное противостояние, имеющее одновременно и социальные, и политические корни - не всегда осознаваемые, даже не всегда ясно ощущаемые, но глубокие и прочные. Дело в том, что в социальном смысле парламентарии "обуржуазиваются" по отношению к рабочим активистам. Рабочий депутат всегда больше депутат, чем рабочий, и все больше и больше депутат по мере того, как течет время. "Отметьте: вышел из народа", - такие слова Робер де Флер вкладывает в уста социалиста-парламентария - персонажа одной из своих комедий, диктующего личному секретарю биографическую заметку для малого Лярусса; "И твердо решил никогда туда не возвращаться..." - мысленно добавляет секретарь. Реплика очень смешная, но еще более - правдивая. Многие активисты бывают весьма уязвлены материальной обеспеченностью депутатов: коммунистические партии, постоянно демагогически восстающие против любого увеличения парламентских жалований, это хорошо знают. И еще гораздо больше, чем уровень доходов, разделяет парламентариев и активистов сам образ их существования. Депутат действительно педет жизнь типично буржуазную - такова среда, в которой он вращается, таковы его связи и контакты. Общая атмосфера парламента - это атмосфера буржуазная. Более того: если [c.246] применить здесь замечание Алена, усматривающего специфику буржуазии в воздействии на людей посредством убеждения, то сам род деятельности парламентария имеет природу чисто буржуазную.

Нужно еще добавить, что активисты постоянно озабочены возможной коррупцией избранников. Члены Учредительного собрания 1791 г. (как и англичане XVII века) очень опасались, как бы король не использовал правительственные посты, чтобы подкупить народных депутатов своими милостями, поэтому они запрещали ему подбирать министров среди депутатов Собрания. Сегодня члены партии точно так же опасаются, как бы парламентарии не оказались развращены могущественными финансовыми силами, которые их воображение рисует себе в виде неких таинственных всемогущих чудовищ. Отсюда их стремление надзирать и контролировать. Отсюда же и подспудное сопротивление участию в правительстве: с почвы социальной и финансовой все это переходит на почву политики, тесно переплетаясь. Активисты одновременно опасаются и политической, и финансовой коррупции министров, причем в тот период, когда социалистические партии выступали как революционные, первая волновала их гораздо больше второй. До войны 1914 г. проблема участия социалистов в буржуазном правительстве преобладала в дебатах национальных съездов и Интернационала. Она вписывалась в более общую дилемму: реформизм или революционная тактика. В 1904 г. Амстердамский конгресс осудил реформизм, что внутренне содержало в себе и осуждение участия в правительстве, но последнее не было выражено прямо и недвусмысленно. Во Франции СФИО отвергала участие вплоть до 1936 г., если не считать периода войны и Священного Единения [7]. Этот отказ выражал настроения активистов: парламентарии чаще всего были сторонниками участия. И он объясняется не одной только личной заинтересованностью и притягательностью власти: депутаты допускали участие в правительстве потому, что они склонялись к реформизму. Включенные в рамки самого государства, они видели и законы, способные улучшить условия жизни рабочих, и пути их подготовки; само положение законодателей влекло их скорее к реформизму, нежели к революционной деятельности: "обуржуазивание" сочетается здесь с профессиональной деформацией. [c.247]

Это связано также с ощущением глубинных желаний избирателя. Ибо конфликт "активисты - парламентарии" скрывает конфликт гораздо более масштабный и серьезный: "активисты- избиратели". Первые куда более революционны, чем вторые; а вернее, вторые почти вовсе таковыми не являются. И депутаты естественно склонны следовать скорее за вторыми, чем за первыми. Этот разрыв между активистами и избирателями в СФИО особенно обозначился в 1919-1936 гг., когда очевидный (и умеренный) реформизм избирателей резко противостоял "революционаризму" (чисто вербальному) активистов. В тактике "поддержка без участия", вынуждавшей депутатов-социалистов голосовать за буржуазные правительства, не имея санкции в них войти, для парламентариев нашло выражение известное расхождение между их избирателями и их партией. К тому же не создается впечатления, чтобы эта тактика действительно предохраняла бы партию от реформизма и помогала ей сохранить революционную чистоту; но, впрочем, здесь замешаны и многие другие факторы.

Как же партии, если она стремилась удержать своих депутатов в зависимости, удавалось заменить парламентское доминирование партийным? Прежде всего, сокращая их присутствие в руководящих органах. Появившись на свет, партии целиком состояли из парламентариев. Позднее, когда их организация усовершенствовалась и сложилась внутренняя иерархия, парламентарии приняли всяческие предосторожности, чтобы сохранить большинство по отношению к делегатам активистов. Социалистические партии попытались изменить пропорции и обеспечить большинство активистам. Во Франции, согласно первым уставам СФИО, парламентарии могли быть представлены в составе Национального совета, но не более чем 20 членами; ни один депутат не мог быть делегирован в Национальный совет индивидуально; депутаты не могли быть членами постоянной Административной комиссии. Начиная с 1913 г. парламентарии получили право входить в нее, но при этом должны были составлять не более 1/3 общей ее численности. Сегодня для депутатов уже не существует никаких количественных барьеров в Национальном совете, куда они могут быть делегированы федерациями; но по-прежнему в Руководящем комитете, заменившем бывшую Административную комиссию, их должно быть не больше 1/3. В итальянской [c.248] Объединенной социалистической партии членство в парламенте несовместимо с пребыванием в Директорате партии: туда входит (на правах консультанта) один только председатель парламентской группы. Однако и в той, и другой партии депутаты пользуются большим влиянием: пo-видимому, меры предосторожности против засилья парламентариев бывают тем конкретнее и строже, чем более реальной видится опасность превращения их в руководящую силу. Но незаметно, чтобы предосторожности эти возымели серьезное действие. В иных партиях уставы просто выводят действующих министров из руководящих органов. Так, в бельгийской социалистической партии министры могут входить в бюро только как консультанты; член Бюро, ставший министром, не имеет больше права заседать там даже с совещательным голосом: он должен быть заменен на все время своего участия в правительстве. Аналогичные ограничения существуют и а Австрийской социалистической партии - для членов Национального совета, Руководящего комитета и Контрольной комиссии. Мы уже говорили, что они имеют место и в некоторых христианско-демократических партиях.

С другой стороны, социалистические партии пытались подчинить парламентариев руководящим партийным органам - либо в индивидуальном, либо в коллективном порядке. В принципе каждый депутат подчинен власти своей федерации; но на деле эта подчиненность часто оказывается иллюзорной. И здесь очень важную роль играет избирательный режим. При системе одномандатных округов, когда выборы принимают индивидуальный характер, и округа легко превращаются в своего рода вотчины, преданные скорее человеку, нежели партийному ярлыку, позиции избранника на месте очень прочны и партийные комитеты ничего не могут с этим поделать: приходится поддерживать инвеституру партии, чтобы не лишиться места. Личная зависимость кандидата от партии в этих условиях весьма незначительна. При голосовании же по партийным спискам, когда партия становится главным фактором и поддержка ее комитета может обеспечить успех или поражение, такая зависимость гораздо больше. При пропорциональной системе с объединенными списками, где кандидаты представлены в строгом порядке, власть комитетов достигает своего максимума. В этом смысле весьма поучительно сравнение [c.249] Третьей республики и первых шагов Четвертой. Но избирательный режим - далеко не единственный фактор. Некоторые социалистические партии использовали иногда прием, позднее ставший благодаря коммунистам всеобщим достоянием: они обязывали парламентариев отдавать партии все свое депутатское вознаграждение, довольствуясь взамен более или менее скромным окладом. Таким образом, депутаты становятся наемными работниками партии, что ставит их в зависимое положение. В 1890 г. во Франции созданная под руководством Алемана Рабочая социалистическая революционная партии установила систему именно такого рода. Но ее депутатам подобный финансовый контроль пришелся не по вкусу; в 1896 г. все народные избранники вышли из нее и создали Коммунистический альянс, чтобы сохранить свою свободу и свое депутатское вознаграждение.

Самым четким признаком подчиненности депутата партии остается дисциплина голосования: она является правилом при вотировании всех более или менее важных вопросов. Парламентарий, который ей не подчинится, рискует быть исключенным. Можно привести многочисленные примеры "отлучении" такого рода, особенно и британской лейбористской и французской социалист ческой партиях. Дисциплина голосования к тому же выступает скорее следствием подчиненности парламентариев, чем средством ее обеспечения: депутаты следуют директивам своей группы, потому что они зависимы от партии, да и по другим соображениям (избирательным, финансовым, etc.). Эта дисциплина носит, кроме того, коллективный характер. Каждый депутат должен голосовать, следуя решению, принятому группой после обсуждения: но сама группа не свободна в своем решении: она должна сообразовываться с общей политикой партии - в том виде, как последняя определена партийными съездами и руководящими органами. Таким образом, парламентская группа как таковая подчинена партии. В 1929 г. группа социалистов (СФИО) приняла предложение президента Даладье об участии в правительстве, но Национальный совет, срочно созванный постоянной Административной комиссией, отменил это решение, и группа должна была с этим смириться. В то же время степень подчиненности группы существенно зависит от четкости директив, которые принимаются съездами и национальными комитетами. Все искусство парламентариев заключается [c.250] в умении оказывать на них давление, с тем чтобы добиваться принятия достаточно общих решений, оставляющих группе максимальное поле для самостоятельных действий.

Активисты нередко противодействуют этому, обязывая парламентариев собираться вместе с "внутренними руководителями", когда речь идет о принятии решений по серьезным вопросам: участие в правительстве, вотум доверия, позиция в отношении важных реформ, etc. Это собрание может происходить в рамках национального или генерального советов, когда парламентарии приглашаются туда либо всем составом - на правах консультантов (Генеральный совет бельгийской социалистической партии), либо в качестве делегатов с совещательным голосом (Национальный совет французской социалистической партии). Оно может также происходить в форме участия какого-то одного или нескольких членов бюро партии в заседаниях парламентской группы (итальянская, бельгийская социалистические партии, etc.) или даже специальной контактной комиссии (Национальный лейбористский совет или Комитет связи лейбористской партии, контактная комиссия бельгийской христианско-социальной партии). Нужно упомянуть еще о роли исследовательских центров, в чьи обязанности входит подготовка проектов реформ и законодательных предложений, вносимых депутатами партии. Если они больше зависят от руководства партии, чем от парламентской группы, и если Группа обязана прибегать к их помощи для разработки своих текстов, то эти центры имеют на нее весьма значительное влияние, что пока еще не часто привлекает к себе внимание. Такая система весьма принята также в партиях, где депутаты низведены до полного подчинения.

Теоретически комплекс этих мер должен гарантировать внутренним руководителям весьма надежный перевес над парламентариями. Практически же последние используют многообразные приемы, обеспечивающие им такую большую фактическую власть, что впору говорить о существовании двух центров руководства. И первый из них - это извлечение выгоды из своей должности. Активисты не доверяют депутатам, но они завидуют им; они критикуют министров, но их самолюбию льстит возможность сидеть с ними бок о бок на партийных собраниях. Известность каждого из парламентариев различна, но в целом среди членов партии она почти всегда превосходит [c.251] известность внутренних руководителей. С другой стороны, парламентарии - это обычно более яркие личности, чем внутренние руководители: те, за редким исключением в лице отдельных интеллектуалов или "неистовых", зачастую оказываются людьми довольно посредственными. Искушенные в кулуарных интригах депутаты нередко одерживают верх, манипулируя своими менее подготовленными соперниками. Зато последние берут реванш, прибегая к громким фразам о принципах, непримиримости, чистоте, etc. - словом, ко всей той демагогии, которая так нравится активистам и так раздражает депутатов; борьба вновь идет на равных. Но парламентарии сохраняют превосходство и на местной почве. За счет личного престижа и оказываемых услуг они имеют доминирующее влияние на партийные комитеты, а опираясь на комитеты, способны успешно противостоять центральному руководству. В конечном счете все зависит от степени авторитетности последнего и от степени доминирования парламентариев в местной организации, а в этом, как мы уже видели, значительную роль играет избирательный режим.

Но различие парламентариев и руководителей не столь уж абсолютно, и эта неопределенность работает и пользу первых. Прежде всего, партии зачастую страдают от нехватки внутренних руководителей: они еще могут подобрать кадры низшего звена, но почти нет руководителей высших эшелонов. Те, кто имеет необходимые данные, становятся парламентариями: эта "абсорбция" представляет собой один из самых действенных приемов для того, чтобы избежать партийной субординации. Многие руководители тоже на это рассчитывают и как потенциальные депутаты, естественно, склонны уважать корпус, к которому мечтают принадлежать. Недостаток кадров поневоле заставляет доверять парламентариям руководящие должности: отсюда развитие в широких масштабах системы "личной унии" - еще одной формы "абсорбции", более распространенной, чем первая. Иногда ее пытаются ограничить с помощью уставов, но те обычно весьма общи, и конкретное решение в конечном счете диктует жизненная необходимость. Именно таким путем депутаты нередко добиваются своего выдвижения делегатами съездов, представителями федераций в национальных комитетах, членами руководящих подразделений: причем не столько как депутатов, сколько в личном [c.252] качестве. Из двух этих должностей, объединенных в одном лице, как показывает опыт, в партиях такого типа (практикующих подобное совмещение) парламентская должность доминирует над должностью внутреннего руководителя. Личная уния означает здесь превосходство парламентариев.

С помощью этой системы сдержек и противовесов идет постоянная борьба парламентариев и внутренних руководителей, представляющих активистов. Взаимная диспозиция двух групп меняется в зависимости от партий и эпох. По общему правилу, партии со структурой типа лейбористской лучше других противостоят парламентскому влиянию: это, несомненно, объясняется тем, что инфраструктура профсоюзов позволяет сформировать могущественную внутреннюю иерархию, способную состязаться с депутатами и в тоже время исключить поглощение и совмещение должностей. Австралийские лейбористы дали, пожалуй, первый пример партии, где парламентарии были подчинены власти внутренних вождей; подчинение депутатов партии и профсоюзам достаточно определенно выражено и у британских лейбористов, несмотря на формальное смягчение принципов дисциплины после 1945 г. Социалистические партии латинских стран, напротив, демонстрируют образец очень глубокого парламентского влияния. В то же время социал-демократическая партия Германии была в значительной степени подчинена деятельности депутатов, хотя она и опиралась на серьезное профсоюзное движение; то же самое можно сказать и о социалистической партии Бельгии. Правда, в обоих случаях речь идет о профсоюзном движении, довольно значительно зависимом от партии.

С другой стороны, старение партий всегда бывает отмечено влиянием парламентариев. Такого рода эволюция хорошо прослеживается на протяжении всей истории французской социалистической партии: вначале силы парламентариев были очень слабы, а недоверие к ним активистов очень велико. Но уже накануне войны 1914 г. мощь парламентариев заметно возросла: устав 1913 г. даже открыл перед депутатами двери Административной комиссии партии. Она постепенно прибывала в период в 1919-1936 гг., несмотря на сопротивление активистов участию в правительстве. Приход к власти вызвал еще более быстрый ее рост. Наконец, сразу после войны 1939 г. роль парламентариев казалась как никогда [c.253] значительной. Без сомнения, нельзя не видеть в этом следствия прогрессирующего "обуржуазивания" партии, с тех пор как развитие коммунизма сократило ее рабочую базу. Но главную роль, по-видимому, все же сыграло пребывание у власти: влиятельность министров куда больше, чем простых депутатов. Этот пример очевидно допускает обобщение: некоторые партии приняли даже специальные меры с целью ограничения участия в правительстве - убедительное свидетельство силы данного фактора. [c.254]

Доминирование партии над парламентариями

С появлением коммунистических и фашистских партий обозначился последний этап эволюции: парламентарии больше не управляют партией - партия управляет парламентариями. Второй конгресс Коммунистического интернационала недвусмысленно напомнил каждому депутату, что он не "законодатель, ищущий общего языка с другими законодателями, но агитатор партии, направленный в стан врага, чтобы выполнить ее решения". И факты в данном случае вполне соответствуют теории.

Две категории факторов, по-видимому, объясняют это: одни заключены в структуре партии, другие носят внешний характер. Факторы внепартийные играют лишь второстепенную роль. Уместно напомнить здесь о влиянии избирательного режима: голосование по партийным спискам и система пропорционального представительства благоприятствуют доминированию партии и к тому же очень хорошо соответствуют коллективной структуре коммунистических и фашистских партий. Обратим так же внимание на конституционные положения, в некоторых странах обязывающие депутата, исключенного из партии, вновь проходить процедуру выборов; другие отводят довольно существенную роль в функционировании собраний парламентским группам как единому целому. Наибольшее значение имеют внутрипартийные факторы. Они заключаются прежде всего в целом ряде технических приемов, позволяющих усилить управляемость парламентариев. Старая идея оклада, получаемого от партии, получила здесь новое развитие. Социалистические партии всегда использовали ее из финансовых соображений: парламентарии [c.254] вносили часть своего депутатского вознаграждения в партийные кассы в порядке особого взноса. В коммунистических партиях эта идея приобрела политический смысл: прежде всего речь идет о том, чтобы превратить депутатов в настоящих наемных работников партии. Во Франции это в общих чертах намеревались сделать еще алеманисты. Но есть прием и еще более тонкий: партия платит депутату лишь скромное жалованье, но предоставляет ему "оплату натурой", что позволяет его контролировать. Депутаты-коммунисты не имеют личного секретариата: они пользуются услугами секретариата партии, который таким образом может отслеживать почти всю деятельность парламентария до мельчайших деталей. Результативность системы весьма велика.

Меньше используется способ так называемой "отставки в пробел", несмотря на его внешне эффективный характер. Некоторые партии обязывают кандидатов еще до их избрания подписать письмо об отставке без даты; заполнение пробела и тем самым - обеспечение отставки в случае возможного неподчинения избранника партия берет на себя. В других требуется лишь обязательство чести добровольно сложить свои полномочия в случае разрыва с партией (ст. 16 устава СФИО, например): выражение "обязательство чести" ясно говорит о чисто моральном характере договоренности. Но она ничуть не менее эффективна, чем отставка "в пробел". На деле непокорному депутату легче нарушить письменное обязательство и выразить несогласие подчиниться силовому давлению, а уж противники партии будут просто счастливы поставить ее в затруднительное положение, разумеется, принять вынужденную отставку. Письменное обязательство способно только оттолкнуть независимых депутатов и представляет собой в сущности всего лишь ритуал, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на других депутатов. Но коммунистические и фашистские партии имеют в своем арсенале куда более надежные средства достижения тех же самых результатов.

Самое важное - прием систематической "декоренизации". Речь идет о том, чтобы не дать депутатам превратить округа в собственные вотчины и обзавестись такими прочными местными связями, которые могут позволить им вести себя по отношению к партии независимо. С этой целью прежде всего стараются подобрать кандидатов вне [c.255] того региона, который они будут представлять; решительно порывают с "местничеством", столь развитым в других партиях по причине его политической рентабельности. Партия готова пожертвовать голосами, лишь бы гарантировать верность своих депутатов: она выставляет бретонца в Перигоре, хотя знает, что перигорец имел бы больше шансов на успех. Кстати, голосование по партийным спискам позволяет обойти это препятствие: во главе списка ставят кандидата из некоренных, а к нему присоединяют затем уроженцев данной провинции - самых известных, местное происхождение которых поможет пройти первым. Но такой первоначальной декоренизации недостаточно: "пересаженные" депутаты начинают быстро обретать корни в новой местности. Тогда надлежит вынудить их часто менять округ, организуя настоящую чехарду, все с той же целью - избежать во имя подчинения партии всякой опасной акклиматизации. Эта систематическая декоренизация используется далеко не трафаретно. Особенно много всевозможных приемов исключения независимости парламентариев имеется у коммунистов. Поскольку им хорошо известно огромное значение местных связей - и не только с точки зрения их избирательного эффекта, но и общего влияния на партию, они далеко не всегда пренебрегают и местничеством. До войны во Франции некоторые депутаты-коммунисты, например Рено-Жан, выглядели в своих округах прямо-таки важными феодальными сеньорами.

Не уступает в действенности этому приему и систематическое вытеснение личностей. Партия обычно подбирает своих кандидатов среди "серых лошадок" и людей, не обладающих личной известностью. Если не считать выдвижения собственных лидеров, она всегда придерживалась именно такой точки зрения: ведь известность лидеров принадлежала партии, а не им самим. Во многих странах коммунистическая партия насчитывает и своих рядах немало писателей, артистов, известных ученых, но она почти никогда не жалует их парламентскими местами, хотя речь идет об очень старых членах партии, чья преданность доказана давным-давно. Разумеется, здесь можно было бы сослаться на пролетарский характер партии и ее стремление обеспечить рабочим привилегированное место в своем парламентском представительстве. Но коммунистическая партия больше не является чисто пролетарской, и преувеличенные [c.256] похвалы, обычно щедро расточаемые ею интеллектуалам, вполне могли бы оправдать то место, которое было бы отведено им в Палате. Она, кстати, иногда дает депутатские места писателям, но лишь из числа наиболее посредственных и малоизвестных: другие могли бы опереться на свою известность, чтобы занять относительно независимую позицию, и партии было бы одинаково неловко как исключить, так и оставить их в своих рядах. Личностям же в партии обычно отводят роль заглавной строки в афише; их функция чисто рекламная - ни руководящего партийного поста, ни парламентского кресла им не доверят.

Фашистские, а равно и коммунистические партии используют в этих целях и научные центры. Ни один проект, представленный депутатом в парламент, не исходит непосредственно от него самого; он подготовлен специалистами партий, а парламентарий просто уполномочен его защищать. Таким образом, любая часть парламентской деятельности обеспечена непосредственно партией. С другой стороны, она берет на себя заботу о том, чтобы дать своим депутатам весьма основательное идейное воспитание. В некоторых партиях имеются настоящие "школы депутатов", где они совершенствуют знание принципов партии и одновременно получают в качестве парламентариев специальные директивы. Выше мы уже отмечали, что некоторые курсы в национальных школах французской компартии специально предназначались для парламентариев. Такой подход выгоден вдвойне: депутатов готовят к выполнению их функций, а заодно и ясно дают им почувствовать свою зависимость от партии.

И, наконец, последний способ гарантировать дисциплину депутатов - это личная уния. Здесь нужно отметить полный переворот: в буржуазных и социалистических партиях личная уния из средства доминирования парламентариев в партии превратилась в инструмент господства последней над ними. Парламентариев, выдвигаемых на руководящие посты в партии, сменяют партийные вожди, приобретающие парламентские кресла. Это означает, что партийная солидарность существеннее, чем парламентская. Так внутренние руководители могут использовать престиж, который дает им звание депутата или министра, для того чтобы укреплять свою власть в партии: тем самым расшатываются сами основы всевластия парламентариев. Такой переворот оказался возможным [c.257] в силу общей атмосферы партии: в конечном счете именно в ней - самое глубокое объяснение послушности депутатов; всевозможные технические приемы играют второстепенную роль. Нужно прежде всего подчеркнуть партийную дисциплину и то уважение, которое систематически насаждается здесь по отношению к высшим руководителям. Политбюро и Центральный комитет имеют в партии огромный авторитет. Все пускается и ход, чтобы усилить преклонение перед ними: всячески подчеркивается их компетентность, достоинства и значимость. И напротив, буржуазные парламенты -- всегда объект пренебрежения и принижения, поэтому звание депутата отнюдь не окружено уважением. Для коммуниста, например, совершенно очевидно, что член Центрального комитета - гораздо более важная персона, чем член парламентской группы. Ясно, что когда руководитель объединяет в одном лице две эти функции, он первый убежден: партийное звание выше депутатского; ведь он сам воспитан в духе партийной ментальности и нисколько не сомневается, что Партия (с большой буквы!) гораздо выше буржуазных парламентов.

Общая ориентация партии усиливает это ощущение. Избирательная и парламентская деятельность, как мы уже видели, играют в ней лишь второстепенную роль. Депутаты партии - это активисты, занятые на менее важных участках (за исключением некоторых периодов, когда легальная политическая деятельность по мотивам стратегического порядка временно выходит на первый план; но никто из кадровых работников не заблуждается относительно ее временного характера). Парламент обычно используется всего лишь как трибуна для агитации и пропаганды; депутатам отводится чисто агитационная роль, как это ясно выражено в процитированной выше резолюции Интернационала. Весьма близка к ней инструкция, данная в 1924 г. Политбюро французской коммунистической партии: "Депутаты должны вносить чисто демонстративные проекты, имея в виду не их принятие, но пропаганду и агитацию". В самом Собрании депутаты-коммунисты в силу этого оказываются в явной изоляции и, как правило, сторонятся принятого в парламенте товарищества и духа солидарности: они несколько напоминают иностранцев на территории враждебного государства. Робер де Жувенель говорил: "Обнаруживаешь больше сходства между депутатами разных партий, [c.258] чем между депутатом и активистом одной и той же партии". К депутатам-коммунистам это неприменимо: они - самые настоящие активисты, далекие от других депутатов. Когда они становятся министрами, ничего в сущности не меняется: партия внушает активистам, что министры - прежде всего представители партии, проводящие в правительстве ее политику, и потому должны не сливаться с буржуазными или социалистическими министрами, а с помощью министерской должности поднимать свой основной авторитет. Мы видим, что испытание властью в 1945-1946 гг. не "обуржуазило" сколько-нибудь ощутимо руководителей компартии Франции. И незаметно, чтобы действующие или бывшие министры пользовались бы в ней особым престижем.

Доминирование партии над парламентариями - не столько результат особых технических приемов, сколько следствие общей структуры и ориентации партии и целом. Вот почему коммунисты или фашисты могут смело пренебрегать некоторыми из этих приемов. Во французской коммунистической партии в отличие от социалистической, например, нет никаких барьеров и ограничений для избрания парламентариев в руководящие органы. Парламентарии могут иметь большинство в бюро и комитетах: этому не придается значения, поскольку ведь речь не идет о настоящих парламентариях. Статус внутренних руководителей доминирует над статусом депутата, поскольку компартия представляет собой достаточно могущественную и сплоченную общность, чтобы всегда унифицировать все составляющие ее элементы. Борьба против парламентариев - это очевидно - возможна лишь в партиях, действительно уязвимых для их деятельности. Другие просто не станут утруждать себя борьбой с несуществующим соперником. [c.259]

[1] Таммани холл - штаб Демократической партии США в Нью-Йорке. [c.259]

[2] События 6 февраля 1934 г. - один из кульминационных эпизодов антифашистской борьбы во Франции в 1433-1934 гг. В тот день около 40 тыс. фашистов из "Боевых крестов", "Аксьон франсэз" и других организации двинулись на штурм Бурбонского дворца, где [c.259] в это время шло заседание парламента. Произошло столкновение с полицией, в результате чего пало правительство Э.Даладье, обвиненного в "расстреле мирной демонстрации" (хотя из 2000 пострадавших 1600 были оборонявшие дворец полицейские), а к власти пришли правые радикалы. Этот пусть и неполный, но несомненный успех фашистов всколыхнул всю Францию и вызвал новый подъем антифашистского движения, который в итоге привел к победе Народного Фронта на выборах весной 1936 г. [c.260]

[3] "Политехники" - политические деятели и сотрудники высшего административного звена во Франции, получившие образование в Политехнической школе, одной из так называемых "больших школ" - нескольких привилегированных высших учебных заведений, сложившихся еще во времена Великой французской революции и наполеоновской империи. В описываемый период составляли основу команд дирижистов. [c.260]

[4] Финансовая инспекция - один из высших административных органов Пятой республики во Франции, созданных при де Голле в ходе осуществления политики дирижизма с целью усилить роль государства в сфере финансов и кредита; многие ее сотрудники становились затем политическим деятелями. [c.260]

[5] МЛН (Движение за национальное освобождение) - вторая по численности организация французского Сопротивления, сформированная в 1943 г. путем слияния большинства групп и отрядов Южной зоны (Виши). Играла заметную роль в политической жизни страны в первое время после Освобождения. [c.260]

[6] Представительный орган французского Союза, образованного в 1946 г. из оставшихся у Франции после Второй мировой войны колоний; Союз объединял заморские департаменты, заморские территории и некоторые присоединившиеся африканские государства. [c.260]

[7] Речь идет о периоде Первой мировой войны. В 1915 г. радикал Ж.Бриан создал кабинет, в котором были представлены едва ли не все более или менее значительные политические партии Франции, и выступая в Палате депутатов, призвал французов к "священному единению нации". В это правительство вошли и социалисты. [c.260]

Книга вторая

Партийные системы

В любой стране (за исключением государств с однопартийным режимом) сосуществуют несколько партий: формы и способы этого сосуществования определяют "партийную систему" рассматриваемой страны. Эта детерминация включает два ряда элементов, характеризуется двумя рядами элементов. Прежде всего, это сходство и различие, присущие внутренней структуре каждой из системообразующих партий. Будем различать системы партий централизованных и децентрализованных, тоталитарных и специализированных, со слабой и жесткой структурой, etc. А далее сравнение различных партий позволяет наметить новые элементы анализа, не существующие в каждой отдельно взятой партийной общности: число партий, соответствующие количественные параметры, союзы, географическая локализация, распределение в политическом спектре, etc. Система партий характеризуется известным соотношением всех этих моментов. Подобно тому, как были описаны различные типы структур, предстоит описать и определенные типы систем. Противоположность однопартийности, англосаксонской двухпартийности и многопартийности - классическая; на это различие наслаиваются и с ним взаимодействуют многие другие: система независимых партий - или входящих в союзы; доминирующих в данной системе - и уравновешивающих ее; больших и малых, стабильных и нестабильных, эволюционирующих влево ("синистризм") [1], или отличающихся стабильностью, etc.

Системы партий - это результат взаимодействия многочисленных и комплексных факторов; иные из них [c.263] специфически присущи отдельной стране, другие носят общий характер. Среди первых можно выделить традицию и историю, экономическую и социальную структуру, религиозные верования и этнический состав, национальные конфликты, etc. Так, противостояние республиканцев и демократов в Соединенных Штатах связано с соперничеством Джефферсона и Гамильтона на Филадельфийском конгрессе; распад французской правой и появление радикальной партии проистекают из политической ситуации 1875-1900 гг.; жизнестойкость аграрных партий в Скандинавии восходит к середине ХIХ века, когда демократические сельские общины вели борьбу против консервативной знати городов, тогда как в других странах торговая, промышленная и интеллектуальная буржуазия породила либеральные партии и выступала против партий консервативных, опиравшихся на дворянство, крестьянство и церковь. Развитие социалистических партий повсюду совпало со становлением пролетариата. Проблема светской и церковной школы непосредственным образом породила систему бельгийских партий XIX века и противоборство французской правой и левой, которое по-прежнему сохраняется за более современными делениями, и раскол голландской правой на католическую, антиреволюционную партии и партию исторических христиан. В Австро-Венгрии до 1914 г. и в Чехословакии до 1938 г. система партий отражала национальные различия и расовые конфликты, равно как и английская трехпартийность конца XIX века, когда традиционный дуализм был нарушен ирландцами; то же самое относится и к борьбе современных южноафриканских партии. В Швеции и Норвегии в соперничестве партий долгое время играла доминирующую роль проблема единства или разделения двух этих стран; в Ирландии в первых партийных делениях большую роль играла позиция по отношению к Великобритании.

Среди общих факторов наибольшее значение имеет избирательный режим. Исследовано его влияние на некоторые аспекты структуры партий: даже в этой области он выступает как элемент системы партий, поскольку способ голосования ориентирует в одном и том же направлении структуры всех партий страны. Его воздействие на количество, численность, союзы, представительство партий является решающим. И наоборот: система партий играет главную роль при определении [c.264] избирательного режима: двухпартийность способствует принятию мажоритарной системы с голосованием в один тур; наличие партии со структурой ордена заставляет ее избегать; естественная тенденция к союзам противостоит системе пропорционального представительства, etc. В конечном счете система партий и избирательная система - две реальности, неразрывно связанные друг с другом, подчас их трудно разделить даже с целью анализа: большая или меньшая адекватность политического представительства, например, зависит от избирательной системы и системы партий, рассматриваемых в качестве элементов одного и того же комплекса, и нередко эти элементы невозможно изолировать друг от друга. Общую взаимосвязь способа голосования и системы партий можно выразить в трех следующих формулах: 1) режим пропорционального представительства ведет к многопартийной системе с жесткими, независимыми и стабильными партиями (за исключением случаев всякого рода кратковременных, но бурных движений); 2) мажоритарное голосование в два тура ведет к многопартийной системе, партии которой характеризуются "мягкой" структурой, склонностью к альянсам и относительной стабильностью (во всех случаях); 3) мажоритарное голосование в один тур ведет к дуалистической системе с чередованием у власти больших независимых партий. Но эти весьма общие положения определяют лишь базовые тенденции; они далеко не исчерпывают всех моментов влияния избирательного режима на системы партий. Будем придерживаться их лишь в качестве первых и самых общих ориентиров. [c.265]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

КОЛИЧЕСТВО ПАРТИЙ

Противоположность плюрализма и однопартийности в обществе очевидна; в этом нередко видят чуть ли не политический критерий, разделяющий два мира - Восток и Запад. И совершают ошибку: ведь однопартийная система функционирует в Испании, во многих государствах Латинской Америки и на некоторой части территории Соединенных Штатов, а вместе с тем плюрализм продолжает официально существовать в Восточной Германии и в некоторых народных демократиях. Однако и общих чертах отождествление тоталитарного режима и однопартийности, демократии и плюрализма верно. По отношению к этой антитезе противоположность двухпартийности и многопартийности выглядит очевидно менее значительной, и понятно, почему на нее довольно долго не обращали достаточного внимания, так что она оказалась менее изученной. А между тем ее фундаментальный характер неоспорим.

Сравним политические режимы Англии и Четвертой республики во Франции. Некоторые усматривают их существенное различие в форме исполнительной власти и противопоставляют престиж британской монархии скромной роли французского президента. Но при этом забывают, что при парламентском строе государства президент играет всего лишь второстепенную роль: он "председательствует, но не управляет" - совсем как [c.266] король "царствует, но не правит". Других больше впечатляет противоположность структуры парламентов двух ст

World Crisis

Аналитика и Блоги

Иносми и Минибиблиотека

Дюверже М. Политические партии